- А, не будь дураком, Мики, - сказал Лэнгдон. - Никакого отпуска ему не дали. Просто он вежливо хочет сказать тебе, чтобы ты не лез не в свое дело.
- Ага, ясно, - Мики снова заулыбался. - Прости, браток, я не понял.
Лэнгдон занимался осмотром оборудования, который на нашем орудии проводился каждое утро между десятью и одиннадцатью. Народу там хватало, и я сел на скамейку У телефона. Я по-прежнему был встревожен. Большинство, наверное, посчитало бы этот вопрос закрытым. Если начальник разведки удовлетворен, чего ж мне-то тревожиться? Но в том-то и дело, что журналистика приучает человека инстинктивно идти до конца, сколь бы ни горька была истина. Начальник разведки, возможно, прав. Но мне не давало покоя то, что немец замолк при виде Вейла. Казалось, будто его поймали, когда он говорил что-то такое, чего ему говорить не следовало бы. Только так и можно было объяснить поспешность, с которой он закрыл рот. А это уже наводило на мысль о том, что он знает Вейла - что Вейл, по сути дела, член "пятой колонны".
Когда в одиннадцать часов нас сменил расчет капрала Худа, я прямо вцепился в Кэна, уходившего с позиции.
- Ты здесь уже относительно давно, Кэн, - заговорил я. - Ты, случайно, никого не знаешь, кто мог бы рассказать мне что-нибудь о Вейле… ну, ты знаешь, о библиотекаре?
Он окинул меня быстрым взглядом, но не спросил, зачем мне все это нужно.
- Есть тут один парень из ВВС, мы с ним познакомились в ВТС для летчиков - это еще до того, как поставили нашу палатку. По-моему, его фамилия Дэвидсон. Во всяком случае, он был помощником библиотекаря. Мы познакомились с ним, потому что Вейл занимался с теми, кто собирался сдавать экзамен по тригонометрии на младшее офицерское звание. Милый парень, он очень много нам помогал. Мне кажется, он все еще здесь.
- А ты не мог бы меня познакомить с ним? - спросил я.
- Ну, разумеется, милый мальчик. В любое время.
- А что если прямо сейчас?
- Сейчас?! - И снова этот быстрый взгляд. Мне даже показалось, что вот-вот посыпятся вопросы, но он только сказал: - Ну что ж. Я собираюсь на плац помыться. Прихвачу тебя по дороге.
Я поблагодарил и добавил:
- Буду очень обязан, если ты никому об этом не скажешь. Я потом как-нибудь все объясню.
- Ну что ж, - согласился он. - Но если ты действуешь на свой страх и риск, будь поосторожней. Хотя я бы не сказал, что на бедном крошке Вейле можно сделать какой-то там материал.
- Почему "бедный крошка Вейл"?
- Ну, даже и не знаю. Он довольно славный, ты не находишь? Он как-то сказал мне, что уж если ему и хотелось кем-то стать, так это актером.
Мы зашли в барак, и он взял из чемодана свои купальные принадлежности. Когда мы прошли мимо капонира, он заговорил снова:
- Я часто задумывался, почему он стал библиотекарем в таком месте. Ты знаешь, он ведь здесь уже почти четыре года. А он умный парень. Я думаю, он неплохо бы преуспел и в твоей профессии.
Четыре года! Значит, с 1936-го.
- А ты не знаешь, чем он занимался до приезда сюда? - спросил я.
- Чего не знаю, того не знаю, старина. Но он не перешел сюда с другой авиабазы, в этом я уверен. По-моему, он был школьным учителем. Он очень интересно вел эти занятия по тригонометрии. Иногда, когда мы заканчивали намеченную работу, он, бывало, принимался толковать о тактике воздушного боя. Мне кажется, он пишет об этом книгу. Уж не поэтому ли он тебя заинтересовал? По-моему, он немало поездил. Во всяком случае, он занимался европейской политикой. Он рассказывал нам много такого, о чем я понятия не имел, о приходе нацистов к власти и о закулисных махинациях французских политиков. Он не то чтобы предсказал падение Франции, но после того, как он обрисовал нам внутреннее положение этой страны, я не удивился, когда это случилось.
