Люди эти с самого детства занимаются по особой системе, очень сложной, которую знают полностью только немногие. Но известно, говорил мне рассказчик, что очень важным считаются у них упражнения на дыхание. Ведь обыкновенный человек из того воздуха, что попадает к нему в лёгкие, использует лишь одну пятую часть (представляете, как мало, сэр?). А вот упражнения эти как раз и помогают тому, чтобы как можно больше воздуха омывало изнутри наше тело и чтобы человеку свободней дышалось. Дышать свободно! Разве не к этому стремится каждый?!
А когда мы с ним расставались, индийский купец научил меня на прощанье самому простому упражнению, которое ежедневно я теперь проделываю под знаменитым вековым дубом у себя в лесу и которое настоятельно рекомендую и Вам, сэр. Его можно выполнять лёжа. Для этого надо всего лишь на несколько минут отринуть от себя все мысли и заботы, закрыть глаза, отключиться душой и телом и свободно дышать... Так. Приготовились? Начинаем! Медленный вдох через нос, вдох, который ощущают сперва мышцы Вашего живота, сэр, а затем - всё выше, выше, до самого лба, до макушки! Хорошо!.. Так же следует делать и выдох. Вот и всё. Видите, как просто. Зато Ваш организм, дорогой сэр, не будет уже напоминать корабль во время штиля с одиноко торчащими мачтами, на которых почти не видно парусов, а станет похож на стремительное судно, несущееся с наполненными ветром, гордо выгнутыми парусами..."
Здесь Шура не выдержал, отложил письмо, закрыл глаза и постарался "отринуть от себя все мысли". И это у него почти получилось... Почти - потому что прогнать Машу он никак не мог. Её курносое лицо всё время торчало перед глазами, хоть они были плотно закрыты, губы её улыбались, а тонкий голос произносил: "Дорогой сэр!" И вместо того чтобы дышать особым способом и тем самым использовать не одну, а хотя бы две пятых поступающего к нему в лёгкие воздуха, вместо всего этого Шура начал вспоминать, где и о чём они в последнее время разговаривали с Машей; и ему почудилось, что он совершенно точно вспомнил, как в первой четверти, когда он толкнул её на лестнице, она крикнула: "Вы что, совсем одурели, дорогой сэр?"
6
Письма продолжали приходить, и читать их было всё интересней. Возможно, и не потому, что каждое из них сообщало о каких-то необыкновенных вещах, а просто Шуре казалось, что с любым новым письмом он ещё больше может узнать про Машу, ещё лучше познакомиться с ней, хотя она и продолжает упорно скрываться под именем Робин Гуда. Но всё равно за всем этим маскарадом Шура всё более ясно распознавал настоящую Машку - разве не была она умна или у неё остроумия мало, и разве не писала она сочинения лучше всех в классе, ну, может, после Серёги? А что касается всех этих рассуждений о доброте да о смелости и о прочем, то, конечно, не сама придумала, а взяла откуда-нибудь или отца своего попросила помочь. Он у неё, кажется, не то журналист, не то писатель какой-то: придумает что хочешь. А уж пишущая машинка определённо под рукой...
Когда пришло пятое письмо, Шура подумал, что, может быть, хватит таиться - вот он возьмёт да сам напишет ей и подпишется: Ричард Львиное Сердце. Или - Братец Тук. А ещё лучше позвонит. Нет, не сейчас, а после шестого письма. Как получит, так в тот же день и позвонит. Или в крайнем случае, на следующий день. Да, решено, так он и сделает. Позвонит и скажет: "Алё, попросите, пожалуйста, Робин Гуда к телефону!" А может, "Робин Гудшу" - так смешней... Если, конечно, она сама возьмёт трубку. И потом еще так скажет: "Дорогой сэр, вас беспокоит тут один англосакс. Шура его зовут. Он хочет вам сказать, что ему было очень интересно и приятно, честное слово... Да, в общем, мировые письма, здорово ты как... Я даже чувствовать себя лучше стал. Правда. Особенно когда начал дышать, как вы советуете, сэр..." ...Это он уж так, для шутки... Ну, и ещё много чего скажет.
