И надо же такому случиться, что приютил Гавейна отец сэра Мархальта. Едва увидел он израненного рыцаря, как вспомнил своего сына и поклялся в душе своей, что уж этого-то юного и прекрасного витязя не отдаст он смерти. И когда настало полнолуние, сварили ирландские чародеи свое снадобье и лили его на раны Гавейна и на камни в очаге, чтобы вдыхал рыцарь целебную силу. А после того сковал Гавейна целебный сон, и радовался отец Мархальта, когда на глазах у него стали затягиваться страшные раны Гавейна, и подумал он: "Видно, в скором времени встанет этот молодец на ноги. А хотел бы я посмотреть, каков он будет в доспехах и с мечом при бедре". С тем взял старый рыцарь клинок Гавейна и вынул его из ножен, ибо знал толк в оружии и хотел полюбоваться на добрый меч. Но что это?! Видит он щербину на лезвии, спешит к себе в дальний покой и достает из ларца обломок меча, что извлекли из черепа Мархальта. Снова спешит он к ложу Гавейна, прикладывает кусок стали к лезвию меча и видит, что совпали его края с краями щербины, будто только что выломан он. Вот уже взмахнул отец Мархальта мечом над головою Гавейна, но так еще беззащитен и слаб показался ему молодой витязь, что опустил благородный рыцарь меч и, не откладывая, направился к королю Ангвисансу. Он склонил седую голову перед сидящим на троне королем и обратился к ему:
– Защиты и справедливости прошу, король Ангвисанс. Ради ирландской короны сложил свою голову мой сын Мархальт, и вот лежит в моем доме его убийца. Если честно служил тебе мой сын, пусть свершится правосудие!
И стоял рыцарь перед троном до тех пор, пока не назначил король день суда. Когда же узнал о том сэр Динадан Соломенный, явился он немедля к ложу Гавейна и был с ним день и ночь до той поры, пока не встал рыцарь на ноги. А когда вернулись к Гавейну силы и пришел день суда, предстали они с Динаданом перед королем Ангвисансом.
Собрались во дворе королевского замка бароны, множество простолюдинов теснилось там оттого, что всякий хотел видеть рыцаря, одолевшего грозного Мархальта. И одни из них ждали казни Гавейна, другие же горевали о молодом рыцаре.
Но вот вышел из замка король и видит: стоит перед ним рыцарь в расцвете молодости и нет у него в глазах страха.
– Знаешь ли ты, – спрашивает его король Ангвисанс, – что смерть стоит у тебя за плечами? Ведь лучшего рыцаря Ирландии загубил ты.
– Что ж, – говорит Гавейн, – смешно было бы рыцарю бегать от смерти. Да только не заслужил я позорной смерти от топора палача, ведь в честном поединке одолел я Мархальта.
Тут и сэр Динадан набрался храбрости.
– Да, благородные сэры, – сказал он, – и не сэр Гавейн бился заколдованным мечом, а ваш Мархальт губил Артуровых рыцарей чародейской своей секирой.
И весьма разгневался на него за эти слова король Ангвисанс.
– Молчи, желтоволосый, пока я не спрашивал тебя, ведь и твоя голова не на железной шее. Что же до честного поединка, то не верю я ни одному твоему слову, ибо столь могуч родился Мархальт, что не по силам смертному рыцарю было одолеть его в единоборстве.
И Гавейн на это усмехнулся, а Динадан поглядел туда, где расхаживал со своим топором палач, и воскликнул в великой горести сэр Динадан:
– Ах, сэр Гавейн, сейчас погибнем мы оба через вашу великую доблесть, и некому будет оплакивать нас и похоронить как подобает!
– Не горюй, желтоволосый, – сказал король Ангвисанс. – Найдутся в Ирландии два хороших камня для ваших надгробий. – Но уже не о казни думал он и вот что прибавил: – Впрочем, если сэр рыцарь и вправду так могуч, что одолел славного Мархальта, найдется у нас для него такое дело, что не каждому по плечу.
И рассказал король Ангвисанс о том, что пришли к нему землепашцы из далеких краев и жаловались на то, что объявилось в их краях страшное существо. Чинит оно разбой, и нет в том краю по дорогам ни проезда, ни прохода. Подымались на это существо и простые люди, и бароны, но никто не может устоять перед свирепостью и проворством чудища. Простой дубиною сокрушает оно благородных рыцарей, а простолюдинов просто разбрасывает в разные стороны, и нет на него управы.
