Тем временем обе состязающиеся стороны медленно шествуют к дубовому подиуму в центре зала: Джина Девор из коллегии адвокатов штата в сопровождении дородного черного мужчины. Должно быть, это адвокат из Вашингтона, который, как она говорила, появится на процессе. От другого стола приближается Томми Мольто, начальник убойного отдела прокуратуры, который решил сам выступить обвинителем в деле, что для него редкость в последнее время. У него тоже есть напарник, Руди Сингх, стройный, невероятно симпатичный молодой человек с мягкими манерами и музыкальным индийским акцентом, которого прикомандировали сюда только на прошлой неделе для решения второстепенных вопросов. Позади всех с некоторой робостью стоит Нил Эдгар. Он высокого роста, более шести футов, гораздо выше своего отца, и маячит теперь над Мольто и Джиной. Когда он был здесь в последний раз для предъявления обвинения, его не очень чистые волосы были завязаны сзади хвостиком. С тех пор он побрился и радикально сменил прическу, хотя последняя не слишком ему идет. Нил выглядит так, будто решил сэкономить деньги и просто попросил парикмахера убрать половину волос. Каштановые волосы свисают с ушей, словно елочные игрушки. Тем не менее я, как представитель судебных властей, довольна тем, что Нил сделал уступку респектабельности.
Со стороны камеры временного содержания доносятся звон ключей и возбужденные громкие голоса. Помощники шерифа, отвечающие за доставку подсудимых в суд, ударились в панику, не найдя в камере своего подопечного, однако вскоре сообразили, что его там и не должно быть, поскольку он выпущен под залог. И тогда до зала суда долетают дружные раскаты смеха.
Обе стороны называют свои имена для занесения в протокол.
- Ваша честь, - говорит Джина, - разрешите мне представить мистера Таттла из Вашингтона, округ Колумбия. - Ее ходатайство о замене адвоката и доверенность Таттла на ведение дела вместе с его документами передают мне через Мариэтту. При предъявлении обвинения я разрешила защитнику из коллегии штата продолжать выполнять свои обязанности, пока Нил будет искать собственного адвоката. Человек из другого города или штата предпочтительнее, поскольку это поможет избежать неприятных конфликтных ситуаций, если выявится, что Нил был пробационным инспектором у других клиентов своего адвоката. Я замечаю вслух, что у Таттла есть местный регистрационный номер, и это означает, что он допускается к юридической практике в нашем штате.
- До того как переехать в Вашингтон, я практиковал здесь, ваша честь.
- Значит, с возвращением вас. - Я принимаю ходатайство, и Джина, худенькая и необычайно подвижная, тут же покидает зал, стремясь обежать еще с полдюжины залов, где идет слушание дел. - Мистер Таттл, - говорю я, - пожалуйста, подскажите мне, как следует правильно произносить ваше имя, чтобы представлять вас присяжным. Тарик?
Вопрос застает его врасплох. Он резко вскидывает голову и пристально смотрит на меня, затем произносит имя.
- Оно указано в лицензии, судья, и, кроме того, теперь я не придаю этому большого значения. Второй слог - "рик". Как в слове "старик".
Он снисходительно улыбается. Все ясно. Таттл дает понять, что не щепетилен и к пустякам не цепляется. Великолепно ухоженная внешность, солидная комплекция, превосходно сшитый костюм из безумно дорогой итальянской шерстяной ткани зеленоватого цвета. Все линии тела сглажены, все гармонично. Типичные для афроамериканца курчавые волосы на полголовы и короткая борода, повторяющая контуры нижней части широкого самоуверенного лица. У него все ухватки ловкого адвоката из большого города, вальяжного, беззастенчивого, циничного типа, который стоял на многих подиумах, привык к вниманию прессы и может позволить себе любые вольности. На пару секунд его лицо озарилось ослепительной, обезоруживающей улыбкой, рассчитанной на то, чтобы снискать доверие и симпатию. Однако долго так продолжаться не может. Очень скоро все станет на свои места. Между судьей, стремящимся установить истину и вынести справедливое решение, и защитником, всегда критикующим ее ради красного словца, апеллирующим к публике, постоянно будет существовать естественное соперничество. Процесс начинается.
