* * *
Отец Маски увидал сначала только женщин и в душе решил, что деликатная донья Искиердо привела с собой подругу, чтобы не смущать покоя его души. Затем он заметил и Малко. Увидев троих человек вместо одного, он забеспокоился.
Рисковать в таком деле было нельзя.
– Кто вы такие? – спросил он.
Малко ответил по-немецки:
– Друзья Клауса Хейнкеля.
Маски вздрогнул: для него Клауса Хейнкеля не существовало, был только Клаус Мюллер.
Американец был человеком решительным. Одним прыжком он достиг сейфа, захлопнул его и быстрым движением пальца смешал код. Главное было сделано: теперь даже специалисту понадобилось бы несколько часов, чтобы открыть дверь тайника.
Обернувшись, святой отец схватил приготовленный для доньи Искиердо конверт и прижал его к груди.
– Что вам угодно? – громко спросил он. – Кто вы?
Нервы у доньи Искиердо не выдержали, и она разрыдалась. Оставив ее, Лукресия наставила на отца Маски пистолет, которым только что угрожала Монике. Малко тоже извлек одолженный у Лукресии огромный кольт 45-го калибра. Он горько сожалел, что не взял своего миниатюрного пистолета, который при большой эффективности производил значительно меньше шума.
Отец Маски презрительно усмехнулся:
– Вы, как я вижу, бандиты. Ну что ж, чтобы забрать этот конверт, вам понадобится меня убить.
Малко выступил вперед:
– Мы не грабители, и эти деньги нам не нужны. Нас интересуют документы. Вы знаете, что тот, кому они принадлежат – военный преступник.
Маски мотнул головой:
– Единственное, что я знаю, так это то, что вы наставили на меня пистолеты и что вы – бандиты. Если хотите доказать обратное, выйдите отсюда, а я – так и быть! – забуду эту вашу постыдную попытку меня запугать.
Малко едва сдержался от страстного желания взбить длинную белую бороду "падре".
– Ваш монастырь, – произнес он, – знаменит тем, что в нем в последнее время нашло приют немалое количество самых злостных военных преступников. Вам бы следовало быть скромнее. Давайте сюда бумаги, иначе применим силу.
– Силу!?
Борода отца Маски ощетинилась, как шерсть на разъяренном коте. Он схватил с письменного стола нож для бумаги и наставил его на Малко.
– Ну! Применяйте силу! – взревел он.
Донья Моника неожиданно очнулась.
– Не давайте! Не давайте им документов! – заголосила она. – Это еврейские агенты. Они уже совершили нападение на дона Федерико.
– Не бойтесь! – ответствовал святой отец. – Господь с нами! Он защитит!
И тут же заорал во всю глотку:
– Караул! На помощь!
Довольный собой, он взглянул на Малко и Лукресию.
– С минуты на минуту явится полиция и вас арестуют, – нравоучительным тоном продолжал он. – И вы увидите, что боливийские тюрьмы – это вовсе не смешно.
Малко подошел и сделал попытку отобрать конверт. Нож для бумаги скользнул по его лицу.
– Изыди, сатана, коммунист! – завопил святой отец.
Левые экстремисты уже подкладывали бомбу в его автомобиль, и его преподобие свято возненавидел все, что отдавало коммунистами.
Малко заколебался. Времени было в обрез. Своим криком Маски сейчас всех переполошит и придется бежать. Ничего хорошего от людей майора Гомеса ожидать не приходилось.
Он направил кольт на "падре".
– Я буду вынужден в вас стрелять, – сказал он.
Вдруг, сделав шаг вперед, Лукресия вытянула руку и прицелилась. Прогремел выстрел, и хозяин седой бороды взвыл.
На высоте колена на белой сутане показалась кровь. Не выпуская из рук конверта, отец Маски повалился вперед. Боль и страх спорили за место на лице его преподобия. Прохрипев ругательство, он схватился за голень.