Шура мысленно разговаривал по телефону, а потом уже и просто с глазу на глаз до тех пор, пока в комнату не ворвался Женька с двойной фамилией. Он сегодня без ребят пришёл. Они с Шурой поговорили о том о сём, послушали пластинку, помолчали. И то ли каждая тайна имеет свой срок хранения, после которого или перестаёт уже быть тайной, или вырывается сама из своего узилища, то ли Женька располагал больше других к тому, чтобы доверить ему самое важное, то ли, наконец, сам Шура не мог уже носить в себе всё то, что его переполняло эти недели,- словом, как бы то ни было, но после некоторого молчания Шура произнёс:
- Хочешь, скажу, кто мне письма пишет? Конечно, Женька хотел. Ещё как!
- Только никому ничего и ей самой... то есть, ему... ну, в общем, ей... Понял?
Женька понял и заверил в этом Шуру. И тогда тот понизил голос и сказал:
- Это Машка Громова.
- Нет, правда? - спросил Женька.- Да ну, разыгрываешь!
- Почему разыгрываю? Что она, глупая какая-нибудь, письма написать не умеет?!
Но Женька не верил. Он не понимал, отчего вдруг Маша должна писать Шурке и почему от Робин Гуда, и вообще похоже больше, что взрослый писал.
- "Похоже, похоже"! - крикнул Шура.- У неё отец писатель. Или учёный. Понял? И потом, что ж, своей головы нет? Получше, чем у других! А книжек прочла - нам бы с тобой! - И, снова понизив голос, продолжал: - Она бы хотела зайти, но времени всё нет, и ещё стесняется. А писать легче, верно? Я тоже думаю ей написать. Или завтра по телефону позвоню... Только в классе ничего не говори. Даже не смотри в её сторону, ладно? Часто она спрашивает, как я здесь и всё такое?
Женька не мог точно вспомнить, а врать не хотелось, но всё же он понимал, что и чистую правду тоже сейчас не стоит выкладывать, поэтому ответил уклончиво:
- Ну, спрашивала, наверно. Не помню, сколько раз. Но Шура его почти и не слышал.
- Почему Робин Гуд? - продолжал он.- Наверно, "Айвенго" читала. А "дорогой сэр" она мне как-то уже говорила. Не веришь? Ещё в прошлом году, по-моему... Скажешь, не начитанная она?.. Может, ещё скажешь, в литературный кружок не ходит?
И Женька постепенно прекратил сопротивление. Его недоверчивость рассеялась, словно дым, и он даже сам вспомнил, как Маша на вечере пела про Робин Гуда что-то. Или читала. Кажется, на английском.
Но как раз в то время, когда Женька, целиком поверив Шуре, захотел расспросить поподробней, что и как и давно ли это вообще началось, потому что никто ведь ничего не заметил,- как раз тогда Шура почувствовал, что больше ему про Машу говорить не хочется. То есть с самим собой - пожалуйста. Сколько угодно! А с другими - нет. И так уже он немало сказал. Теперь хорошо бы про хоккей или про марки...
Только не родился ещё, видно, тот стрелочник, который сумел бы перевести Женьку на другой путь! И лишь повторный и очень настойчивый звонок в дверь помог Шуре переменить разговор.
- Наверно, Раиса Андреевна ушла,- сказал он,- и никого нет. Откроешь?
И Женька поплёлся в переднюю.
- Почта,- сказал он, когда возвратился.- Большущий конверт принесли. Какому-то Пиринскому. Я расписался. Куда его девать?
- Это Оскару Савельичу,-сказал Шура.-Сунь в ручку двери. Знаешь его дверь? Вторая справа.
Женька вышел и тут же вернулся. Шура не успел даже сложить и убрать письма от Робин Гуда, которые достал, ещё когда только завёл разговор о Маше. Так они и остались лежать на постели.
- Не влезает,- сказал Женька.- Конверт большой.
- А ты зайди в комнату и положи,- сказал Шура.- У него всегда открыто... Не бойся, я тоже так делаю. Иди, иди. Он не запирает.
На этот раз Женька не приходил значительно дольше, а когда вошёл, вид у него был какой-то растерянный.
- Там на столе...- сказал он и замолчал.
- Ага,- сказал Шура,- порядок у него, как в аптеке. Он всегда такой. И всем замечания делает.
- Там на столе,- повторил Женька,- у него... письмо лежит.
- Ну и что такого? - спросил Шура.-Ясно, ты положил, оно и лежит. Что с тобой? Чего ты так смотришь?