- Если суду будет угодно, у меня есть ходатайство. - Таттл медленно достает газету. Он делает это так, будто собирается показать спрятанное оружие.
- Прежде чем вы начнете, мистер Таттл, позвольте огласить для занесения в установленном порядке в протокол некоторые сведения. - Я начинаю повествовать о моих прошлых отношениях с семьей Эдгаров, однако Таттл спокойно качает головой.
- Мы благодарны вам за информацию, ваша честь, однако не видим здесь никаких проблем. Мистер Эдгар признает факт своего знакомства в прошлом с председательствующим судьей и не выдвигает никаких возражений. Как, впрочем, и я.
- Вы тоже были знакомы со мной? - искренне удивляюсь я.
Мне никогда не удавалось прятать свои эмоции. Наоборот, заняв место судьи, я стала выражать их с определенной уверенностью, как бы говоря тем самым: стоит дожить до сорока семи лет, чтобы знать, что с собой делать. Но даже тогда меня частенько выбивает из колеи собственное импульсивное поведение. Я все еще глубоко переживаю неумение контролировать себя, особенно когда вижу свой промах. Несмотря на решимость показать присутствие духа, я чувствую, что мой рот помимо воли открывается. "Это же Хоби. Хо-би!" - говорю я сама себе.
- Прошу прощения, мистер Таттл. Прошло столько времени!..
- Контактные линзы, судья, - говорит он. - Имя. Борода.
- Брюхо, - слышится откуда-то со стороны ложи присяжных негромкий голос, который тем не менее отчетливо выделяется в тишине, наступившей вдруг в зале.
Несколько репортеров начинают дружно смеяться, однако удар молотка Энни по блоку, который она специально держит на нижней ступеньке подиума, тут же кладет конец веселью.
Наверное, можно написать докторскую диссертацию на тему о том, что происходит с человеком, всю жизнь подвергавшимся этническому угнетению, когда вы даете ему судейский молоток и форму пристава. Энни поддерживает неумолимый декорум. Она не позволяет читать, разговаривать, жевать жвачку. Даже юные бандиты, которые приходят сюда, чтобы хотя бы мельком взглянуть на своих дружков, вынуждены снимать головные уборы. Сейчас она испепеляет провинившегося репортера взглядом столь яростным, что тот, устыдившись, закрывается рукой. Оборачивается и Хоби, укоризненно разводя руками и покачивая головой. Наконец репортер осмеливается опять посмотреть вперед, и я узнаю Сета Вейсмана. Он слегка приподнимается в кресле, взявшись руками за подлокотники, и тихо произносит:
- Прошу прощения.
У меня опять начинает непроизвольно открываться рот. Сказать по правде, меня не шокирует неожиданное появление Сета в этом зале. Он так часто приходит ко мне в мыслях, что я почти готова к его присутствию. Меня поражает то, как он выглядит. Первое впечатление - он болен. Однако это, как я тут же распознаю, всего лишь мое отвратительное инстинктивное желание низвести всех до своего уровня. Годы милосердно распорядились с обликом Сета, сделав его черты благородными, однако он сильно облысел. Гладкий розовый череп придает какой-то дешевый, мещанский вид человеку, который раньше носил длинные волосы цвета мыльной воды. В остальном он не слишком изменился. Разумеется, чуть потолстел, и по-прежнему его тонкие конечности кажутся неестественными на фоне высокого роста. У Сета продолговатое лицо, доминирующей чертой которого является нос, и более увесистая, чем раньше, нижняя челюсть. Перипетии жизни сделали свое дело.