Лукресия подошла ближе, держась, однако, на достаточном расстоянии от ужасного ножа для бумаги. Нацелив пистолет на второе колено Маски, она сказала:
– Собака! Ты защищаешь самых отъявленных мерзавцев. Мне надо бы всадить тебе пулю в лоб, но я лишь перебью тебе ноги и руки... Давай сюда конверт! Живо!
Падре Маски упрямо мотнул головой. Рот его жадно ловил воздух. Кто-то забарабанил в дверь.
– Что здесь происходит, падре Маски? кричали по-испански. – Вам помощь нужна?
Лукресия выстрелила. Раненный в другую ногу, американец упал на спину. Из-за боли он выронил конверт, и Малко быстро подобрал его. Маски извивался на полу, как разрезанная пополам гусеница.
Малко разорвал конверт, из которого вывалились толстые пачки сто– и тысячедолларовых банкнотов. Донья Искиердо не обманывала... Оставив деньги на письменном столе, он еще раз потряс пакет. Выпало несколько фотографий, рассматривать которые времени не было, а также какие-то рукописи и машинописные тексты.
Сложив в конверт все, кроме долларов, Малко сказал американцу:
– Обратите внимание, падре, деньги мы оставляем, хотя ремесло, которым они добыты, самое гнусное.
Скрючившись от боли, отец Маски молчал. Сидевшая, как прикованная, на своем стуле донья Искиердо следила за происходившим покрасневшими от страха глазами. Малко вспомнил о свидании в публичном доме на "Четвертом километре", и ему стало за себя стыдно. Он подтолкнул Лукресию к двери. Лицо молодой боливийки исказилось в презрительной усмешке.
– Эту сволочь надо было бы прикончить, – сказала Лукресия.
Малко открыл дверь. Завидев оружие, монашек отскочил в сторону.
Лукресия выбежала в коридор. Наставив на бритоголового кольт, Малко бросил:
– Если начнешь орать прежде, чем мы выйдем отсюда, пристрелю.
Монах тут же вспомнил о христианском милосердии и ценности молчания. Бросив взгляд в дверной проем, он увидал возившегося в луже крови падре Маски и от ужаса начал икать.
Малко и Лукресия выскочили на улицу и почувствовали себя вернувшимися с того света. Солнце сияло. Улица шумела. Они сели в машину и помчались по авеню Камачо. Надо было срочно спрятать документы в надежное место.
А потом обменять их на жизнь Клауса Хейнкеля, которому руки они уже укоротили.
* * *
Вооружившись лупой, Моше Порат внимательно рассматривал одну из фотографий, уже переснятых его коллегами.
– Человек в белой сутане – это Мартин Борман, – медленно произнес он. – Теперь его больше знают как отца Августина. Снимок сделан возле Бурранабакского монастыря, в Янгас. Стоящие за его спиной рабочие, которым он показывает трофей, – это те люди, что занимались модернизацией монастыря, заодно оборудовав его ультрасовременной коротковолновой связью. Вся необходимая техника была прислана из Германии его друзьями.
Малко был поражен.
– Значит, вам было известно, что Борман находился в Боливии?
Моше грустно улыбнулся.
– О нем мы узнали все, но, к несчастью, с некоторым опозданием. Его так хорошо опекали, что предпринять что-либо было невозможно... Теперь он снова в Парагвае, сидит в пустыне... Кроме нескольких немецких поселений, там ничего нет.
На фотоснимке была запечатлена церемония крещения. Все присутствовавшие были сплошь иностранцы. Указав на стоявшего во втором ряду человека в просторной белой сутане, Моше Порат сказал:
– Это тоже падре Августин... То есть Мартин Борман... Идет крещение одного из его немецких друзей, живущих в Бразилии. Снято там же, в Бурранабакском монастыре.
– Значит, все это вам не нужно, ничего нового вам не открывает?
– Почти, – признался израильтянин. – Уже давно наш 6-ой отдел отказался от поимки Бормана. Его прикрывают правительства Боливии и Парагвая. Разумеется, их секретные службы в курсе всех его передвижений, но нас они не информируют... Что касается этих документов, то не вызывает никакого сомнения, что их опубликование доставило бы немало неприятностей кое-кому из официальных кругов... Но и только... Что до остального, то это – список тех, через которых Борман поддерживает связь с внешним миром. И имена этих четырех нам известны. Информация об их деятельности тоже не нова. Конечно она могла бы пригодиться, если бы правительство решило избавиться от военных преступников... Но это – дело не завтрашнего дня... Их оберегают даже левые партии.