– Если ты и вправду так могуч, что в честном поединке сокрушил Мархальта, то и это страшилище окажется тебе по силам, если же нет, то не обессудь, рыцарь.
– Славные дела творятся в Ирландии, – сказал Динадан. – То боец у них с заколдованной секирой, то чудище небывалое. Видно, только и думают здесь, как бы им уморить побольше благородных рыцарей.
– Полно тебе ворчать, друг Динадан, – произнес Гавейн. – Гляди, какой бедой обернулась для нас моя победа, а теперешняя наша беда – кто знает, чем она обернется.
Между тем повелел король Ангвисанс собираться ирландским рыцарям в путь. И Гавейну с Динаданом тоже привели коней, и доспехи их были в целости, но не дали рыцарям оружия. Сказали же так:
– Ни к чему вам обременять себя тяжестью меча, и копья ваши пусть полежат до поры в повозке. Мы же убережем вас от любой беды, чтобы только не тратили вы сил до встречи с чудищем.
И ехали ирландцы по сторонам от Гавейна с Динаданом, и впереди и сзади тоже ехали, нацелив в небо свои копья. И ворчал сэр Динадан, что более похоже это на то, как ведут в темницу разбойников, а Гавейн молчал и словно не замечал ирландских рыцарей.
Но вот настал день, когда простолюдин, которого взяли в проводники, остановился на краю широкого поля и указал на лес, что шумел у дальнего его края.
– Что ж ты встал, мужичина? – спросил его Динадан. – Или мы, по-твоему, будем рыскать по лесу, как голодные волки?
– Ох, благородные рыцари! – запричитал мужичина. – Видел я однажды это чудище и уж больше в тот лес не пойду, хоть топчите меня своими конями, хоть колите копьями.
И тогда ирландские рыцари отъехали в сторону и позволили Гавейну с Динаданом взять свое оружие из повозки. Живо опоясались рыцари мечами, взяли крепкие ясеневые копья, закинули за спину щиты. Двинулись они через поле к лесу, а Динадан обернулся и крикнул ирландцам:
– Что передать от вас чудищу, храбрецы?
И так обидно показалось это одному из ирландских рыцарей, что выхватил он меч, но другой удержал товарища:
– Побереги свой гнев, друг. Нынче же эти заносчивые англичане достанутся на ужин лесному зверю. Один лишь Мархальт справился бы с лесным чудищем.
Однако въезжают рыцари в лес и едут под могучими дубами, и ясени шелестят над ними. Переезжают они поляны, продираются сквозь густой боярышник, но нет и следа чудища. Наконец окружили рыцарей такие дебри, что сходят они на землю и ведут своих коней за собою. И вот у лесного ручья на сырой глине видит сэр Гавейн след.
– Сэр Динадан, – говорит он, – сдается мне, что охотники и дичь вот-вот увидят друг друга и славная у нас пойдет охота.
– Ваша правда, сэр, – отвечает Динадан. – Вот только хотел бы я знать, кто тут дичь, а кто – охотник? И кажется мне, что куда проще было бы нам сложить головы на плахе у ирландского палача, чем бродить в лесной чаще и дожидаться, пока растерзает нас тут ирландское чудище.
И так разговаривали они, продираясь сквозь заросли, пока не расступились перед ними деревья, и увидели логово чудища. Под корнями поваленной сосны лежало оно и так было покрыто грязью, что дьявольским наваждением показалось рыцарям.
– Иисусе! – воскликнул Динадан, и услышало чудище его голос, вскочило на ноги и пошло на рыцарей. И было оно во всем как человек, и даже грязные лохмотья болтались кое-где на его могучем теле, но страшный рев вместо человеческой речи исходил из груди его, и по-звериному сверкали глаза из-под нависших волос.
– Разойдемся, друг Динадан! – крикнул Гавейн. – И коли чудище нападет на одного из нас, пусть другой рубит его со спины.
А сэр Динадан прижался спиною к молодой сосне и выставил перед собой меч.
– Ах, благородный Гавейн! – закричал он. – Рубите лучше меня со спины, и Господь воздаст вам за доброе дело, ибо лучше умереть от светлого клинка благородного рыцаря, чем в смрадных объятиях этого зверя.
