- Он лежит у окна, ваш родственник, - сказала она. - Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает.
Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина.
Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же!
- Я с фронта… Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, - громко сказал Иван, пожимая руку старику. - С трудом нашел вас!..
Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией.
Старик приподнялся на постели и тихо произнес:
- Рад, что нашли меня, пусть и с трудом.
Это был ответный пароль.
Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом.
- Заболел я не вовремя, - сказал старик. - И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде.
- Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, - сказал Талызин. - К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться?
- Найдем, - произнес старик. - У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. - И назвал адрес.
Талызин поднялся.
- Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался…
- Выздоравливайте. До встречи! - сказал Талызин и вышел.
Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву.
С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился.
Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики:
- Стоять! Ни с места! Проверка документов.
Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом:
- Кто-то сюда вошел!
- Тебе показалось…
- Возможно, здесь живет.
- Тогда он нам не нужен.
Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь.
Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти.
Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: "Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это - боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?"
Наконец за дверью спросили:
- Кто там?
- От Кирхенштайна, - негромко ответил Талызин.
Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты.
- Эгон?
- Эгон.
- Я из госпиталя…
- Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, - сказал Эгон.
Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга.
Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью.
Иван осторожничал. Сейчас вся надежда - этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы "Он поможет вам скоротать отпуск", об этом человеке ничего не было сказано.
Наконец Талызин спросил:
- Мы одни?
- Одни. Жена на дежурстве.
Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.
- Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.
- В чем должна выразиться помощь? - Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.
- Мне необходимо срочно выбраться отсюда.
- Из Гамбурга?
- Да.
- А куда?
- В любую нейтральную страну.
- У вас есть документы?
- Никаких.
Эгон присвистнул:
- Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?
Иван улыбнулся:
- Добрался. Вот как выбраться?
Эгон молча что-то обдумывал.
- Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, - сказал он.
- А нельзя ли сегодня? - вырвалось у Талызина.
- Никак, - покачал головой Эгон. - А пока располагайтесь, будем ужинать.
"Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак", - отметил про себя Талызин.
- Вижу, досталось вам, - сказал за ужином Эгон. - Вы немец?
- Нет.
- Я догадался, - кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. - Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.
- Я так не думаю, - сказал Талызин и добавил: - Гамбург - город Тельмана!
- Я знал Тедди, - просто сказал Эгон.
- Тельмана? - с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.
- А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.
- Расскажите о Тельмане, - попросил Талызин.
- Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. - Эгон глотнул кофе-эрзац. - Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом "Роте Фане". Знаете о такой газете?
Иван кивнул.
- С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики - партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как "горло козы". Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… - Эгон побарабанил пальцами по столу. - Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. "Без паники", - сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.
- Тельман уже принадлежит истории, - произнес задумчиво Талызин.
- И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, - продолжал Эгон, - и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования… Мы засиделись, вам нужно отдыхать, - сказал Эгон, поднимаясь. - Завтра вам понадобятся силы.
- С чем связан ваш план? - спросил Талызин.
- Не с чем, а с кем, - впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. - С моей женой.
- Она ваша единомышленница?
- Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.
- Когда?
- Завтра, если не будет бомбежки.
- Я вижу, бомбежек вам хватает, - произнес Талызин. - Гамбург лежит в руинах.
- Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было - кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту…
- Что именно?
- Не знаю, слухи разные ходят… Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.
- Нужно еще будет передать короткий шифр по радио…
Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал:
- Разрешите задать вам вопрос?
- Пожалуйста.
- Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно… - Эгон запнулся. - Впрочем, вы можете мне не отвечать…
- Спрашивайте.
- У вас было здесь задание?
- Да, - поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.
- Вы его выполнили?
- Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат.
- Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, - произнес Эгон и отвернулся к стене.
Через минуту послышалось его тихое посапывание.
Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности?
Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина… Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую - вложить частичку собственной души…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вскоре матросы "Кондора" обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода.
Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался.
Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду.
Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным.
На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками.
- Будем спасаться вплавь, - решил капитан. - Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится…
- Помпа засорилась, - сказал боцман.
- Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. - Капитан пожевал губами и добавил: - Запомните сами и объявите всем остальным: мы - рыбаки, терпящие бедствие. С нами - человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, - протянул капитан руку в сторону Миллера. - Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу.
- Ясно, - кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. - А где мы его, беднягу, подобрали?
Капитан пожал плечами:
- В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер?
- Корабли разбомбили англичане, - произнес угрюмо штурмбанфюрер.
- Скажите, какой поборник справедливости, - протянул капитан с иронией. - Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота - думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер?
- Усвоил.
- Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в открытом море, - продолжал Педро. - Расскажете там все, как было… - Капитан сделал неопределенный жест и заключил: - Ваши достоверные показания явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму.
- У вас тут утонешь в два счета, - буркнул Миллер, переступив через лужу на палубе.
Капитан поиграл фонариком:
- Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной территории…
- Которая скоро скроется под водой, - закончил Миллер. Оступившись, он едва не растянулся.
- Осторожно, не гибните раньше времени, - сказал капитан. - Вы, Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас.
- Ваше судно застраховано, Педро?
- Суда вольных охотников не подлежат страховке.
- И вам не жаль "Виктории"?
Капитан поправил:
- "Кондора".
- Все равно.
- Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без них оно как-то спокойней…
Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики, засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок.
Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал:
- Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется.
Плот был загружен.
Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. "Кондор" приметно осел, ватерлиния ушла под воду.
- Здесь оживленная морская трасса, - сказал капитан, сверившись с картой. - На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется.
Миллер потрогал носком одно из бревен плота:
- Лучше бы раньше.
- Как судьба распорядится. Я фаталист.
- Судьбе тоже иногда нужно подсказывать.
Капитан согласился:
- Золотые слова.
Четверо матросов и боцман - весь экипаж - снесли на плот свой нехитрый скарб. Миллер подивился его скудости - у каждого был лишь небольшой морской сундучок. Видимо, экипаж "Кондора" исповедовал фатализм, так же как и его капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. "Низшая раса", - привычно подумал Миллер.
- Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, - к лучшему, - сказал Педро. - У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не на корабле, а на плоту.
- По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, - добавил боцман.
Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира:
- Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой передряги.
Матросы старались как можно дальше отгрести от "Кондора", чтобы плот не попал в водоворот.
Через несколько минут от "Кондора" осталась только скособоченная труба, которая продолжала отчаянно дымить.
- Старик сражается до последнего, - сказал капитан, и Миллер с удивлением уловил дрожь в его голосе.
- Отлетался "Кондор", - вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. - Сложил крылья.
Корабль скрылся под водой.
Что-то ухнуло, над местом гибели "Кондора" поднялся водяной горб, и высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот.
Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они умели глубоко таить свои чувства - кто их разберет?
С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан.
Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан: вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот или не движется.
Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг пригрело совсем по-летнему.
- Корабль! - закричал матрос.
Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь. Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему судьба?
Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень скоро.
Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому впечатлению.
Он и команда "Пенелопы" - так называлось судно, которое сняло с плота потерпевших бедствие, - затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его печальной "одиссее". Оказывается, большинство из них недурно понимали по-немецки.
Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года между жизнью и смертью.
Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы добивали, кто-то спросил:
- И французы там были?
- Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы…
- Немцы?! - удивленно переспросил шкипер.
- Те, которые шли против фю… Против этого подонка Гитлера, - пояснил Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не обратил внимания.)
- А ты неплохо выглядишь, парень, - заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу.
Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка.
Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил:
- У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, - продолжал он с надрывом, - почки отбиты. Меня в лагере каждый день…
- Довольно, дружище, - громогласно прервал его шкипер. - Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем.
- А я, когда читал, особенно в "Юманите", о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! - заметил тщедушный матрос с пышными усами. - Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это…
- Все так и есть, как он рассказывает, - поддержал Миллера шкипер.
- Откуда ты знаешь, Пьер? - спросил пышноусый.
- Теперь уже можно об этом рассказать… Войне капут и Гитлеру капут, - сказал шкипер. - Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале "странной войны", попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли… В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь.
- Во Франции? - поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе.
- Нет, в Германии… Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную… Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом.
Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой:
- У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было.