– Почему? – все больше удивляясь, спросил Малко.
Моше потер большой палец об указательный.
– Деньги... Если бы у нацистов не было денег – а их у этой публики немало – Боливия и Парагвай выдали бы их со всеми потрохами... тому, кто больше заплатил бы.
Сложив стопкой фотографии и документы, Моше Порат протянул их Малко.
– Можете их передать дону Федерико, – сказал он. – Но и ему это не пригодится тоже. Я думаю, что он воображал, что за Клаусом Хейнкелем водится кое-что похлеще... Но что бы там ни было, тот факт, что эти документы попали к вам, окончательно скомпрометирует Клауса в глазах его друзей-нацистов... Они потеряют к нему всякий интерес...
Малко сжал пальцы скрещенных на груди рук. Последнее замечание израильтянина принесло ему большое удовлетворение.
Понемногу крепостные стены вокруг Клауса Хейнкеля рушились. Остался майор Гомес...
Лукресия ждала на авеню Санчеса Лимы. Они проехали мимо президентской резиденции, охраняемой, словно Форт-Нокс. Перед ней была установлена какая-то огромная фотография, и столпившиеся вокруг люди скандировали модное "Победа или смерть".
– Это все служащие, – объяснила Лукресия. – За каждую неявку на демонстрацию у них высчитывается зарплата за три дня.
– Теперь надо разыскать Рауля, убийцу Искиердо, и заставить его заговорить, – сказал Малко. – Поехали к Хосефе.
Глава 16
Бегло просматривая заголовки в "Пресенсии", Джек Кэмбелл краем уха слушал гостя. Визиты Гордона, не Упускавшего случая появиться в ЮСИС в боевой форме, оставляли в нем ощущение дискомфорта. Поэтому "Доктору" пришлось повторить последнюю фразу:
– Майор Гомес категорически настаивает, чтобы мы действовали таким образом.
Американец не выдержал и оторвал глаза от газеты. – Если вы явились сюда с тем, чтобы получить более или менее официальное "добро", вы просто теряете время. Да в гробу я видел этого князя, как и вас, впрочем к нему не подступиться, потому что его опекает сам Дэвид Уайз.
"Доктор" Гордон рассеянно грыз ногти. Долгие годы, проведенные в спецчастях "Зеленых беретов", научили его различать оттенки при подготовке убийства. И среди всего того, что он совершил, набралось совсем немного делишек, на которые он получил в свое время официальный или хотя бы неофициальный приказ. Тем не менее, никогда его карьеру не омрачал какой-либо досадный срыв.
Он наклонился вперед, и его десантные сапоги заскрипели:
– Я хочу лишь знать, что с вами будет, Кэмбелл, если у него случится, ну, скажем, маленькая неприятность.
Молния сверкнула в глазах Джека Кэмбелла. Он разом свернул газету:
– Будет столько гадостей, что я даже не хочу об этом и думать. Но что, скажите, этот червяк может сделать майору? Да это просто ребячество какое-то.
"Доктор" покачал головой с прискорбным видом.
– Он нагнал на него страху. А майор терпеть не может, когда его пугают. И потом, Малко не отказался от мысли разыскать Хейнкеля. Наверняка это он подстроил убийство ламы. Дон Федерико вне себя от бешенства и уже пожаловался майору.
Джек Кэмбелл мысленно представил себе, что в один прекрасный день его переведут в какую-нибудь цивилизованную страну. "Доктора" Гордона не ухватишь, он опасен, как кобра. Поди-ка оторви его от стула. "Доктор" замешан во всех грязных махинациях Гомеса. Это он ходил объяснять некоторым дамочкам, что с их мужьями стрясется нечто неприятное, ежели дамочки не согласятся заглянуть как-нибудь в "политический контроль", предварительно спрятав трусики в сумочку.