- Мистер Мольто, - говорю я, приведя наконец свои чувства в порядок, - не изменилась ли ваша позиция по отношению к председательствующему судье в связи со вновь открывшимися обстоятельствами - моим предыдущим знакомством с представителем защиты?
Мольто стоит, скрестив на груди руки. Обкусанные ногти выдают его обычное нетерпение. Мы обсуждали этот вопрос уже не один раз.
- Нет, - отчетливо произносит он.
Тем временем мой боязливый взгляд украдкой скользит в сторону ложи для присяжных, где сидит Сет. "Что он здесь делает?" - задаю я наконец себе вопрос. Ответ слишком очевиден. Журналист. Он будет писать о совпадении. Об инстинктивной прозорливости. О поворотах судьбы, о том, как персонажи из его прошлого появляются вновь, но для каждого уже написана другая роль, и это производит странное впечатление. Будто все они занимают какое-то не то, не свое место, словно в кошмарном сне.
- Ваша честь, - напоминает Таттл, - мое ходатайство… Полагаю, ваша честь уже видела утренний выпуск "Трибюн"?
Все новости я обычно узнаю по телевизору, когда три раза в неделю отвожу детей в детский сад. Иногда, поздно вечером, уложив Никки спать, я делаю себе огромную поблажку. Беру стакан вина, ложусь в горячую ванну и листаю "Трибюн" или национальное издание "Нью-Йорк таймс". И все же вечерами я по большей части слишком занята размышлениями о событиях прошедшего дня и сотнях дел, которые постоянно не успеваю сделать как дома, так и в суде. Думая о мелочах вместо того, чтобы думать о главном, я начинаю дремать.
И вот я открываю газету, которую мне передали, и сразу же бросается в глаза заголовок на первой странице: "Обвинение утверждает, что сын политика намеревался убить его, а не мать". Процесс начинается сегодня - сообщалось в короткой строке над заголовком, набранной мелким кеглем. Автор статьи Стью Дубински. Эксклюзив для "Трибюн". Я быстро пробегаю глазами.
"Из источников, близких к следствию. Процесс по делу Нила Эдгара, обвиняемого в убийстве по предварительному сговору, начинается сегодня. Окружная прокуратура намерена предъявить неопровержимые улики, свидетельствующие о том, что жертвой преступников должна была стать не мать инспектора надзора за условно осужденными суда высшей инстанции округа Киндл, Джун Эдгар, застреленная седьмого сентября, а его отец, сенатор штата Лойелл. Как полагают, путаница произошла, когда миссис Эдгар взяла тем утром на время автомобиль своего бывшего мужа".
К тому времени я уже терла рукой лоб. О Боже! Расчетливое и преднамеренное убийство. Эдгар! Известие обескураживает, и прежде всего потому, что внезапно, как гром среди ясного неба, в мой мозг вонзается мысль: вероятность того, что странный молодой человек передо мной действительно виновен, очень велика. Наконец я киваю Хоби, чтобы он начинал.
- Ваша честь, - произнес он хорошо поставленным басом и схватился за кафедру обеими руками, совсем как оперная звезда, которая вот-вот возьмет невероятно низкую ноту. - Ваша честь, я выступаю в суде вот уже двадцать с лишним лет. Мне приходилось сталкиваться с самыми коварными ухищрениями обвинения. Против меня пускали в ход и дымовые завесы, и закулисные интриги, и прямой обман. Однако устроить утечку столь провоцирующей информации в прессу в тот самый день, когда мы намереваемся выбрать присяжных, зная, что сведения, касающиеся видной личности, обязательно попадут на первые страницы и будут способствовать формированию предвзятого мнения по отношению к моему клиенту…
Хоби не заканчивает мысль. Он резко ударяет рукой по второму экземпляру газеты, который поднял на всеобщее обозрение, и гневно трясет головой, демонстрируя горькое разочарование. Далее он рисует яркую картину, из которой у десятков граждан, кандидатов в присяжные, находящихся в главном здании, формируются твердые представления об этом деле, в то время как мы даже еще не начали рассматривать его по существу. Большинство этих людей, предсказывает он, располагая свободным временем и имея особый интерес к тому, что происходит в суде сегодня, обязательно прочтут эту одностороннюю версию случившегося, изложенную обвинением в тех самых газетах, которые по иронии судьбы доставляются им безвозмездно.
