Сидит Суворов верхом на казацком коне, смотрит на мост, на солдат, на вражеский берег. Понимает: сколько ни бегай солдаты – не быть им на том берегу, не заделав в мосту пролома. Замечает фельдмаршал метрах в ста от дороги – стоит невесть для чего построенный здесь сарай. "Разобрать бы сарай, связать бревна и перебросить через пролом", – соображает Суворов. Только подумал, смотрит – от других отделяется тощий солдат, что-то машет товарищам и несется к сараю. Бросились вслед гренадеры, взобрались на крышу, стали растаскивать бревна.
Наблюдает Суворов, видит: снимает тощий солдат поясной ремень. За ним и другие снимают. Связали, стянули ремнями солдаты бревна, подняли, поволокли к пролому.
"Мудрая голова", – подумал фельдмаршал о тощем солдате. Доволен Суворов солдатской смекалкой.
Поравнялись солдаты с мостом. Вьить, вьить! – засвистели французские пули.
Залегли смельчаки за бревна. Переждали. Опять поднялись. Только не все. Половина убитых. Тощий, однако, поднялся.
Ступили солдаты шаг, второй, и снова французские пули. И снова солдат наполовину уменьшилось.
Опять залегли. Опять переждали. Поднялись. Снова огонь. И вот в живых только три человека. Снова залп – два человека. Снова – один. Смотрит Суворов: только тощий солдат и остался.
Не поднять солдату тяжелые бревна. Лег он, толкает перед собой, пытается сдвинуть. Поднатужился, сдвинулись бревна чуть-чуть – на вершок. Опять поднатужился – еще на вершок.
– Герой! Молодец! – не удержался Суворов. – К герою на помощь! – кричит солдатам.
Бросились солдаты на помощь. Подбежали, схватили бревна – к пролому. Внеслись солдаты волной на мост. Брякнула, легла связка над пропастью. Откатились солдаты.
Смотрит Суворов, а тощий солдат на мосту. Стоит на бревнах, повернулся к своим, машет рукой. Развевает ветер солдатский кафтан, треплет рыжеватые кудри. Обдает непокорная Рейса солдата пеной и брызгами.
Больше героя фельдмаршал не видел. Зарябили перед глазами Суворова солдатские спины. Хлынули гренадеры грозным потоком на мост. Заходило, заколыхалось солдатское море. Вот уже первые на той стороне. Вот уже и победное "ура" несется в ущелье.
Разбегаются, отходят французы.
Отгремел бой. Чертов мост позади. Остановились войска на отдых.
– Как звать героя? – стал интересоваться Суворов тощим солдатом.
– Мохов, Кирилл Мохов, ваше сиятельство. Гренадер Апшеронского пехотного полка, роты капитана Лукова.
– Удалец! Удалец! – восхищается Суворов. – Переправу навел, мост соорудил. Богатырь! Витязь! Позвать удальца!
– Мохов! Мохов! – зовут солдаты.
Не откликается Мохов.
Лежит солдат на дне пропасти. Не слышит. Не видит.
Свалила солдата французская пуля. Разбился о камни. Не бьется больше смелое сердце солдатское.
Погиб гренадер, а слава осталась.
Соберутся солдаты, начнут вспоминать бои и походы, вспомнят Чертов мост. Вспомнят Чертов мост – вспомнят и Мохова:
– Если б не Мохов, если б не он – не видать нам победы. Доброе слово и память ему великая.
Генеральский погон
Идут войска, пробиваются через новые горы, через новые перевалы. Прорвались к Муттенской долине – тут роковая весть: полки, к которым торопился Суворов, разбиты.
Французский полководец Массена бросил теперь основные силы против Суворова. Силы неравны. У Массена в четыре раза больше солдат, чем у Суворова. И все же Суворов решил первым начать атаку.
Словно горная лавина, обрушились русские на французов. Полки Апшеронский и Азовский, казаки генерала Грекова врезались в противника с такой силой, что французы не выдержали и побежали.