- Ничего,- медленно сказал Женька.
Было видно, он упорно о чём-то думает, но нетрудно было также понять, что ничего придумать не может. Потом Женька открыл наконец рот, и показалось даже, что он махнул рукой - хотя руки у него были опущены,- как бы говоря: "А, уже всё равно! Чего там крутить?"
Но в это время Шура, удивлённый и немного испуганный видом приятеля, крикнул:
- Да что ты, в самом деле? Змею там увидел, что ли?
И, сам того не ведая, он довольно точно определил ощущение Женьки.
- Я... там...- сказал Женька.-Подошёл конверт положить... И вижу на столе...
Он опять замолчал, не в силах выговорить что-то очень страшное.
- Да говори ты наконец! - в отчаянии закричал Шура.- Псих какой-то!
И подстёгнутый оскорблением, Женька сказал:
- На столе у него письмо лежит. Не это, что я принёс. Другое. Я бы и не посмотрел, но там написано знаешь что? "Дорогой сэр".
- Он распечатал?! - крикнул Шура.
- Ну да. А как бы я тогда прочитал?
- Что же, он чужие письма читает? Зачем? Может, по ошибке? Конверт разорвал, смотрит - не ему. А отдать забыл... Ты что опять?!
Шура крикнул это, потому что у Женьки, который немного было успокоился, лицо снова стало испуганным.
- Не на машинке,- выговорил Женька.
- Кто? - Шура не сразу понял, о чём тот говорит.- А, значит, уже надоело ей печатать! Или, может, машинка сломалась? Как ты думаешь?
Но Женька думал о другом.
- Там почерк совсем взрослый,-сказал он.
- А мы и сами не маленькие,-ответил Шура.-Ты как считаешь, взять письмо сейчас или подождать, пока с работы придёт?.. Что ж это он - забыл отдать?! Может, будить меня не хотел?
- Совсем взрослый. Настоящий,- повторил Женька.- Как будто взрослый писал, понимаешь?
- Ничего я не понимаю,- сказал Шура.- Чушь какая!
- И потом,- сказал Женька,- там, по-моему, только начало.
- Ну, ясно. Ты же одну страницу смотрел, а письма обычно на двух. Уж Робин Гуд пишет так пишет. Будь здоров!
- Там всего одна страница,- сказал Женька. Вид у него был виноватый.- И незаконченная... Меньше половины.
- Чушь! - снова крикнул Шура.- Давай принеси, посмотрим.- И, видя, что Женька стоит в нерешительности, добавил: - Давай, давай, не бойся. Я отвечаю.
Женька ушёл за письмом и почти сразу вернулся, но Шуре показалось, что прошёл чуть ли не целый урок физкультуры, который всегда тянулся для него мучительно долго, потому что он не спускался со всеми в спортивный зал, а сидел один в классе или бродил как неприкаянный по коридорам и прочитывал все стенгазеты и объявления.
- Вот! - Женька протянул ему лист бумаги.-А конверта нет.
"Какого ещё конверта? - подумал Шура.- Ах, да: из которого его вынул Оскар Савельич".
Он взял письмо... Какой неразборчивый почерк!.. "Дорогой сэр! - прочитал он. И дальше: - Не буду больше докучать Вам вопросами о Вашем здоровье. Знаю: оно идёт на поправку. Поэтому - сразу о другом. Помните, я упоминал как-то слова, произнесённые одним учёным норманном по поводу собак. Так давайте же поговорим о собаках. Они, ей-богу, заслуживают того. Человек веками отбирал..."
И всё. На этом письмо заканчивалось. Вернее, не заканчивалось, а обрывалось, но Шура думал не об этом. В каждом слове, в каждой фразе (не говоря уже о почерке!) он узнавал и мысли, и руку взрослого человека... Да, конечно! И как он только мог хоть на секунду подумать иначе?! Каким был дураком! Крепко его облапошил Оскар Савельевич!.. Хотя почему "облапошил"? Сам виноват! Никто не просил думать, что это Машка! Навоображал неизвестно что!.. Но и Оскару Савельичу тоже нечего лезть со своими письмами. Дел у него других нет, что ли?.. Хорошо ещё, один Женька знает, а он никому не скажет. Определённо... У него и вид сейчас такой, как будто с ним самим что случилось, а не с Шурой...