Это было интересно. Вейл, с его бледным лицом и седыми волосами, начинал "обретать форму" в моем сознании. Все зависело от того, кем или, вернее, где он был, прежде чем появился на нашем аэродроме.
Больше ничего полезного Кэн сообщить не мог. Однако с его слов у меня создалось впечатление, что Вейл далеко не рядовой библиотекарь авиабазы. Он, похоже, обладал весьма широкими познаниями о положении дел в Европе. И почему, если так хорошо разбирается в них, он довольствуется тем, что торчит четыре года на нашем аэродроме?
Библиотека занимала помещение совместно с ИМКА сразу же за штабом авиабазы. По сути дела, это был учебный центр. Кэн ввел меня туда и познакомил с Дэвидсоном, худеньким веснушчатым мужчиной с рыжеватыми волосами. Я сказал ему, что пришел разведать, какие шансы на то, что будут организованы новые курсы по тригонометрии. Но когда Кэн ушел, я перевел разговор на Вейла. Дэвидсон, однако, едва ли что добавил к уже сказанному Кэном. Хотя он и проработал с Вейлом более полутора лет, но понятия не имел, где тот был, прежде чем стал библиотекарем в Торби.
Он прямо восхищался Вейлом и считал его блестящим человеком.
- Здесь его таланты пропадают понапрасну, - заявил он, устремив на меня свои водянистые глаза.
Значит, все опять упирается в тот же самый вопрос - почему Вейл довольствовался тем, что оставался на Торби?
Затем Дэвидсон заговорил о ночном бое.
- Сегодня утром мистер Вейл мне все о нем рассказал. Вы знаете, он побеседовал с обоими военнопленными. - Он был прямо напичкан информацией. - Младший-то совсем еще мальчишка - ему едва исполнилось семнадцать. Зато другому за тридцать, у него целая куча наград, в том числе железные кресты первой и второй степени. Сейчас, когда идет война, Вейлу, наверное, очень интересно, - задумчиво добавил он. - Поскольку он гражданский, чины для него не преграда. Командир о нем очень высокого мнения. По-моему, он частенько с ним советуется по многим вопросам. О том, что происходит здесь, Вейлу известно абсолютно все, и я бы нисколько не удивился, узнав, что он принимает участие в разработке нашей стратегии. А то, что он не знает о тактике воздушного боя, и знать не стоит.
- Он действительно беседовал с военнопленными? - спросил я.
- О да. Он полиглот. По-моему, знает пять языков. Он вполне мог поговорить с ними по-немецки. И я уверен, вытянул из них больше, чем начальник разведки.
- А он не говорил вам, что они ему сказали?
- Ну, по его словам, старший - человек весьма жестокий, закоренелый наци. Мальчишка же страшно напуган.
- Когда он их видел? - спросил я.
- Вероятно, как только их привели. Они с командиром были при них, пока военный врач перевязывал им раны.
Это казалось невероятным. Однако именно поэтому я чувствовал, что это должно быть правдой. Ситуация еще раз стала такой же ясной, какой была, когда я разговаривал с Огилви. Озадачивало меня одно: был ли человек того типа, к которому я относил пилота, достаточно коварен, чтобы отвлечь внимание начальника разведки от плана к предполагавшемуся налету? Если Вейл тайный агент, тогда все можно объяснить. Он сказал летчику, какой линии придерживаться. Правда, при разговоре присутствовали командир и военврач, но, вполне вероятно, ни тот, ни другой немецкого не понимают.
Я ушел от Дэвидсона в глубокой задумчивости. Во мне росло чувство ответственности. Я слишком хорошо знал, как журналисты в погоне за сенсацией порою начисто лишаются рассудительности. Однако я чувствовал, что в этом деле есть что-то такое, чего я ни забыть, ни проигнорировать не мог. В то же время я знал, что действовать надо крайне осторожно. Пойди я по начальству, я бы только попал в беду и ничего не добился. Положение у Вейла на аэродроме довольно прочное. Над моими подозрениями, основанными лишь на догадках, только посмеялись бы, и всё. А заявить: "Я же вам говорил", когда наш аэродром окажется в руках немцев, было бы слабым утешением. Оставалось только одно - узнать, чем Вейл занимался до 1936 года.