Мечется Массена среди своих войск, кричит, пытается остановить. Не помогает. Бегут французы, давят друг друга, зажали в своей толпе самого Массена.
– Стойте! Стойте! – кричит генерал.
Вместе со всеми врезался во французские ряды и капрал Махотин. Видит – генерал на коне. Стал Махотин пробиваться к Массена. Пробился и сдернул Массена с коня. "Ну, братец, теперь не уйдешь. Теперь я тебя под мышку!" Радуется Махотин и вдруг видит у самого своего носа неприятельский штык. Кто-то из французских солдат бросился на помощь своему генералу. Отбил Махотин штык, повалил, пришиб прикладом француза. Повернулся опять к Массена. А тот уже на коне. Рванулся капрал к генералу. Ухватился рукой за плечо. Соскользнула рука. Пришпорил коня Массена. Вынес рысак генерала из битвы.
– Держи! Держи его! – кричит Махотин.
Да где уж! Быстрее ветра уходит Массена. Стоит капрал, смотрит сожалеючи вслед. Стоит и не замечает, что у самого в зажатой руке генеральский погон. Посмотрел на руку – правда погон. Стыдно стало капралу, что упустил Массена. Решил про погон никому не рассказывать. А потом после битвы все же проговорился.
– Так ты же герой! – закричали солдаты.
Дивятся, рассматривают солдаты генеральский погон. Потом поднялись, пошли рассказали ротному командиру, командир – генералу, генерал – Суворову.
На следующий день перед войсками был объявлен приказ фельдмаршала о производстве Махотина в офицеры.
– Ура Махотину! – кричат солдаты. Довольны, что свой брат в офицеры выбился.
А офицеры насупились – ни радости, ни улыбки. Обидно их благородиям.
После прочтения приказа выделили офицеры из своей среды поручика, капитана и полковника, послали к Суворову.
– Как же так, ваше сиятельство, за какие заслуги? – говорят офицеры. – Подумаешь – генеральский погон. Вот если б он живого Массена привел.
Посмотрел Суворов на офицеров, поманил к себе пальцем поручика:
– Хочешь быть капитаном?
Подивился поручик такому вопросу, подумал: а вдруг и вправду соблаговолит Суворов.
– Так если ваша воля на то, – произнес и пригнулся.
Поманил Суворов капитана:
– Хочешь быть полковником?
– Как же не хотеть, ваше сиятельство! – ответил капитан и тоже пригнулся.
Позвал Суворов полковника:
– Желаешь быть генералом?
– Не смею просить. Все от Бога и вашего сиятельства, – гаркнул полковник.
– Ступайте принесите мне второй погон от Массена – быть и вам в повышении, – произнес Суворов.
Сконфузились офицеры. Повернулись. Ушли.
А Суворов еще долго не мог успокоиться. – "За какие заслуги"! – выкрикивал он. – Ишь ты! За доблесть солдатскую – вот за какие заслуги.
Новые башмаки
Оборвались в пути солдаты. Изодрали мундиры, избили башмаки на горных дорогах. Стынут солдаты от холода. Жмутся на ночевках к кострам, греют озябшие руки и спины.
Не лучше других и Прохору Груше. Мундир – решето. Башмаки без подошвы. Ступает солдат голыми пятками по камням, впиваются камни в тело.
Обвяжет Прохор тряпками ноги. Пройдет версту, от тряпок – мочала. Залатает мундир. К вечеру – снова ребра наружу. Измучился солдат: жизнь не мила, небо с овчинку.
И вот Груша куда-то исчез, недосчитались его не привале.
– Эхма! Видать, оступился, сорвался в пропасть, – перекрестились солдаты.
А утром Прохор явился. Глянули приятели – не узнать Груши. Красавец солдат перед ними. Новый мундир, башмаки новые.
Мундир и башмаки были французские.