Однако хоть и причитал сэр Динадан горестно, но не опускал меча и зорко следил за страшным своим врагом. И вот взмахнуло чудище дубиной и грянуло по сосне, к которой прижимался Динадан. Переломилось дерево и вышибло клинок из рук Динадана. Нагнулся рыцарь, чтобы подобрать оружие, но схватило его лесное чудище и, точно мешок, швырнуло на сэра Гавейна. Загремели доспехи, упали рыцари на землю. И тут захохотало чудище, и страшно отозвалось эхо в лесной чащобе.
– А, друг Динадан! – воскликнул сэр Гавейн. – Сдается мне, что с человеком бьемся мы, ибо во всем Божьем мире один человек смеется и плачет. А коли человек он, так, стало быть, и смерть ему на роду написана.
Ринулся тут сэр Гавейн на косматого и рубился с ним так, что у того от дубины только щепки летели. И сэр Динадан подобрал свой меч и тоже напустился на дикого богатыря.
Вот бьются они, и теснят свирепого, и кромсают его дубину ясными своими клинками. Пока один бьется, другой отдыхает. Только дикий богатырь не ведает усталости, и не срывается его дыхание. Но вот оступился он на берегу лесного ручья, поскользнулся на зеленой глине и рухнул в воду, так что с ног до головы окатил рыцарей. Ворочается он в воде, ревет грозно, но не рубят рыцари лежачего, не нужна им такая победа.
Но вот поднялся свирепый из воды, отбросил с лица волосы и водоросли, и опустились мечи у рыцарей в руках, потому что сошла грязь с его лица, подобно коре, и открылось оно Гавейну с Динаданом.
– Боже милостивый! – вскричал Гавейн. – Что сталось с вами, сэр Ланселот? – Потому что и в самом деле стоял перед ними сэр Ланселот и ревел, как дикий зверь, и грозил им дубиной.
И показалось рыцарям, что пришел их последний час, ибо не могли они поднять руку на сэра Ланселота, он же был безумен, и дубина его была страшна.
Тогда бросил Гавейн на землю свой меч и отшвырнул щит, чтобы схватиться с несчастным Ланселотом врукопашную и одолеть его без душегубства, коли будет на то Божья милость. И схватились они, и в страшных объятиях полопались застежки на доспехах сэра Гавейна, и кости его затрещали, потому что, лишившись разума, стал Ланселот силен нечеловеческой силою. Динадан же плакал от жалости к Гавейну и не знал, как ему помочь.
Но вот он видит брошенный Гавейном щит, хватает его и бьет Ланселота по затылку изо всех сил. Раз, другой – и зашатался Ланселот, зашатался и рухнул без памяти.
Разрывалось от жалости сердце у Гавейна с Динаданом, когда связывали они поверженного Ланселота. Крепкими ремнями скрутили они ему руки и ноги, усадили в седло и привязали к лошадиному крупу, чтобы не свалился в беспамятстве Ланселот. Бережно повели коня сквозь дремучую чащу.
И вот вышли Артуровы рыцари из лесу. Вышли и видят, как садятся по седлам ирландские рыцари.
– Друже Гавейн, – говорит тут Динадан, – сдается мне, что эти храбрецы поехали рассказывать королю Ангвисансу о нашей смерти.
– Что ж, – отвечает сэр Гавейн, – пусть король Ангвисанс послушает их сказки. То-то будут они дивиться, когда явимся мы к своему кораблю.
И, так беседуя, двигались рыцари через поле, как вдруг очнулся Ланселот и ощутил путы на ногах и на руках, и столь страшный крик испустил он, что едва удержал Гавейн вскинувшуюся лошадь, а ирландцы в ужасе обернулись. Когда же поняли они, что английские рыцари целы и невредимы, то сбились в кружок, и судили, как быть им, ибо по слову короля Ангвисанса не должны были Артуровы рыцари вернуться живыми. И пока они решали, сказал Динадан сэру Гавейну:
– Хотел бы я знать, о чем совещаются ирландские мудрецы.
– Не спеши, рыцарь, сейчас они развернут коней, и сразу узнаем мы, о чем они договорились.
И вышло так, как сказал Гавейн. Все ирландские рыцари – а было их восемь закованных в латы бойцов – развернули коней, поставили копья в упоры и застыли полукругом на краю поля.