Под слепящим светом солнца на плацу было жарко и пыльно. Шел первый час, палатка ВТС была открыта. Мне захотелось выпить пива. Внутри стояла страшная духота, хотя людей там было мало. Я отнес свою бутылку к столу у открытого откидного люка. Пиво было теплое и шипучее. Я закурил.
А что если позвонить Биллу Тренту? Он был репортером "Глоба" по уголовным делам. Уж Билл-то знает, как заполучить нужную информацию. Однако звонить из переговорной будки на базе было бы величайшей глупостью. Она работала через коммутатор ВВС, и я не мог быть уверен, что оператор не будет подслушивать. Я не имел ни малейшего представления, насколько строга цензура у нас на аэродроме. Ближайший переговорный пункт находился в деревне Торби, отправиться туда означало бы пойти в самоволку. Это было слишком опасно.
Я вспомнил, что в час нам опять заступать. Надо было съесть свой второй завтрак, но особой радости эта мысль у меня не вызвала. С питанием в Торби было плохо. Столовая для летчиков была первоначально построена на 400 или 500 мест, а теперь ей приходилось обслуживать около двух тысяч человек. Там сейчас наверняка жарко и стоит вонь, грязные столы и неизбежная очередь. Л на ленч подадут бобы - другого не было уже несколько недель.
Я как раз допил пиво и поднялся, когда вошла Марион Шелдон. Несмотря на жару, от нее веяло свежестью и прохладой. Она увидела меня и улыбнулась. Вдруг мне стало ясно, что вот же оно - разрешение всех моих проблем. Сотрудницы ЖВС были расквартированы за пределами лагеря, и им предоставлялась значительная свобода. Более того, я чувствовал, что Марион - единственный человек в лагере, кому я действительно могу довериться. Я заказал пиво, и мы расположились за моим столом.
- Послушайте, вы не окажете мне одну услугу? - спросил я.
- Разумеется. Что именно?
- Я хочу передать кое-что Биллу Тренту. Дело весьма личное, и я не хочу звонить с аэродрома. Вот я и подумал, не могли бы вы позвонить ему из деревни? Сам я этого сделать не могу. Мы привязаны к лагерю.
- Я бы с удовольствием, да вряд ли что из этого получится. Сегодня утром несколько девушек пытались позвонить в Лондон, но принимают только экстренные заказы. По-моему, после вчерашнего налета на Митчет повреждена линия.
Это был удар под дых. Я мог, разумеется, написать. Но это означало бы задержку.
- А телеграмма? - спросил я.
- По-моему, телеграммы принимают, - ответила она.
Я заколебался. Телеграмму не скроешь - это не телефонный разговор или письмо, но другого выхода не было.
- Тогда отправите телеграмму?
- Конечно. Мне заступать на дежурство только вечером.
Я нацарапал текст на обороте конверта: "Пожалуйста добудь все подробности Вейле библиотекаре Торби с тридцать шестого тчк Могут оказаться жизненно важными тчк Результатах позвони рано пятницу". Особого восторга этот текст у меня не вызывал - уж лучше поговорить с Биллом. Оставалось только надеяться, что он прочитает между строк и поймет, что это исключительно важно. Я протянул телеграмму Марион.
- Надеюсь, вы сможете разобрать мой почерк, - сказал я.
Она пробежала текст глазами, и я увидел, как у нее слегка поднялись брови. Но это был единственный знак, которым она дала понять, что текст необычен: вопросов она никаких не задавала, а объяснять сиnуацию я был не расположен. Теперь, когда пришло время поверить себя бумаге, я почувствовал слишком большую неуверенность и не мог пуститься в рассуждения о своих подозрениях. Она сунула конверт в карман.
- Отправлю сразу же после ленча, - пообещала она.
- Вспомнил, - сказал я. - Мне, пожалуй, тоже надо поесть. В час опять на пост.
- Тогда у вас мало времени - уже без двадцати.
Я встал.
- Посидим сегодня вечером за пивом?
- С удовольствием. Только в восемь мне на смену.
