Глава третья. Бой на высоте "181"
Богданов прошел в избу. В первой комнате на лавке возле остывшей печи дремали связные. Подполковник Веснин стоял в дверях другой комнаты.
- Соединитесь с Белозубом! - кричал начальник штаба. - Что там такое?
Положив руку на дверной косяк, он нетерпеливо постукивал длинными пальцами.
- Фиалка… Фиалка… Фиалка… - повторял телефонист.
- Вы уже здесь, Александр Аркадьевич? - сказал Богданов.
Веснин быстро отступил на шаг, пропуская полковника. Во второй комнате за столом сидел Машков, начальник политотдела дивизии и ее временный комиссар. Подперев рукой крупную красивую голову, Машков неподвижно смотрел перед собой покрасневшими от бессонницы глазами. Комдив поздоровался и, не снимая полушубка, тоже сел, недовольно осматриваясь.
Пять суток провел здесь Богданов, управляя боем, и все в этой комнате было теперь неприятно ему. Зеленая продавленная кушетка, темный комод в углу, обои со свисающими углами стали спутниками утрат и разочарования. Случайные вещи чужого, уничтоженного войной быта - они запомнились, кажется, навсегда. В простенке висела все та же картинка, изображавшая бурное море и фрегат под вздувшимися парусами. Ниже, с портрета в березовой рамочке, испытующе смотрела молодая женщина с серьезным лицом. Чтобы не видеть фотографии, Богданов сел боком и отвернулся. Но только победа могла увести полковника от этих докучных свидетелей его неудачи.
- Все мои люди в подразделениях, - сказал Машков.
- Понятно, - отозвался комдив.
- Инструктора ушли еще вчера вечером… все до одного человека.
Веснин вернулся от аппарата. Высокий, тонкий, в меховом жилете, поверх которого лежали аккуратно затянутые ремни, он двигался порывисто и резко.
- Не отвечает Белозуб! - громко сообщил Веснин.
- Обрыв провода, - предположил начальник подива.
- Связисты пошли на линию…
Веснин шагнул к столу и открыл сумку.
- Наш правый сосед в тревоге, - сказал он, передавая комдиву бумагу. - Доставлена на аэросанях.
Полковник прочел недлинное письмо от командира дивизии, действовавшей на участке справа. На стыке обоих соединений, прикрывая их фланги, держал рубеж тринадцатый полк майора Белозуба. И сосед был обеспокоен тем, что слева от него появились разведывательные группы противника. Сообщая об этом, генерал-майор, подписавший письмо, предлагал предпринять совместные действия для устранения опасности.
Богданов прочел бумагу и вопросительно посмотрел на Веснина, словно тот был осведомлен лучше.
- Ничего не пойму, - сказал начальник штаба. - Часа в три ночи Белозуб связался со мной и донес, что находится под непрерывным огнем, несет потери. Потом канонада прекратилась. Больше я ничего не имел.
Богданов заговорил не сразу. Как и многие молодые офицеры, он очень внимательно следил за впечатлением, которое производил на окружающих. Выйдя из академии только три года назад, он в начале войны командовал полком и лишь недавно получил дивизию. Ему не исполнилось еще тридцати лет, но даже в трудные минуты, когда тревожные, часто противоречивые известия приходят отовсюду, комдиву надлежало сохранять спокойствие, способность критической оценки и волю к достижению цели.
- С Белозубом связаться немедленно! - негромко приказал полковник.
- Выслал уже второго офицера, - ответил начальник штаба.
- Думаю, генерал-майор волнуется напрасно… Белозуб не уйдет с рубежа, - сказал Богданов, хотя и сам был теперь озабочен положением на своем правом фланге.
- Полагаю, что так, - неопределенно ответил Веснин.
Богданов продиктовал ответ командиру соседней дивизии, и начальник штаба вышел с пакетом в - первую комнату. В раскрытую дверь полковник увидел у печки бойца в заснеженной, мерцающей шинели. Обожженное морозом девичье лицо его было темным, как земля; белый лед висел на шапке, на бровях, на ресницах.
- Командир дивизии тут? - спросила Шура Беляева скрипучим, как будто замороженным голосом.
- Все тут, - ответил кто-то.
- Идите сюда! - крикнул Богданов.
Шура оглянулась на голос, торопливо похлопала себя по груди, стряхивая снег, посмотрела по сторонам, как бы ища поддержки, и неожиданно шумно вздохнула. Потом, вскинув голову, вошла в дверь, стуча ледяными валенками.
- Товарищ полковник, - с трудом проговорила Щура, - ефрейтор Беляева от командира второго батальона… капитана Подласкина.
Она замолчала, вытянувшись и устремив на комдива остановившиеся глаза.