Щупают солдаты мундир. Ай да мундир! Сукно в полпальца. Ватой подбито.
– Ногу задери, ногу! – просят солдаты.
Подымет Прохор ногу. Ну и башмаки! Из ременной кожи, подошва что сталь, шипами покрыта.
– Вот так обнова! – восхищаются солдаты. – Век бы ходить по камням и стуже.
– Где достал? – понеслись голоса.
– Никак, дружков нашел, французов!
– Тещу завел, – смеются солдаты.
Рассказал Прохор, что ходил он к французскому лагерю, подкрался, снял часового – вот и разжился.
Завидно стало солдатам. В следующую ночь уже несколько человек отправились за добычей. Однако назад никто не вернулся. Французы усилили караул и перебили пришельцев.
Так и остался Прохор Груша один во французской обнове.
Походил день, второй, а потом неловко стало солдату. Среди своих и словно не свой. Словно среди простых петухов – пава.
Не рад уже Груша теплу и удобству. Не мил ему ни французский кафтан, ни башмаки из ременной кожи. Стал он предлагать трофеи товарищам: одному башмаки, другому мундир.
Отказываются, не берут, не хотят солдаты.
– Ты раздобыл, ты и носи, – отвечают Прохору.
Говорят солдаты без зла, без зависти, просто неудобно им брать дорогой трофей у товарища. А Груше кажется, что солдаты его сторонятся, что из-за этих, будь они прокляты, башмаков и мундира теряет Прохор верных друзей и приятелей.
Прошел еще один день. Проклял Груша французский наряд. Снял мундир, снял башмаки, связал бечевой. Раскрутил и запустил в бездонную пропасть.
Солдаты шумно обсуждали поступок Прохора Груши.
– Дурак… – проговорил кто-то.
– Эх ты, мышиный помет, – оборвали его солдаты. – Правильно сделал. Молодец Груша. Желает как все.
– Молодец! – подтвердил седоусый капрал. – Может, и погорячился Прохор, да, видать, душа у него солдатская.
Сало
Голодно солдатам в походе. Сухари от ненастной погоды размокли и сгнили. Швейцарские селения редки и бедны. Ели лошадей, копали коренья в долинах. А когда кончились коренья и лошади, взялись за конские шкуры.
Исхудали, изголодались вконец солдаты. Затянули ремни на последние дырки. Идут вздыхают, вспоминают, как пахнут щи, как тает на зубах каша.
– Хоть бы каравай хлеба! – вздыхают солдаты. – Хоть бы сала кусок!
И вдруг в какой-то горной избе солдаты и впрямь раздобыли кусок настоящего сала. Кусок маленький, размером с ладошку. Обступили его солдаты. Глаза блестят, ноздри раздуваются.
Решили солдаты сало делить и вдруг призадумались: как же его делить – тут впору одному бы наесться.
Зашумели солдаты.
– Давай по жребию, – предлагает один.
– Пусть съест тот, кто нашел первым, – возражает второй.
– Нет, так – чтоб каждому, каждому! – кричит третий.
Спорят солдаты. И вдруг кто-то произнес:
– Братцы, а я думаю так, отдадим-ка сало Суворову.
– Правильно! Суворову! Суворову! – понеслись голоса.
Позвали солдаты суворовского денщика Прошку, отдали ему сало, наказали вручить фельдмаршалу. Довольны солдаты. И Прошка доволен. Стал прикидывать, надолго ли сала хватит. Решил: если отрезать в день кусок толщиной с палец, как раз на неделю получится.
Явился Прошка к Суворову.
– Сало?! – подивился тот. – Откуда такое?
Прошка и рассказал про солдат. Мол, солдатский гостинец.
– Дети, богатыри! – прослезился Суворов. Потом повернулся к Прошке и вдруг закричал: – Да как ты взял! Да как ты посмел! Солдатам конские шкуры, а мне сало…
– Так на то они и солдаты, – стал оправдываться Прошка.