- Отлично. Я сменяюсь в семь. Буду ждать вас здесь сразу же после семи. Если, конечно, Гитлер позволит.
- Надеюсь, что позволит. - Марион улыбнулась.
Она вдруг придала мне уверенности, эта улыбка. Мне захотелось остаться и обсудить все с Марион, но надо было идти на ленч, и я оставил девушку за столом - она потягивала пиво.
День тянулся медленно. Воздушных тревог не было, и времени для размышлений хватало с избытком. Сменившись в три, мы попытались подремать. Эта пополуденная сиеста стала теперь у нас ежедневным ритуалом. Без нее, я уверен, мы были бы не в состоянии двигаться. Было сразу видно, кто горожанин, а кто привык работать на открытом воздухе. Мики с Фуллером завалились на свои койки в бараке, сняв лишь куртки и накрывшись покрывалами. Остальные разделись и легли на солнце.
Хотя мыслей у меня хватало, уснул я легко. Разбудили нас без четверти пять. После этого короткого сна я, как обычно, чувствовал себя хуже. Вероятно, благоразумней было бы отдыхать под крышей, но уж слишком привлекало меня солнце. Чувство праздности казалось беспредельным. При одной мысли о жарких, пыльных улицах Лондона Торби на какое-то время превращался в лагерь отдыха.
На чай я не пошел - к чему утруждать себя? - хотя это была последняя приличная трапеза дня. На солнце я весь как-то размяк, и сама мысль о том, что надо натягивать обмундирование и тащиться на плац, была мне отвратительна. Некоторые из нас готовили чай прямо на позиции, что было гораздо лучше в любом смысле, так как столовский чай к употреблению совершенно не годился. А уже вечером мы получали еду в ВТС.
В семь мы снова сменились, и я сразу же направился к палатке столовой. Она уже была переполнена. Там оказалось несколько человек с другой позиции. Я огляделся, но Марион Шелдон не увидел. В конце концов я взял себе выпивку и присоединился к другим.
Я не отрывал глаз от входной двери, но Марион все не шла. Сперва я думал, что она, наверное, опаздывает, но к половине восьмого я уже стал гадать, а не забыла ли она обо мне вообще. Мне стало немного тоскливо. К нам присоединился Треворе, тут уже собрался весь наш расчет. Количество бутылок на столе быстро росло. В помещении стало невыносимо жарко и шумно. Мне было как-то не по себе, я страшно устал.
Вскоре после восьми пришла Элейн и присоединилась к нам. Я не знал, насколько она близка с Марион, но подумал, что, возможно, скажет мне, что с той случилось. Элейн сидела в конце зала с Треворсом и двумя сержантами, и мне было как-то неудобно. Я ждал, набираясь смелости. Правда, я опасался насмешек, которые, безусловно, вызвала бы моя озабоченность судьбой какой-то особы из ЖВС. Потом кто-то заговорил о том, что надо бы сходить в столовую за едой, и, когда они встали, я присоединился к ним. Проходя мимо Элейн, я спросил:
- А что случилось с Марион?
Элейн глянула на меня через плечо.
- А, влипла в какую-то историю. Четыре дня нарядов вне очереди. Передать ей ваш привет? - В глазах Элейн сверкнул дьявольский огонек.
У меня вдруг засосало под ложечкой.
- Из-за чего она влипла? - спросил я.
- Об этом, мой дорогой, она не распространялась. - И снова я уловил этот огонек в ее глазах. Мне стало неловко. - Уж не вы ли, случаем, всему причиной, а? Вы, похоже, времени вчера вечером даром не теряли.
Я не знал, что и сказать. У меня возникло нехорошее предчувствие, а поскольку я опасался, что Элейн права, я начисто лишился дара речи и вдруг осознал, что все за столом притихли и прислушиваются к нашему разговору.
Элейн дружеским жестом сжала мне руку.
- Не расстраивайтесь. Я передам ей ваш привет.
И одарила меня сладкой как сахар улыбкой.
Я ответил ей ухмылкой, наверное, ужасно глупой, и вышел с парнями из палатки. Когда мы пересекали плац, направляясь к большому корпусу ВТС, за которым находилась вечерняя столовая, Кэн сказал:
- Сучка она, правда?
