- В Германии не один лагерь… Слушай, а может, ты с братом моим сидел? - оживился шкипер. - Его звали Жан, Жан Леру… Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках… Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать… Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову… Был отчаянный спорщик…
- Теперь отольются ботам все слезы, - вставил усатый.
- Птижан был гордостью семьи. - продолжал шкипер. - Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял - что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, - махнул рукой Леру-старший. - Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. - спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. - Леру…
Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть.
- Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, - ответил Миллер. - Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей.
- Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? - спросил Миллера капитан "Пенелопы". - А как же ты очутился в море?
Миллер отставил кружку с недопитым кофе.
- Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили - это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, - эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили - эвакуация…
- А оказалось? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов.
- Оказалось - верно, эвакуация, да только… на тот свет, - усмехнулся Миллер. - Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и - к морю, в Любекскую бухту… И все это - в страшной спешке… В бухте стояли пустые суда… - Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел "Викторию" - "Кондора", и медленно, с паузами перечислил: - "Тильбек"… "Атен"… "Кап Аркона"… "Дейчланд"… Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда…
Выражение настороженности исчезло с лица шкипера - Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он.
Усатый что-то сосредоточенно припоминал.
- Тебя на какое судно посадили? - спросил он Миллера.
- "Кап Аркона", - ответил наугад штурмбанфюрер.
- Точно! Вспомнил! - радостно произнес усатый. - Это ведь такой большой океанский пароход, правда?
- Да.
- Я плавал на нем до войны, - улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем.
- Задолго? - спросил шкипер.
- Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе… Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что "Кап Аркона" обслуживает пассажирские линии Атлантики…
- Твои воспоминания потом, - перебил его шкипер.
Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом.
- "Кап Аркона" - верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пожалуй, около пяти тысяч, не меньше, - продолжал Миллер. - Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники… Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе "Дейчланд" - заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки.
Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности: уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в точку?
План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но внезапный налет авиации союзников их опередил.
На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей. Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед которыми позднейшие историки лишь разводят руками.
- Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, - рассказывал шурмбанфюрер, - и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали подводные лодки…
Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая, что от этого многое сейчас зависит.
- …Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах.
"Ай да Миллер! - подумал Педро. - Фантазии ему не занимать. Можно подумать, что он и впрямь был там".
- Немцы не очень спешили. Возможно, торпедирование кораблей с заключенными носило для них учебный характер. И тут их опередила внезапно налетевшая авиация, - продолжал Миллер.
- Люфтваффе? Тоже "учебный характер"? - задал вопрос шкипер.
Миллер пожал плечами:
- Кто их разберет… Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох. Но кто-то крикнул, я сам слышал, что самолеты английские, - осторожно добавил он.
- Чушь! Быть такого не может, - убежденно произнес пышноусый француз.
- Может, ошибка вышла? - предположил кто-то из матросов "Пенелопы".
- За такие ошибки, знаешь… - сказал шкипер.
- Так или иначе, самолеты нас разбомбили, и это был конец, - сказал Миллер. - Я видел, как затонул "Тильбек". Бомба пробила верхнюю палубу, среднюю и взорвалась где-то в трюме. Корабль переломился надвое, словно кусок хлеба… - Он сломал пополам ломоть, который держал в руке, показывая, как затонул "Тильбек". - А вслед за "Тильбеком" пришел и наш черед. Бомба попала в "Кап Аркона", и корабль вспыхнул как свечка. Со всех палуб все, кто мог, бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков. Тут же кружились катера, с которых эсэсовцы расстреливали тех, кто не погиб, пытался выплыть.
- Ну а ты?.. - спросил шкипер.
- Когда загорелся "Кап Аркона", я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело мгновенно обхватили стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится сердце. Рядом, словно многоэтажный дом пылал "Кап Аркона", от него лился удушающий жар, а я - в двух шагах от пылающего корабля - погибал от холода. Через несколько минут стало вроде полегче: я схватил какой-то деревянный обломок - они во множестве плавали рядом - и двинулся куда глаза глядят, лишь бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал ее только для того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не до меня - они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось отплыть на порядочное расстояние, но взрывы и крики гибнущих людей были долго еще слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк, меня подобрали эти добрые люди, рыбаки, - кивнул Миллер в сторону экипажа "Кондора".
- Верно, - сказал капитан Педро, - мы вытащили его в ужасном состоянии. Он был без сознания, бредил…
Миллер уловил взгляд француза, устремленный на его ботинки, инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил:
- Я был бос… Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти мне дал капитан Педро, спасибо ему.
Педро посмотрел на Миллера и сказал:
- Мы его растерли, дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти ботинки я купил в Копенгагене, на черном рынке. Ну, а дальше и нам не повезло. Мой "Кондор" наскочил на мину. Спасибо, живы остались - кое-как успели пересесть на плот. - Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь.