Весь этот ворох мыслей вспыхнул и мгновенно прогорел в Шуриной голове, как охапка хвороста в раскалённой печи. Но за это мгновение всё переменилось. Так, по крайней мере, казалось Шуре. И когда он поднял голову и посмотрел вокруг, то увидел другой шкаф и другую полку в простенке между окнами, а за окнами - совсем незнакомый дом; и когда он перевёл глаза на Женьку, то и Женька был другой.
- Ты не надо так...- сказал другой Женька.- Подумаешь! А письма всё равно хорошие.- И, помолчав, добавил: - Я никому не буду говорить, честное слово... Давай в шахматы сыграем?
- Какие шахматы?! - Шура не сразу даже вспомнил, что это за игра такая. Но он, конечно, сыграет. Не будет же он тут валяться и плакать или вздыхать... Особенно при Женьке.-Только сначала отнеси,-сказал он, кивая на письмо, которое лежало на одеяле рядом с другими, читаными и перечитанными, письмами. "Робин-гудками", как их называл Шура.
Он был в восторге, когда придумал это слово. Даже кричал себе: "Ай да Шурка, ай да молодец!" Почти как Пушкин, когда тот закончил "Бориса Годунова". А сейчас не только "робин-гудка", сейчас слово "письмо" вызывало у него отвращение.
- Забери это,- повторил он.
...Когда Женька вошёл опять в комнату, он был уже почти прежний - и для самого себя, и для Шуры. С его лица исчезла печать свершившегося несчастья, оставив лишь лёгкие следы в виде необычной .молчаливости и некоторой неловкости. Но и они развеялись, как дым, после третьего или четвёртого хода белых, когда Женька с негодованием увидел, что ему (ему!) собираются сделать детский мат...
В тот же вечер на кухне, натирая мочалкой обеденные тарелки, Шурина мама говорила Раисе Андреевне, что просто не понимает: всё было так хорошо, а сегодня опять у Шуры аппетита нет, и температура немного поднялась, и вообще мальчик какой-то странный, говорить не хочет.
А после чая, тем же вечером, выстраивая на кухонном столике протёртые чашки и блюдца, Шурина мама сказала всё той же Раисе Андреевне, что ей с Шуриным отцом удалось наконец расшевелить сына - теперь они всё знают... Подумать только: так травмировать ребёнка своими письмами! Нет, она ничего не говорит, письма интересные, но ведь можно просто прийти и побеседовать, а не устраивать эти глупые тайны. А мальчик уже напридумывал себе бог знает что! Как будто ему девочка одна из их класса писала. Маша Громова!.. Представляете? А потом узнаёт, что никакая не Маша, а наш старый холостяк... Забаву себе нашёл...
Раиса Андреевна согласилась с ней во всём и добавила, что обязательно скажет Оскару Савельичу... нет, скажет - чего стесняться?! Заварил кашу, пускай расхлёбывает.
Но даже умудрённая в жизни и в хозяйственных делах Раиса Андреевна плохо представляла себе, что тут можно теперь сделать и как помочь.
7
На последней перемене к Маше Громовой подошла нянечка и сказала:
- Слышь, тебя там какой-то гражданин спрашивает. Целый урок, с той ещё переменки, всё ждёт и ждёт. Может, родственник какой?
- Не знаю, тётя Нюша. А что он говорит?
- А ничего не говорит. Позовите Машу Громову, и всё. А объяснить ничего не хочет... Чего натворила, признавайся?
- Вроде ничего, тётя Нюша. Где он? А то звонок скоро.
- "Где, где"! Внизу у раздевалки. Я уж двух ребят просила за польтами присмотреть. Кто его знает?.. А может, он из милиции? Глазами так и ёрзает по сторонам.
Но Маша не дослушала противоречивых предположений тёти Нюши и побежала вниз по лестнице.
"Кто это может быть? - думала она по дороге.-Папе незачем, да и он сразу бы сказал. Может, тренер? Но зачем ему так приходить и стоять, словно бедному родственнику? Или правда какой-нибудь родственник или знакомый? Приехал из другого города, а дома у них никого, он в школу и пошёл". Больше Маша ничего не могла придумать и, так и не решив этой задачи, оказалась в вестибюле, где сразу увидела невысокого, почти лысого мужчину, который топтался между двумя раздевалками - ребячьей и для учителей.