- А, не знаю, - ответил я. - Я ведь был как в воду опущенный, разве нет? Я договорился встретиться там с Марион, а она не пришла.
Кэн засмеялся.
- И все равно она сучка. Ты не знаешь Элейн. Она умеет быть по-настоящему милой, хотя эти ее "мой дорогой" несколько отдают дешевой стороной Пикадилли. А иногда прямо кошка, и всё. Тайни считает ее образцом всех добродетелей. Он очень прост. А она неразборчива в своих связях, насколько это возможно в лагере. Она в самом прямом смысле хочет каждого мужчину, какого только видит.
Я промолчал. Да и что тут скажешь? На Элейн мне было наплевать. Я гадал, из-за чего влипла Марион.
- Ты что-то совсем нос повесил, старина, - сказал Кэн. - Неужто в самом деле тревожишься за свою подружку? Несколько нарядов вне очереди ничего в жизни человека не значат.
- Просто я вымотался, вот и всё, - ответил я.
В столовой уже было много народу. Мы заняли единственный свободный стол у стены рядом с кухней. Духота была почти невыносима. Мы все заказали бифштекс с луком, а пока ждали, выпили еще пива.
- Ну, за наши ночные трофеи, - сказал Четвуд, поднося стакан к губам.
- Что ты хочешь этим сказать - за ваши ночные трофеи? - спросил Бисли, молоденький паренек с другого орудия.
Началось все совершенно безобидно, но вскоре разгорелся настоящий спор.
- Ну, а какой трубкой вы стреляли? Двенадцатой? Ну, так слушай, голубчик, тот самолет упал на краю аэродрома. Он не мог быть выше трех-четырех тысяч футов, когда вы открыли огонь. Двенадцатка была бы далеко за пределами цели.
- Дружище, я своими глазами видел, как наш снаряд взорвался у самого носа самолета.
- Ну, а Джон смотрел в бинокль, и он говорит, что наш взорвался рядом с крылом. А отвалилось-то крыло. Во всяком случае, ты ведь был наводчиком? Как же, черт побери, ты мог видеть? Я тоже наводил, и я ничего не видел - меня ослепляла вспышка.
Спору этому не было конца, и он казался бессмысленным. Главное в том, что наше подразделение сбило самолет. Наконец нам подали еду. Только я начал есть, как увидал вошедшего Эндрю Мейсона. Он остановился в дверях, оглядел зал и направился прямо к нашему столу. Он казался возбужденным.
- Тебе надо немедленно явиться в канцелярию, Хенсон. Тебя хочет видеть мистер Огилви.
Судя по тону его голоса, дело было срочное. Моя вилка застыла в воздухе.
- О, черт! - сказал я. - Зачем это я понадобился?
Но я уже понял, зачем. И почувствовал себя, как репортер-новичок перед первой беседой с редактором.
- Не знаю, - ответил Мейсон. - Но у него сидит командир авиакрыла Уинтон. Я искал тебя повсюду.
Я встал.
- Не будь дураком, - сказал Кэн, - сначала поужинай.
Я заколебался.
- Мне кажется, лучше пойти сразу, - сказал Мейсон. - Дело, по-моему, срочное, а я уже тебя порядочно разыскиваю.
- Ну что ж, - сказал я.
Надев кепи, я последовал за ним из столовой. Я нервничал. Что-то, наверное, вышло не так с телеграммой. Тогда - не миновать беды. Маловероятно, чтобы Огилви понял мое объяснение. Слава богу еще, что Вейл не королевский офицер, а гражданский человек - это большая разница.
Мейсон сразу же провел меня в кабинет. Командир авиакрыла Уинтон сидел на стуле рядом со столом Огилви. Когда я вошел, оба взглянули на меня. Я козырнул.
- Вы желали видеть меня, сэр? - Я застыл по стойке смирно.
- Вы поручили члену ЖВС по фамилии Шелдон отправить сегодня вашу телеграмму?
Стало быть, я оказался прав. Я кивнул.
- Да, сэр.
- Это ваша телеграмма?