– Господи Иисусе! – промолвил Динадан. – Уж не собираются ли они скопом ударить на нас? Великий то был бы позор для всех благородных рыцарей.
– Друг Динадан, по всему видно, что нас с тобой они боятся куда больше, чем позора. Да и кто расскажет об этом, когда мы останемся лежать здесь бледными мертвецами. Однако негоже нам ждать смерти сложа руки. – И Гавейн подошел к лошади, на которой сидел связанный Ланселот. Он поклонился несчастному безумцу и сказал: – Простите нас, о сэр Ланселот. Видно, в Камелот суждено вам вернуться не с нами. – И сэр Гавейн достал короткий кинжал и перерезал путы на руках и ногах Ланселота.
Он перерезал ремни и стоял опустив голову, так что, пожелай Ланселот напасть на него, не было бы ничего проще этого. Но не кинулся Ланселот на Гавейна, а спустился на землю и словно бы в недоумении застыл рядом.
– Благослови вас Господь, сэр Ланселот, – сказал Динадан, а сам уже поставил в упор свое копье, и перетянул щит на грудь, и поглядывал с тревогою туда, где готовились к бою ирландцы. – Однако сдается мне, что лучше бы вам поспешить в чащу, ибо недоброе дело будет вершиться здесь сейчас, и лучше бы вам остаться диким безумцем, чем глядеть на подлые проделки тех рыцарей и не покарать их всей силою вашей доблести и умения.
Но молча стоял Ланселот, точно силился что-то вспомнить и не мог. Гавейн же поднялся в седло и изготовился к бою.
– Да поможет нам Господь, – произнес он.
И отозвался Динадан:
– Аминь.
А тем временем ирландцы разогнали своих коней, и Гавейн с Динаданом опустили забрала.
– Эгей! – окликнул Гавейн Динадана. – Делай, как я, а умереть мы всегда успеем. – И они ударили лошадей шпорами и поскакали навстречу врагу.
Когда же между англичанами и ирландцами оставалось не более трех длин копья, Гавейн с Динаданом повернули вдруг один вправо, другой влево и ловко сковырнули с коней каждый по одному рыцарю. И грянулись эти двое наземь так, что полопались у них застежки на доспехах, а прочие проскакали вперед, ибо немилосердно разогнали они своих коней, чтобы покончить с англичанами одним ударом. Когда же ирландцы сдержали своих коней и, сбившись в кучу, принялись разворачиваться для новой сшибки, налетели на них Гавейн с Динаданом, и были их удары страшны, как гнев Господень.
Два щита пробили копья Артуровых рыцарей, и еще два бойца, бледные и окровавленные, остались лежать на земле. Англичане же выхватили мечи и тесно съехались с ирландцами, чтобы не могли они пустить свои копья в ход. Однако опомнились наконец и рыцари Ангвисанса: по двое рубятся с рыцарями Артура, и плохо приходится англичанам. Свалил одного бойца Гавейн, но теснит его другой, и уже ранены оба. С двумя бьется Динадан, и не хватает ему дыхания, и кровь выступила на доспехах. Вдруг страшный рык раздался за спиною у ирландцев. Взмахнул руками один из рыцарей, выронил свой клинок и упал головой на конскую шею. Глядит сэр Динадан, а это сэр Ланселот стоит над поверженным рыцарем и огромный камень валяется рядом.
– Благослови вас Господь, сэр Ланселот! – вскричал тут Динадан и рубится дальше, так что искры сыплются с клинка. Ланселот же нагнулся к упавшему рыцарю, поднял его меч, и вот сверкнуло закатное солнце на стальной полосе клинка, и разом вскочил сэр Ланселот в опустевшее седло. Пустил он своего жеребца между Динаданом и его противником, оттеснил Динадана, сам рубится с ирландским рыцарем. Нет на Ланселоте ни шлема, ни лат, не прикрывается он щитом, один только меч – летающее жало – сверкает в руке у рыцаря. Поднялся тут ирландский рыцарь в стременах, высунулся из-за щита, чтобы вернее поразить Ланселота в голую грудь, но страшным ударом встретил его Ланселот, точно вся рыцарская сноровка вернулась к нему вместе с клинком. И разрубил меч Ланселота стальной воротник ирландца на ладонь, и вошел в его шею. Рекою хлынула кровь, и заржал конь и унес мертвого седока прочь. А тут и сэр Гавейн сокрушил своего противника, и подъехали они с Динаданом к сэру Ланселоту и, подняв забрала, приветствовали его сердечно. Но, хоть не было больше в глазах Ланселота звериной ярости, ни слова не сказал он рыцарям, и выскользнул из его пальцев меч и вонзился в землю. Тогда сэр Гавейн накинул на голые плечи Ланселота свой плащ с рубиновой застежкой и молвил Динадану:
– Ни силой, ни обманом не принудим мы его ехать за нами, и коли суждено ему вернуться в Камелот, то лишь по собственной воле.