- Это вы меня спрашивали? - сказала Маша, резко задержав свой бег возле него.- Я Маша Громова.
- Да, здравствуйте,- сказал мужчина.- Вы меня не знаете, но я сейчас всё объясню...
Этот день нужно было бы, наверно, как-то отметить, потому что впервые в жизни с Машей говорили на "вы". Но, правда, почти сразу же Маша забыла об этом странном для неё обращении, так как то, о чём заговорил незнакомый мужчина, было ещё более странным.
Сначала Маша не могла понять, какое она-то имеет отношение ко всему этому: ну, письма, ну, писал, ну, Робин Гуд... А при чём тут она? У неё даже появилась мысль, что, может, этот человек того... не совсем нормальный. Она помнит, с ней заговорил один на бульваре. Сначала вроде ничего, а потом про тени какие-то на солнце начал, про цветы на крыше - она даже испугалась... Но сейчас ни о каких тенях или цветах не было и речи, а наоборот: с каждым словом незнакомца ей становилось всё понятней, что же именно произошло. Когда же Маша окончательно всё поняла, кроме одного: что нужно ей делать, то прозвенел звонок.
- Ох,-сказал мужчина,-вам надо бежать на урок, да? А я не успел...
- Я могу не ходить! - радостно предложила Маша.- Только вы поговорите с Кирой Васильевной, пусть меня отпустят.
Но мужчина не принял предложения. Он сказал, что подождёт, ему не привыкать: он и прошлый урок провёл здесь, у раздевалки.
- Только сейчас я уж на улицу выйду,-сказал он.-Буду вас ждать... ну, хотя бы у парикмахерской.
- Ой, нет,- сказала Маша.- Там все увидят, начнут потом спрашивать, а я не удержусь и расскажу.
- Хорошо,-согласился мужчина.-Тогда в помещении сберкассы. Тут, за углом. Надеюсь, ваши ребята не хранят ещё в ней свои сбережения?
- "Накопил - машину купил",- сказала Маша и побежала на урок. Ох, какие это были сорокапятиминутные мучения! Как хотелось Маше рассказать сейчас обо всём Ларисе, которая сидела рядом, слушала рассказ учительницы об образе Дубровского, и лицо у неё было такое внимательное. Куда бы сразу девалось всё её внимание и как начала бы она сыпать вопросами!.. Но нельзя: Маша дала слово. Да и без всякого слова разве не понятно? Не маленькая уже, недаром с ней на "вы" разговаривают... Но чудак какой, этот Шура! Надо же вообразить? Да она и не думала о нём никогда! А если б и стала думать, то уж, наверно, о Серёге или, может, о Витьке. Нет, пожалуй, всё-таки о Серёге. Да вообще всё это глупости. Но Серёга, конечно, симпатичней. Зато у Витьки глаза красивые. А Серёга остроумный... Мысли совсем далеко увели бы её и от Шуры, и от урока, если б не звонок...
В сберкассе, недалеко от столика с таблицами выигрышей, мужчина объяснил наконец Маше, что от неё требуется.
Да, она должна соврать... выдумать, приукрасить, преувеличить - называйте как угодно. Но это нужно сделать. И вовсе не из-за него... кстати, его зовут Оскар Савельевич. Мужчина даже слегка поклонился. Это нужно сделать для Шуры. И не только потому, что он сейчас болен, хотя это, конечно, имеет значение. Но и потому, что вообще всё повернулось так, что может причинить большой вред... душевный. Понимаете?..
И надолго. А ведь никто, собственно, ни в чём не виноват.
- Уж я-то совсем, честное слово,-сказала Маша и покраснела.- Всё он выдумал.
- Это сейчас тоже не имеет значения,- сказал Оскар Савельевич.- Я прошу помощи.
- Разве я отказываюсь? - сказала Маша.-Только вдруг не получится?
- Получится,- сказал Оскар Савельевич.- Если вы будете убеждены, что делаете то, что надо... И не забудьте про некоторые детали, о которых я говорил. Да, вот черновики моих писем. Секретов тут, конечно, нет. Почерк у меня только плохой.
- У моего папы тоже,- утешила его Маша.
И вскоре каждый из них пошёл своей дорогой: Оскар Савельевич - на работу, а Маша...