– Что – солдаты?.. – не утихает Суворов. – Солдат мне дороже себя. Немедля ступай, верни сало. Да спасибо скажи. В ноги поклонись солдатам.
– Так они же сами прислали, – упирается Прошка. – Да что для них сало с ладонь! Тут лизнуть каждому мало. Вон их сколько, а сала как раз на одну персону.
Глянул Суворов на сало. Правда, кусок невелик.
– Хорошо, – согласился Суворов. – Ступай тогда в санитарную палатку, отнеси раненым.
Однако Прошка снова уперся:
– Раненым?! Да куда им сало? Да им помирать пора!
– Бесстыжая душа твоя! – заревел Суворов и потянулся за плеткой.
Понял Прошка, что дело может дурным кончиться.
Подхватил сало и помчался к санитарной палатке.
На следующий день солдаты повстречали Прошку.
– Ну как сало? – спрашивают. – Ел ли фельдмаршал? Что говорил?
Только Прошка собрался открыть рот, а тут рядом появился Суворов.
– Детушки! – произнес. – Богатыри! Отменное сало. С детства не едал такого. Стариковское вам спасибо! – И низко поклонился солдатам.
У Прошки от удивления глаза на лоб. А солдаты заулыбались, отдали фельдмаршалу честь, повернулись и направились к себе в роту.
– Понравилось, – перешептывались они по пути. – Вон как благодарил. Сало – оно такая вещь, что и фельдмаршалу не помешает.
"Вижу!"
Закончив арьергардный бой с противником и подобрав раненых, рота капитана Лукова догоняла своих.
Идут солдаты по узкой тропе над самым обрывом пропасти, растянулись почти на версту.
– Не отставай, не отставай! – кричит Луков. – Раненых вперед!
Перетащили раненых.
Прошла рота версты две. Стемнело. Задул ветер. Начался снег. Взыграла, закружила метель.
Идут солдаты час, идут два, идут три. Всматривается капитан Луков вперед – не видать ли походных костров. Кругом кромешная темнота. Слепит вьюга глаза. Треплет упругий ветер солдатские сюртуки и накидки, задувает снежные иглы под воротники и рубахи, морозит руки и лица.
Идут спотыкаются, скользят в темноте солдаты. С трудом передвигают одеревеневшие ноги. Все тише и тише солдатский шаг.
– Не отставай! Не отставай! – кричит Луков.
Прошел еще час. И вот уже кончились силы солдатские. Остановились. Хоть убей – не пойдем дальше. Повалились солдаты на камни.
– Вперед! Вперед! – надрывает голос Луков.
Да только нет такой силы, чтобы снова подняла солдатские ноги в поход. Изнемог Луков, посмотрел еще раз в темноту – не видно костров, опустился и сам на камни. И вдруг:
– Вижу! Вижу!
Встрепенулся капитан. Встрепенулись солдаты. Смотрят: с носилок привстал раненый солдат Иван Кожин и тычет рукой вперед.
– Видит! Видит! – понеслось по цепи.
И откуда только сила взялась. Повскакали солдаты с камней. Подхватили ружья – и снова в дорогу. Повесели солдаты. Ай да Кожин. Ай да глазастый!
Прошли солдаты с версту. Только что-то огней не видно. Те, что поближе к Кожину, стали шуметь:
– Где твои костры? Соврал!
– Вижу! Вижу! – по-прежнему кричит Кожин и тычет пальцами вперед.
Всматриваются солдаты – ничего не видят. Не видят, а все же идут. Кто его знает, может, и вправду Кожин такой глазастый.
Прошли еще около версты. А все же костров не видно. И снова стали роптать солдаты:
– Не пойдем дальше!
– Не верьте ему!
– Братцы! – кричит Кожин. – Вижу. Ей-богу, вижу! Теперь уже совсем недалеко. Теперь рядом. Вон как полыхают, – и снова тычет пальцем вперед.