Наступила тишина. История, рассказанная Миллером, не могла не наводить на размышления.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ворочаясь на узкой подвесной койке кубрика, Миллер с тревогой вспоминал дневной разговор с французами. Ему показалось, что шкипер слишком подробно расспрашивал его. Нервы, нервы… Неужели Леру что-то подозревает? И эти проклятые ботинки!.. Всегда в большом деле может найтись какая-нибудь мелочь, пустяк, который все погубит.
В кубрике душно. Ночь кажется бесконечной.
Кто-то из матросов "Пенелопы" бредит, зовет во сне Марианну. Люди с "Кондора" спят тихо. Педро, словно ангелочек, сложил руки на груди. "Разве что нимба вокруг головы ему не хватает", - подумал Миллер.
Выйти на палубу, подышать?
Он пробирался по кубрику осторожно, крадучись. Рассохшиеся половицы поскрипывали под ногами. С грохотом отлетела в сторону какая-то пустая жестянка, и Миллер замер. Он и сам не знал, чего боялся. Безотчетный ужас вдруг овладел всем его существом. Он загадал: выйдет сейчас из кубрика, никого не разбудив, - значит, все будет в порядке.
Храп прекратился.
"Бог с тобой, Марианна", - сонно произнес матрос, и храп, словно по команде, возобновился.
Убедившись, что никто не проснулся, Миллер снова двинулся к выходу. Без всяких приключений он отворил дверь и, зевая, вышел на палубу.
Вечером, прощаясь, капитан "Пенелопы" сказал, что на рассвете они бросят якорь в каком-то датском порту. Однако сам Миллер бросать здесь якорь не собирается: слишком близко от Германии. Нужно все-таки пробиваться подальше. Лучше всего, конечно, в Южную Америку. Туда, по словам коменданта Нейенгамме, собираются многие бежать. Только там, пожалуй, можно будет чувствовать себя в относительной безопасности, получить передышку, чтобы оглядеться, консолидировать силы. А главное, там у него есть нужный человек, обладающий определенной властью.
Но как туда доберешься? С гибелью "Кондора" все осложнилось.
Поеживаясь от холода, на палубу вышел усатый француз. В этот момент выглянула из-за тучи луна, и все вокруг просветлело.
- Не спится? - дружески подмигнул он Миллеру.
Усатый чувствовал некоторую неловкость перед этим человеком, которого обидел вчера подозрением. Человек-шутка сказать - прошел немецкий концлагерь, был обречен на смерть, бежал с горящего корабля, на котором погибли почти все такие же, как он, заключенные, - на "Кап Аркона" их было около пяти тысяч…
Непонятно, почему этот человек показался ему вчера таким здоровяком? А сейчас, при ясном свете луны, нетрудно убедиться, что вид у него довольно жалкий. Весь он какой-то пришибленный, перепуганный насмерть… Надо приободрить его. Человек еще в себя не пришел после всех ужасов, которые выпали на его долю.
- Не спится, - признался Миллер.
- О, я понимаю, - сочувственно подхватил француз. - Но теперь эти ужасы для вас позади. Повесят Гитлера, вернетесь к себе в Германию…
- Только не в Германию, - вырвалось у Миллера.
- А куда?
- Куда угодно, только подальше от Германии. Вы не представляете, сколько смертей я повидал, - вполне искренно сказал Миллер.
- Но ведь вы немец?
- Мне стыдно за то, что я немец. Над всей моей нацией, мне кажется, тяготеет ответственность за злодеяния Гитлера…
В продолжение разговора штурмбанфюрер немного пришел в себя.
- Хорошо идет "Пенелопа", - перевел он разговор на другую тему.
- На рассвете прибудем в Нильсен, - сказал усатый.
Миллер потрогал пальцем горло:
- Пойду в кубрик.
- Простудились?
- Немудрено, - усмехнулся Миллер.
Через некоторое время вдали показалась пристань.
В кубрике матросов уже не было - они высыпали на палубу. Кондорцы помогали своим коллегам. Лишь один Педро по-прежнему спал сном младенца, чему-то улыбаясь.
Миллер схватил его за плечо.
Педро мгновенно проснулся и выхватил из-под плоской подушки нож.
- Спрячьте игрушку, - хрипло прошептал штурмбанфюрер. - Дорога каждая секунда.
Спокойствие не покинуло Педро:
- А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите?
- Нас могут разоблачить… Кое-кто подозрительно на нас косится.
- Но при чем здесь я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник вы, а не я.
Миллер яростно прохрипел:
- Так просто вы от меня не отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко повязаны…
Капитан что-то прикинул:
- Что же вы предлагаете?
- Бежать.
- Кругом вода. Разве вы располагаете способом ходить по морю аки по суху?
- Скоро пришвартуемся в Нильсене.
- В Нильсене мне приходилось бросать якорь с "Кондором", трущоб там хватает, есть где спрятаться… Но все-таки Нильсен - это не стог сена, а мы - не иголка. А кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город… - Педро перехватил вопросительный взгляд Миллера и пояснил: - Вчера мне один матросик шепнул, пока вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях, что они получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли волнения, немцы сброшены в море.
- У нас нет выбора. На "Пенелопе", если узнают правду, нас живьем сожрут.