И тронулись они в путь, не оглядываясь, хоть и болело у них сердце о Ланселоте. Когда же настала ночь и развели рыцари огонь, то услышали вскорости стук копыт, и, закутанный в плащ Гавейна, подошел к костру Ланселот. До утра они были вместе, утром же Гавейн с Динаданом снова уехали вперед, и снова догнал их Ланселот, когда пришло время ночлега.
Когда же взошли рыцари на свой корабль и подняли парус, уселся на корме сэр Ланселот и все путешествие не сошел с места. Был он точно каменный, и ни ветер, ни холодный дождь не могли его потревожить.
– Пусть простит меня Господь за такие слова, – начал речь сэр Динадан, – но сдается мне, что лишил его души наш Творец, и одно только могучее тело осталось от прежнего Ланселота. Эгей, сэр Ланселот! Разве не узнаете вы нас? Взгляните-ка получше!
Но молчал сэр Ланселот, и еще горше стало на сердце у Гавейна с Динаданом.
И в Лондоне не прояснилось сумрачное лицо несчастного рыцаря. Однако позволил он умыть себя и постричь, а когда две знатные дамы подали ему богатый плащ, поклонился им Ланселот, и словно солнечный лучик скользнул по его сумрачному от невзгод и лишений лицу.
– В путь! – позвал сэр Гавейн, едва увидел это. – Один лишь Камелот излечит несчастную душу рыцаря.
Но тщетно приветствовал король Артур своего любимца, напрасно королева Гвиневера с тревогой заглядывала в лицо Ланселота, ни одного слова не сорвалось с его губ, и не зажглась мысль в его глазах. Тогда махнул король музыкантам, и заполнила его покои сладчайшая музыка, но словно бы не слышал ее Ланселот. И тогда Гвиневера взяла Ланселота за руку и сказала так:
– Одно средство осталось у нас, и если не исцелит его сила Круглого стола, то, стало быть, нет на свете такого средства, чтобы вернуть ему рассудок. – И с этими словами взяла Гвиневера Ланселота за руку и повела к дверям зала. И все, кто ни был тогда в Камелоте, теснились за ними.
Вот распахнули перед Ланселотом двери, и многим показалось, что вспыхнули его глаза, но нет: миг – и снова в них тьма и холод. Однако ведет прекрасная Гвиневера рыцаря, ведет через весь зал к тому сиденью, где блестит золотом его имя.
Остановился Ланселот у своего сиденья, коснулся золотых букв. Гвиневера же с поклоном просит его садиться. Медленно опустился он на сиденье, но едва коснулось его головы сияние, что зажглось вокруг погасшего факела силой Ланселотовой доблести, как вздрогнул рыцарь, словно внезапный удар клинком нанесли ему. Поглядел Ланселот вокруг себя, и будто заново раскрылись его глаза.
– О королева! – воскликнул он и опустился перед Гвиневерой на колени, и тяжкие рыдания поднялись из его души, а горячие слезы обожгли пальцы Гвиневеры. – Отчего так печальны ваши глаза, о госпожа моя Гвиневера? Если подступила беда к Камелоту, то развею я ее, как ветер разгоняет дым, если же я причина вашей печали, то велите казнить несчастного Ланселота. Эй, рыцари! Отчего нет со мной моего меча? – И снова взглянул Ланселот на Гвиневеру. – Королева моя, – молвил он, – тяжкий сон виделся мне нынче. Будто силою злых чар раздвоился ваш образ, я же не смог защитить вас и бежал за море.
– Но ведь это только сон, мой Ланселот, – сказала королева и вышла из зала, чтобы никто не видел ее слез.
Артур же повелел устроить великий пир. И долго веселились рыцари, и дивный свет разливался над Круглым столом.