Бранятся, ропщут солдаты, а все же идут.
Тропа огибала какой-то выступ. Завернули солдаты за скалу и вдруг внизу, совсем рядом, сквозь метель и непогоду и впрямь заблестели огни.
Остановились солдаты, не верят своим глазам.
– Видишь? – переспрашивают друг у друга.
– Вижу!
– Ай да Кожин. Ай да молодец. Ай да глазастый! – кричат солдаты. – Ура Кожину!
Сорвались солдаты с мест и рысцой вниз к кострам, к теплу. Притащили и носилки с Иваном.
– К огню его, к огню, – кричат. – Пусть отогревается. Заслужил! Всех выручил!
Осветило пламя Иваново лицо. Глянули солдаты и замерли. Лицо обожжено. Брови спалены. А на месте глаз…
– Братцы, да он же слепой! – прошептал кто-то.
Смотрят солдаты. Там, где глаза, у Кожина пусто. Выбило вчера в арьергардном бою французской гранатой глаза солдатские.
"Разрешите пострадать…"
Преодолели герои горы. Впереди открылась долина. Сгрудились солдаты на скалах, смотрят вниз. Там, внизу, долгожданный конец похода.
– Ура! – закричали солдаты.
Однако рано радовались герои. Оборвалась у самых солдатских ног козья тропа. Подойдешь к краю обрыва – голова кружится. Выделил Суворов отряды. Облазили те округу – нет спуска в долину.
Задумался Суворов, собрал генералов и офицеров на военный совет. А солдаты остались над пропастью и тоже решают.
– Надо назад, – говорит один.
– Куда же тебе назад? – возражает второй. – Надо вперед.
– Ну, а куда вперед?
Солдат задумался.
– Туда, – показал пальцем в долину.
– "Туда"! – передразнили его товарищи. – Это и без тебя ясно. Только как же туда?
– Надо подумать.
– Братцы, – вдруг произнес плечистый парень из апшеронцев, – а что, ежели…
Солдаты повернулись к нему.
– У нас в деревне, – стал вспоминать парень, – ого-го какая круча была, так мы, бывало, ребятами с той кручи на чем сидишь съезжали.
– Тьфу! – сплюнул с досады какой-то усач. – "На чем сидишь"! Да тут от тебя и мокрого места не останется…
– Тут как Богу будет угодно, – перебил его сосед. – Поди, все же правду говорит парень. Ну, ежели не сидя, так лежа, может, получится.
– Можно и лежа, – соглашается парень.
И снова заспорили солдаты. Одни за то, что получится, другие – что в этом деле верная гибель.
– Эхма! – вздохнул парень. – Была не была! – Скинул шапку, бросил о камни. – Разрешите, – говорит, – пострадать за православный народ.
Перекрестился парень, ружье под мышку – и к пропасти. Лег на спину.
– Ты куда? – подбежали солдаты.
– Разрешите пострадать… – повторил парень и отпустил руки.
Летит парень, переворачивается то с боку на бок, то через голову. Ударяется о камни. Сюртук растрепало, ружье выпало.
Смотрят солдаты, а у самих мурашки по телу. Пролетел парень еще метров сто и вдруг перестал катиться. Поднялся, замахал товарищам.
– Жив! Жив! – закричали солдаты.
– Бра-атцы! – раздается снизу далекий голос. – Смелей, бра-атцы!
Зашумели солдаты. Задвигались. Бросились к пропасти. Один, второй, третий…
Вскоре вся русская армия кончила спуск. К вечеру того же дня солдаты достигли города Иланц.
Альпийский поход был закончен.
– Ну и ну! – поражались австрийские генералы. – Оленьими тропами – и провести целую армию!
– А что, – улыбается Суворов. – Там, где олень пройдет, там и солдат пройдет. Где олень не пройдет, так и там российскому солдату пути не заказаны.