Капитан рывком поднялся:
- Вся ваша Европа - котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой.
Миллер умоляюще прижал руки к груди:
- Послушайте, Педро, и я с вами, ладно?
- Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, - бросил капитан.
- Вы же знаете, меня там ждут… А ваш риск будет хорошо оплачен.
- Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь.
Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан "Пенелопы" - свежий, подтянутый, улыбающийся.
- А, вы уже не спите? - сказал он. - "Пенелопа" сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, - обратился он к Миллеру, - а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок…
- "Якоб"? - спросил Педро.
- Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене?
- Приходилось.
- Ну как, договорились? - спросил капитан "Пенелопы".
- Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? - спросил Миллер.
- Дня три-четыре, пока примем груз пива.
- Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, - произнес штурмбанфюрер.
- Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! - воскликнул француз. - Можете располагать "Пенелопой", как своим собственным домом.
- Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег.
- Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, - поддержал его Педро.
- Делайте как знаете. - Француз махнул рукой, сдаваясь.
Они вышли на палубу.
"Пенелопа" по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом.
Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было.
Судно, застопорив ход, приближалось к причалу.
- Пожитки здесь оставите? - спросил француз.
- Пожалуй, с собой заберем, - с деланной небрежностью ответил Миллер, придвигая поближе свою поклажу.
На борту царили обычные для судна, прибывающего в порт назначения, оживление и суета. Матросы "Пенелопы" в предвкушении удовольствий, хотя и скудных по причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги. Матросы с "Кондора" держались отдельной кучкой. Педро и Миллер к ним присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке.
Уже совсем рассвело.
Миллер продолжал рассматривать приближающийся порт. Он увидел, как из-за угла серого здания показался грузовой трамвайчик, ползший по неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание.
Матросы с "Кондора" споро разобрали свои сундучки, повесив их на лямках за плечами на манер рюкзаков.
"Пенелопа" толкнулась о причал.
Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу.
- Странно, - пробормотал он, хмурясь. - Вымер Нильсен, что ли? Или все попрятались?
- Что будем делать? - спросил усатый помощник.
- Раз уж мы здесь, разберемся на месте, - решил капитан. - Пиво люди пьют при всех режимах…
Однако люди с "Кондора" не стали дожидаться, пока перекинут трап. Педро коротко скомандовал, и матросы перескочили на мол. Следом прыгнул Миллер.
- Живо, к трамваю! - бросил сквозь зубы Педро.
Ни одной целой машины в порту не было - те, что встречались, были покорежены, побиты, сожжены. Поэтому подвернувшийся трамвай оказался как нельзя более кстати.
Миллер, обогнав матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу, груженную коксом. Педро залез последним.
Через минуту Педро, прошагав по коксу, ворвался в кабину вагоновожатого. Тот, не отпуская рукоятки, испуганно наблюдал за незнакомцами.
- Быстро! Быстро ехать! - велел ему Педро, с силой схватив за плечо.
Вагоновожатый, однако, вроде не понимал, чего от него хотят. Он лишь смотрел не отрываясь на смуглолицего незнакомца и вдруг произнес словно заклинание:
- Гитлер капут!
Педро столкнул вагоновожатого с сиденья, тот упал на пол и в испуге забился в угол тесной кабины. Педро сел на его место, схватил рукоять и наугад, но решительно повернул ее до отказа. Вагон понесся, звеня и постукивая на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты. Мимо проносились пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины сараи.
Впереди показался высокий завал, который с каждой секундой приближался. Вскоре уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных булыжников, выдернутых, по-видимому, прямо из уличной мостовой. "Словно кордон на реке", - подумал Миллер и крикнул:
- Баррикада!
Реплика потонула в трамвайном грохоте.
Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта.
Теперь трамвай с разбойным шумом карабкался вверх по узкой крутой улочке, будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с островерхими кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки… Только вот многие стекла в окнах были вышиблены, а уцелевшие крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги.
Скорость трамвая не падала, одна улица сменялась другой, но ни один человек не встретился им: тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?..
Педро повернул рукоятку в противоположную сторону, и трамвай круто замедлил ход.
Миллер приоткрыл дверь в кабину:
- Что случилось?
- Довольно с нас этой кареты, - сказал Педро.
- А что?
Педро сплюнул:
- Слишком много шума. Не нравятся мне что-то эти безлюдные улочки…
Улочки не нравились и штурмбанфюреру. Он вошел в кабину, аккуратно притворив за собой дверь.
Трамвай еле полз, готовый каждую минуту остановиться.
Миллер спросил:
- Высаживаемся?
Педро кивнул.
Немец посмотрел на скорчившегося в углу вагоновожатого:
- Этого убрать?
Миллер и сам не заметил, как в разговоре с Педро перешел на подчиненный тон.
Педро пожал плечами:
- Зачем? Пусть живет.
Миллер понимал, что связан с Педро и его людьми одной ниточкой, потому что без них он был беспомощен как младенец. В то же время он сознавал, что ниточка достаточно тонка и в любой момент может оборваться.