Майор не переносил неудач. Невозможно даже представить себе, сколько боливиек он завалил у себя, прямо рядом с бюстом Симона Боливара. Когда он так развлекался, его подчиненные говорили посетителям, что патрон проводит в данную минуту допрос чрезвычайной важности...
– К чему это вы клоните? – проскрежетал Джек Кэмбелл.
Гордон вздохнул:
– Я хочу сказать, что майор вполне способен притормозить проводимую вами операцию, если вы не выполните его пожелание.
Ну конечно. Шантаж и коррупция – вот два источника питающих Боливию. Джек Кэмбелл попытался прогнать эти мысли. Итак, все начиналось сначала. Что же мог в действительности предпринять грузный, рыхлый майор? Кэмбелл вынужден был признать, что слишком слабо ориентируется в лабиринтах боливийской политики, чтобы ответить на этот вопрос. Разумеется, Гомеса ненавидят. Но те, кто его ненавидит, в данный момент не у власти.
– Ну так какой же блестящий план вы придумали? – спросил он, придавая своему голосу иронический оттенок, позволявший пойти на попятную.
– О, можете быть уверены – вам нечего опасаться.
Гордон принялся подробно объяснять, как он собирался разделаться с Малко. Нет, репутации Джека Кэмбелла ничто не угрожает. Тот сосредоточенно слушал. Как он ни старался, он не находил, к чему бы придраться. Само собой, без подозрений не обойтись, но с другой стороны, если операция удастся, это повысит его, Кэмбелла, кредит доверия. Перегнувшись через стол, Кэмбелл произнес своим хриплым голосом, странно похожим на карканье вороны:
– Слушайте меня. Гордон. Вы ко мне не приходили и не говорили со мной обо всем этом. Если же вы станете утверждать обратное, я поклянусь не знаю кем – и выйду сухим из воды, а вас отошлют опять в Панаму. А теперь проваливайте!
"Доктор" Гордон встал, удовлетворенный, кивнул Джеку Кэмбеллу и вышел. Порядочные люди всегда смогут договориться между собой.
* * *
Трясясь от ярости, Клаус Хейнкель собирал чемодан.
Дверь вдруг открылась, и показался долговязый дон Федерико. Сердце Хейнкеля забилось еще быстрее. Он изобразил улыбку на своем усталом лице:
– Вы, конечно же, пошутили, герр Штурм?
Дон Федерико посмотрел на него как на пустое место.
– Я не шутил, – сказал он по-немецки. – Даю вам полчаса на сборы – сматывайтесь и никогда больше не показывайтесь тут. Вы преступно обманули доверие наших друзей. Из-за вас документы неоценимой важности попали в руки наших противников...
Клаус Хейнкель угодил в ловушку, что называется, ни за грош.
– Герр Штурм, – взмолился он. – Эти документы вовсе и не важные. "Они" уже давно знают обо всем.
– В таком случае ты солгал мне, – рявкнул бывший полковник СС. – Ты всегда уверял, будто располагаешь документами огромной важности, будто станешь торговаться, если возникнет угроза твоей жизни...
Клаус Хейнкель смолк. Ему нечего было сказать. Эсэсовец хотел избавиться от него. И, главное, сохранить Монику. От этого Хейнкеля всего передергивало, но он пока не осмеливался протестовать. А вдруг ему еще понадобится могущественный дон Федерико...
– Что же мне делать? – захныкал он.
Перед лицом такой обезоруженности дон Федерико почувствовал прилив великодушия.
– Я говорил о тебе с генералом Аруаной. У него есть хининовая фабрика, и он согласен взять тебя туда. Это в Бени. Никто не сунется искать тебя там. А пока твой врач готов приютить тебя в Ла-Пасе. Ты знаешь его дом в квартале Флорида. Будешь как сыр в масле кататься.
Клаус Хейнкель внезапно почувствовал, какой опасностью это грозило обернуться для него.
– Герр Штурм, – спросил он, – почему вы не хотите оставить меня здесь? Лишь тут я в безопасности.