- Ну, наконец! - почти крикнул Богданов. - Говорите, - сдерживаясь, сказал он.
- Приказано передать на словах, - сказала Шура все тем же скрипучим голосом. От волнения большие круглые глаза ее начали немного косить. Она откашлялась, вобрала в легкие воздух и отрапортовала: - "Окружены превосходящими силами в лесу на высоте "181". Данные разведки оказались ошибочными. Противник атакует беспрерывно. Боезапас подходит к концу. Делаю последнюю попытку установить с вами связь. Смерть немецким захватчикам! Капитан Подласкин".
Беляева затвердила донесение наизусть и, не пропустив ни слова, почувствовала некоторое облегчение.
- Садись, ефрейтор, - сказал комдив.
Лицо девушки омрачилось и потемнело еще больше.
- Садись, садись, - сказал комдив.
Беляева нерешительно опустилась на край табурета и сидела, прямая, с поднятой, как в строю, головой. Лед на ее бровях таял, и дрожащие капли скатывались по бронзовым щекам. Натруженные, солдатские руки лежали на коленях.
- Рассказывай… Как вы там живете? - спросил комдив.
Беляева не сразу поняла вопрос, ибо то, что происходило на высоте "181", непривычно было называть жизнью. На секунду в памяти Шуры возник заваленный метелями лес - непроходимая путаница веток, звенящих стволов и снега Она увидела людей, ползавших на небольшом пространстве, простреливавшемся из конца в конец, и раненых, коченевших в ледяных укрытиях. По ночам над блокированными ротами повисали осветительные ракеты, и бой в промерзшем лесу не прекращался третьи сутки. Но рассказать об этом комдиву Беляева не могла, как ни хорошо она все видела.
- Отбиваемся, товарищ полковник, - проскрипела Шура.
- Держитесь? - сказал комдив.
- Ага…
Девушка испытывала величайшее стеснение и не могла осилить его, хотя очень хотела, чтобы комдив узнал всю правду.
- Крепко жмет немец? - спросил Богданов.
Шура опять помедлила с ответом, словно ей самой было неизвестно, крепко ли нажимают враги. Она ясно представила себе пробирающиеся в сугробах темные фигурки. Их встречал редкий прицельный огонь, и в заметенных оврагах бойцы штыками закалывали баварцев. Осыпались потревоженные лапы елей, и снег бесшумно покрывал убитых. Атаки следовали одна за другой, перемежаясь огневыми налетами.
- Наседает немец? - повторил Богданов.
- Ох, и жмет! - выпалила Шура и, ужаснувшись своей смелости, замолчала.
- А вы его по зубам, - сказал комдив, слабо улыбнувшись.
- Ну да…
- Иначе нам нельзя, - заметил Богданов.
- Ага… - сказала Шура.
Полковник не находил, видимо, чрезмерным напряжение этого боя. А если так полагал комдив, значит так оно и было.
- Потери большие? - спросил Богданов.
- Есть потери…
- Без потерь не бывает, - сказал комдив.
- Это точно.
- НЗ уже съели?
- Концентраты съели. Когда я уходила, делили сухари.
- Можно и на сухарях прожить, - строго сказал комдив.
- Ну да…
- Бобылев живой? - спросил Машков, приветливо глядя на девушку.
- Раненный Бобылев, - ответила Шура.
- Тяжело?
- В голову…
- Кто ж у вас теперь по политчасти?
- Старший лейтенант Стрельников.
- Долго пробиралась к нам? - спросил комдив.
Шура была четвертым связным, посланным от капитана Подласкина, и единственным, сумевшим дойти до штаба. Усилия, потребовавшиеся для этого, оказались, однако, в пределах ее возможностей, и девушка не догадывалась, что совершила подвиг. Она не подозревала даже, что доставила чувство облегчения людям, перед которыми отчитывалась в выполнении боевого приказа. Теперь она почти испугалась упрека в медлительности там, где ею готовы были восхищаться. В поисках оправдания Шура мгновенно припомнила безлунную ветреную ночь, убитого немецкого постового и снег, доходивший до пояса. Обливаясь потом, Шура прокладывала себе путь; лицо ее покрылось ледяной коркой. Сухая поземка носилась в воздухе, слепила и резала глаза. Разведчица долго лежала в кустах, наблюдая за шоссе, по которому пробегали черные немецкие машины. Она пересекла дорогу за спиной шофера, чинившего заглохший мотор, и в мелколесье отстрелялась от погони. Потом снова продиралась целиной и переползала сугробы.
- Всю ночь шла, - хмуро сказала Шура, - Дорога проскочить трудно.
- Много немцев видела? - спросил комдив.
- Не очень…
- Товарищ полковник, разрешите… - попросил начальник штаба. Он уже вернулся в сопровождении Столетова и некоторое время молча слушал.