Риторика Хоби перенасыщена эмоциями, однако у меня нет почти никаких сомнений в его правоте и в том, что большинство кандидатов в присяжные прочитают статью.
- Ваша честь, в самом деле, - завершает он, - как можно надеяться на объективный процесс? Я должен, я обязан, да у меня просто нет выбора!.. В общем, я ожидаю, что уважаемый суд отклонит обвинительный акт. - Громкое фырканье выражает его крайнее негодование.
Я прошу Мольто объяснить происшедшее. Дешевенький черный костюм и плохо причесанные, редеющие волосы придают Мольто весьма обыденный, непритязательный вид. Он выглядит изумленным.
- Судья Клонски, я не получал никакого уведомления об этом ходатайстве. Я явился сюда, чтобы участвовать в выборе присяжных. Я уже разослал повестки свидетелям. И вот в последнюю минуту…
Я решаю спасти Томми от него самого.
- Мистер Мольто, давайте начнем сначала. Соответствует ли сообщение истине? Собирается ли обвинение доказывать, что жертвой преступления должен был стать отец Нила Эдгара?
Томми делает глубокий вдох и растерянно оглядывается на Руди Сингха, который сидит за столом обвинения. На ламинированной поверхности стола отчетливо вырисовывается кружок света. В конце концов Мольто пожимает плечами.
- В общих чертах - да, - говорит он.
В зале слышится шум, в особенности среди репортеров, которые из чувства корпоративной солидарности не хотели, чтобы Дубински сел в лужу.
- Значит, если я правильно понимаю, отец подсудимого, сенатор Эдгар, выступит здесь в качестве свидетеля?
Мольто недовольно морщится. Как обычно, я задаю слишком много вопросов.
- Мы ожидаем, что он даст показания на стороне обвинения, - отвечает прокурор.
После этих слов на местах для прессы начинается настоящий ажиотаж. Сенсационная новость: папаша, занимающий высокое положение, должен дать показания против сына-убийцы. Где-то рядом звякают наручники.
- И в качестве человека, который должен был стать жертвой планировавшегося покушения, он - сенатор Эдгар - тоже не имеет возражений против состава суда? Несмотря на наше знакомство в прошлом? Вы поднимали с ним этот вопрос?
- Никаких возражений, судья. - Очевидно, Томми неукоснительно следует полученным инструкциям. Муллы в прокуратуре собрались и, посовещавшись, решили, что обвинителем при любом раскладе должен быть Томми, а судьей - я. Медленно, но верно я начинаю соображать, что ни та ни другая перспектива не слишком радует Мольто.
Я протягиваю руку с экземпляром "Трибюн" в направлении Томми.
- А теперь посмотрите на заголовок, мистер Мольто. Я не буду скрывать своего большого разочарования. Ведь и вы и ваше начальство прекрасно понимаете всю недопустимость подобных действий. Как можно давать материал в прессу, если вы знаете: кандидатов в присяжные еще не предупреждали, что они не имеют права получать сведения о деле из средств массовой информации? Вы ставите суд в затруднительное положение.
- Судья, как участник процесса я не вел с прессой никаких разговоров на эту тему, и мне неизвестно, чтобы кто-то с нашей стороны делал что-либо подобное. Могу вас в том заверить.
- Мистер Мольто, благодарю вас за объяснение. Разумеется, я принимаю его. Однако мы с вами взрослые люди и должны сознавать, что организатор утечки информации не будет просить у вас разрешения по телефону.