Серо-голубые глаза бывшего полковника СС сверкнули:
– Потому что ты неосторожный поросенок! Это из-за тебя они убили Кантуту.
– Отлично, – промолвил Хейнкель. – Я сейчас попрошу, чтобы Моника поехала со мной.
Он направился было к двери, но дон Федерико преградил ему путь. Тогда Хейнкель заверещал:
– Моника! Моника!
Дон Федерико попытался заткнуть ему рот, но Хейнкель вырвался. Тут рослый полковник схватил его в охапку и огрел головой об стену. Однако Хейнкель продолжал взывать:
– Моника, Моника...
Дон Федерико искренне пожалел, что не взял с собой парабеллум. Похоронили бы Хейнкеля в горах... На лестнице послышались шаги, и Моника Искиердо спросила испуганно:
– Что тут происходит, Федерико?
– Этот паршивый поросенок не желает убираться и угрожает скандалом.
Взгляд Моники надолго остановился на человеке, в которого она была когда-то влюблена и из-за которого погиб ее муж. Волосы Хейнкеля растрепались, обезумевшее лицо побагровело, он не мог подыскать нужные слова.
– Скажи ему, что хочешь поехать со мной, – пронзительно крикнул он. – Скажи же этому подонку, который выдает меня евреям.
Дон Федерико в бешенстве еще раз с силой огрел его по голове, Моника не пошевельнулась. К ней подступала тошнота. От пронзительных воплей у нее разрывались перепонки. Все это насилие было непереносимо. Сцена у отца Маски доконала ее. До сих пор она ощущала запах пороха. И потом, разве Клаус Хейнкель не обругал ее последними словами, когда она отдала ему те пятьдесят тысяч долларов? Она просто не могла не рассказать тогда обо всем дону Федерико.
Откуда, собственно, и пошла вся драма.
Будь она одна, она бы последовала за Клаусом Хейнкелем из жалости. Но ведь есть еще дон Федерико, его крупное костистое тело, его неутомимый член – и шрам, по которому ей нравилось проводить пальцем.
Моника повернулась и побежала вниз по лестнице. Эти крики были для нее невыносимы. Дон Федерико схватил Клауса Хейнкеля за руку.
– Ну, живо...
Сломленный, тот не оказывал сопротивления. До последней секунды Хейнкель не терял надежды, что Моника поддержит его. Федерико был значительно сильнее; внизу он отпустил Хейнкеля и предупредил:
– Не хочу, чтобы "чуло" видели, как мы деремся. Ради фюрера, веди себя хоть немного поприличнее.
Фюрер... давно уже Клаус Хейнкель перестал думать о нем. Исчезнувший, забытый, отринутый мир. И теперь, глядя на бескрайние просторы Альтиплано, Хейнкель почувствовал внезапно, что им овладевает паника. Что с ним станется в этой холодной и враждебной стране, где так тяжело дышать?
– Так как же мне добраться до Ла-Паса? – простонал он.
Дон Федерико хитро улыбнулся.
– Ну ходить-то ты умеешь? Кое-кто из моих ребят на Восточном фронте протопал две тысячи километров. А до Ла-Паса всего шестьдесят. С Копакабаны возвращаются паломники. Ты не почувствуешь одиночества...
Дон Федерико возвышался над ним во весь свой рост. Клаус Хейнкель понял, что переубедить его невозможно. В последний раз он обернулся, чтобы поискать глазами Монику, но та уже скрылась. Хейнкель медленно побрел по длинной аллее, обсаженной деревьями. Всего несколько недель тому назад он приехал сюда, окруженный заботой дона Федерико, в обществе молодой красивой женщины, которая всем пожертвовала ради него. И он мог не опасаться тех, кто желал ему зла.
Но вот болван идеалист из бойскаутов вздумал заняться его делом, и все рухнуло.
Хейнкель добрался до шоссе как раз в ту минуту, когда там проезжал автобус. Машина притормозила, но Клаус Хейнкель удержался и не поднял руки. Какой позор для белого смешаться с этими грязными и невежественными "чуло"!