- Пожалуйста, - сказал комдив.
Шура повернулась к Веснину, и глаза ее снова начали немного косить. Начальник штаба задал несколько вопросов о движении на шоссе в тылу противника. Беляева отвечала односложно, скованная волнением, сознавая свою неловкость и преувеличивая ее последствия. Потом к ней обратился Столетов, интересовавшийся численностью неприятеля и его дислокацией. Шура замолчала, удрученная своим незнанием, хотя задача ее ограничивалась установлением связи, и это было ясно для всех. Девушка испугалась, и лицо ее стало замкнутым. Будто издалека - она услышала голос комдива:
- Умаялся, ефрейтор?
Не почувствовав ласковой интонации, Шура поспешно ответила:
- Что вы, товарищ полковник…
- Замерзла, поди?
- Нет, - решительно сказала девушка.
Строгость к себе самой возрастала у нее по мере того, как обстоятельства становились более трудными. Испытания, выпадавшие на долю девушки, были обычными и поэтому не заслуживали внимания, в то время как сделанное другими и технически недоступное Шуре казалось ей плодом поразительного умения или высоких духовных качеств. Девушка робела перед большими командирами не потому, что боялась взыскания, но их мужество представлялось ей настолько превосходящим ее собственное, насколько выше по положению стояли эти люди.
- Давно в армии? - спросил комдив.
- С сентября сорок первого года товарищ полковник.
- Где раньше работала?
Шура помолчала, опустив глаза в пол.
- В яслях… уборщицей, - с усилием выговорила она.
Богданов на секунду повеселел и взглянул на Машкова.
- Какова, а? Молодец! - сказал комдив.
Он с удовольствием снова поглядел на лицо девушки, круглое, с широко расставленными темными и теплыми глазами, быть может даже миловидное, о чем было трудно теперь судить.
- Ну, иди, иди, отдыхай, - сказал он.
Девушка вскочила с табурета.
- Разрешите быть свободной? - громко спросила она.
- Значит, настроение у людей боевое, - сказал комдив, хотя разговора о настроении бойцов не было.
- Боевое, товарищ полковник!
- Я так и думал… Ну, иди, - повторил Богданов.
Беляева откозыряла и пошла, счастливая тем, что беседа, страшившая ее, кончилась. Присев на лавке в ожидании чая, предложенного связным, Шура во второй раз отвечала на вопросы о своем батальоне. Теперь она говорила свободнее и больше, потому что не боялась слушателей. Неожиданно она почувствовала смутное беспокойство. Люди, окруженные в лесу, вели неравный бой, и лишь немедленная помощь могла предотвратить их гибель. Именно об этом Шура не сказала комдиву, хотя точно передала донесение. Более того: ее ответы Богданову находились как будто в противоречии с действительностью. Они не были неискренними и все же оказались неправдивыми, потому что у полковника могло теперь создаться слишком благополучное представление о событиях на высоте "181". Как это получилось. Шура не понимала. Встревожившись, она в молчании допила свой чай, и бойцы, решив, что девушка утомлена, понемногу оставили ее.
Глава четвертая. Преступление Белозуба
Полковник Веснин заканчивал свой доклад Богданову. Как и все в штабе, Веснин мало спал последнюю неделю, но был особенно шумлив и подвижен. Его правильная, громкая, немного крикливая речь едва прерывалась на точках, однако в самой ее быстроте слышалась непонятная запальчивость. Даже похвалы начальника штаба звучали, как порицания, тем более заметные, что к ним в докладе не было оснований. План операции выдержал бы академическую критику, и подготовка к атаке происходила в согласии с планом.
Полки своевременно перегруппировались на рубежах. И артиллерия, менявшая ночью огневые позиции, только что известила о своей готовности.
Перед комдивом и начальником штаба снова лежала на столе большая, уже помятая карта, испещренная красными и синими квадратами, кружками, стрелками. Оба командира время от времени наклонялись к ней и подолгу смотрели, словно пытались найти то, что еще было скрыто от них. Ибо приказ командарма оставался пока невыполненным.
Богданов и Веснин видели перед собой все ту же гряду высот, простиравшихся с запада на северо-восток и обозначенных на карте коричневой краской. Укрепленная немцами, она прикрывала шоссе с юга и лишь спереди казалась открытой для атаки. Слева противник был защищен от обхода голубоватыми, заштрихованными пятнами болот, непреодолимых даже зимой. Направо находилась безыменная высота - одинокий, выдвинутый вперед бастион узловой немецкой позиции. Еще правее начиналась граница соседней дивизии, наступавшей в зеленых квадратах лесного массива. Уже теперь одинокая высота угрожала стыку обоих соединений, как бы нависая над ним своими огневыми точками. Овладение ею было, по плану Богданова и Веснина, необходимым предварительным условием успеха. И исполняя этот замысел, полк майора Белозуба безуспешно дрался на южных скатах безыменной высоты. Подойдя почти вплотную к вершине, он все еще не мог сбросить немцев на обратный склон. Сегодня Белозуб должен был повторить попытку, так как Богданов не видел другого пути к победе. Он так привык уже к своему пониманию сложившейся обстановки, что считал его, как это часто бывает, единственно правильным.