Репортеры находят подобное весьма забавным. Существует с десяток способов устроить утечку. Возможно, дохлую кошку в колодец подбросил какой-нибудь коп, имеющий отношение к этому делу, или кто-то из начальников Томми. Так или иначе, материал пришел в простом конверте без каких-либо надписей, и мы никогда не узнаем имя отправителя. В соответствии с законом о печати источник Дубински останется анонимным.
- Судья, защита располагала этой информацией, - говорит Томми. - У них были показания свидетелей. Наша теория очевидна.
Томми отличается настырным характером и не способен вовремя выйти из игры, хотя всем уже ясно, что он проиграл. Мое терпение истощается.
- Послушайте, мистер Мольто, неужели вы хотите сказать, что подсудимый посчитал бы выгодным для себя, если бы выборы присяжных состоялись в тот же день, когда обвинительный акт прокуратуры будет во всех подробностях опубликован на первой странице "Трибюн"?
В зале раздается очередной взрыв хохота, причем самые громкие рулады доносятся со стороны мест для репортеров.
- Res ipsa loquitur, мистер Мольто. Наверное, помните еще со студенческой скамьи?.. Эта вещь сама говорит за себя. Не так ли? Да, я уверена, что вы здесь ни при чем. Однако вам следует предупредить коллег, что в случае если нечто подобное повторится, будет назначено слушание. - Хмурый, притихший Мольто непроизвольно корчит кислую мину, выслушивая мое замечание. - Сейчас же я предлагаю, чтобы мы рассмотрели вопрос, как нам разрешить возникшую ситуацию. Согласны ли вы с ходатайством мистера Таттла отклонить обвинительный акт?
Руди Сингх встает с места и подходит к Томми. Он энергично нашептывает что-то ему на ухо. Очевидно, советует принять предложение и начать все сначала.
- Нет, - запинаясь, произносит Томми.
- Тогда какая у меня альтернатива, мистер Мольто?
- Судья, я не знаю. Мы пришли сюда сегодня утром в полной готовности к процессу. Я думаю, вам следует делать то, что мы всегда делаем. Приказать привести кандидатов в присяжные. Спросить их, читали ли они газету, а у тех, кто прочитал эту статью, поинтересоваться, не могут ли они выбросить ее из головы.
Хоби, конечно же, все это отвергает. Проблема, указывает он, состоит в том, что его подзащитный рискует оказаться жертвой предубеждения присяжных, сформировавшегося в результате халатного отношения прокуратуры к соблюдению служебной тайны, что привело к утечке информации. Хоби продолжает гнуть свою линию и требует отклонить обвинительное заключение. В молодости Хоби отличался претенциозностью, и в этом отношении его характер, как видно, не изменился. Никакой подсудимый, получивший публичную известность благодаря СМИ еще до начала процесса, - ни О. Дж. Симпсон, ни Джон Хинкли, который стрелял в президента США прямо перед объективами телекамер, - не мог добиться удовлетворения подобных правопритязаний.
- А что, если мы продолжим работу? - спрашиваю я наконец. Это то предложение, которое я ожидала услышать от Мольто. Через пару недель история будет забыта, и любая выгода, какую может получить обвинение в результате утечки, сойдет на нет.
- Ваша честь, - говорит Таттл, - оставляя в стороне личное неудобство - я прибыл из Вашингтона и уже обосновался здесь, - мой клиент имеет право на безотлагательное рассмотрение дела. Суд нельзя откладывать из-за грубой оплошности прокуратуры.
Искушенный Хоби знает, что преимущество на его стороне, и старается использовать его с наибольшей выгодой. Мольто, про упрямство которого ходят легенды, похоже, твердо решил не помогать никому: ни мне, ни себе. Он опять требует начать опрос кандидатов в присяжные прямо сейчас. Сингх стоит позади Томми, положив руку на рукав его пиджака, и явно не знает, что делать: стоять с Мольто до конца или отступить?