- …Накапливание сил на рубежах производилось скрытно от противника, - громкой скороговоркой докладывал Веснин. - Третий батальон одиннадцатого полка вышел на западную окраину леса и прикрывает наш фланг во взаимодействии с левым соседом…
Все складывалось, как предполагали комдив и начальник штаба. Но лицо Веснина, худое, желтоватое, со впалыми щеками, не скрывало нетерпеливого раздражения. Казалось, подполковник был заранее убежден в неуспехе, всем своим видом говоря: "Сами понимаете, ничего хорошего получиться из этого не может".
- …Неясным остается положение на правом фланге. Донесений от Белозуба все еще не поступило.
Начальник штаба замолчал и положил на стол карандаш. Потом, как бы спохватившись, взял его и проговорил:
- Артподготовку начинаем в одиннадцать тридцать. В одиннадцать сорок пять поднимается пехота. Точнее говоря - должна подняться.
Веснин кончил и стал собирать бумаги. "Что ему так не нравится?" подумал полковник и неожиданно понял то, что происходило с начальником штаба. Веснин утратил надежду на успех. Он злился, потому что не верил больше в целесообразность приемов и средств, которые накануне рекомендовал. Его одолевали сомнения, хотя сказать о них он не решался.
Полковник перевел взгляд на начальника подива. Машков сидел, откинувшись на спинку стула, уставившись в карту невидящими розовыми, как у кролика, глазами. "Как они оба устали!", подумал полковник, и это не пробудило в нем тревоги. Он сам был утомлен настолько, что впечатления окружающего мира как бы скользили по поверхности сознания, не проникая глубоко.
Даже донесение Беляевой почти не взволновало полковника, хотя он правильно понял положение блокированного батальона. Оно было критическим, пока дивизия атаковала, и становилось безнадежным в случае неудачи сегодняшнего боя. Расспрашивая разведчицу, комдив направлял беседу так, чтобы у Беляевой и у Других не ослабела вера в конечный успех. Но делал это почти автоматически, не заблуждаясь относительно истинного положения дел. Лишь стремительное продвижение главных сил дивизии - Богданов знал это - могло спасти от гибели ее авангард.
Веснин вскочил, прошел к телефонистам и вскоре вернулся. Комдив и начальник подива все так же молча сидели за столом. Подполковник опустился на кушетку.
- Потерялся Белозуб, - доложил Веснин.
Он снова встал и, пройдя по комнате, наклонился к окошку, словно хотел что-то рассмотреть за толстым слоем порозовевшего льда.
Вошел Синицын и поставил на стол большой самовар. Медные, кое-где помятые бока были начищены до блеска. Струйка пара торопливо уносилась из отверстия в крышке.
"Самовар!" проговорил про себя полковник. Он удивился, как будто видел самовар впервые. Но за эти дни Богданов позабыл о существовании многих вещей, ранее любимых или привычных, а теперь оказавшихся ненужными.
- Откуда это? - громко спросил Веснин.
- Хозяин дал, товарищ подполковник.
- Степан? - спросил комдив.
- Он самый… Как немцы подходили, мать-покойница все вещи, получше которые, на огороде спрятала. Он яму раскопал и оттуда имущество носит - кому одеяло, кому фуфайку… Сегодня самовар приволок.
Синицын усмехнулся, отчего густые светлые усы его разошлись в стороны.
- Зачем же берут? - спросил комдив.
- Так ведь по доброй воле, товарищ полковник.
Солдат поставил стаканы из грубого зеленого стекла и подал колотый сахар в вазочке. Машков первый налил себе чаю и, грея на стакане руки, обжигаясь, пил.
- Не припомню, когда я за самоваром сидел, - сказал Богданов.
Он тоже налил себе стакан, хотя чаю ему не хотелось, и помешивал ложечкой сахар.
- Жена моя утверждает, что чай из самовара вкуснее. - заметил Веснин.
- А что вы думаете, правильно, - сказал Машков.
- У вас большая семья, Александр Аркадьевич? - спросил Богданов.
- Двое мальчиков, матушка, сестра, - ответил начальник штаба, подумав о том, что он уже говорил об этом полковнику.
- Фиалка… Фиалка… Фиалка… - доносился из-за дверей голос телефониста.