Но тут не смолчал Ланселот. Крепко стукнул он своим кубком по столу.
– Гей, рыцарь, может быть, ты знаешь путь туда, где скрыт Святой Грааль? А может, ты уже успел протоптать тропу в те края? Что примолк, удалец? Ни к чему нынче вся наша доблесть, и добрые клинки наши – что в них проку, если не знаем мы, на кого обрушить их разящую силу. И проводников таких нет, что выведут нас к тайнику, где укрыта от людей чаша с кровью Христовой. Видно, одно только чистое сердце и может теперь указать нам дорогу. Что же до рыцаря Галахада, то не сам ли Господь отметил его сегодня перед всеми? Или обманывают меня мои глаза и это тебя, сэр Кэй, нынче утром приветствовали у реки Божьи твари?
Многим не понравились такие речи Ланселота, ведь не только умелыми бойцами почитали себя Артуровы рыцари, нет – случалось и им рушиться с коней от богатырских ударов, – всего же досадней было им думать, что сыскалось в христианском мире такое дело, для которого не из них выбрал Господь бойца.
– Что ж, – сказал сэр Гарет, – коли пришла наша пора покаяться, чтобы и нас отметил Господь, кликнем святых отцов, и они отпустят наши грехи.
И многие тут застучали кубками по столу в знак того, что славно сказал Гарет Белоручка. Но печальны были король Артур и сэр Ланселот, потому что не братскую любовь видели они на лицах соратников и не твердая мудрость слышна была в их речах. Темнели от злой гордости их глаза, точно грозовая туча, и словно бы померкло сияние над Круглым столом.
О том, как ссорились рыцари на пиру и что произошло на турнире
Но встал тут со своего сиденья сэр Динадан и поднял свой кубок.
– Так выпьем же, благородные сэры, за мудрость Гарета Белоручки! Только вот боюсь я, если все мы разом отправимся за отпущением грехов, не хватит во всей Британии святых отцов, чтобы выслушать нас. Что же до Святого Грааля, то, уж видно, нашим детям придется отправиться на этот подвиг. Разве только пойдут за отпущением грехов наши клинки вместо нас. Сэр Кэй, благородный рыцарь, в какой храм пошлете вы свой доблестный мушкель?
Сэр же Кэй от гнева стал краснее вина в своем кубке.
– Желтоволосый болтун! – вскричал он. – Твое счастье, что мой мушкель полеживает нынче в сундуке, иначе пришлось бы сэру мушкелю взять еще один грех на свою железную душу!
И смолкли все в зале, ибо не бывало еще такого, чтобы за Круглым столом грозили рыцари расправой друг другу. Но не смутился Динадан Соломенный.
– Полно вам гневаться, благородные рыцари. Послушайте-ка лучше о том, как задумал получить отпущение своих грехов некий доблестный рыцарь. А прозвище у него было – Крепкоголовый, ибо мало кто мог остановить его в бою и не было для него лучшей забавы, чем яростная схватка. Что же до имени Крепкоголового, то не все ли равно – ведь нет того рыцаря в живых, а подвиги его забылись. Только и осталось от него на земле что эта история о его покаянии.
Вот однажды, после того как Крепкоголовый славно потрудился своим клинком на поле боя и многих добрых бойцов изувечил, а иных убил до смерти, приснился ему сон. И в том сне оказался его меч хрупким, как пастушеский посох, а латы и шлем не прочнее яичной скорлупы. "Будь я проклят! – вскричал Крепкоголовый, проснувшись. – И приснится же такое рыцарю. Добраться бы до того чародея, что напустил на меня такой сон!" А когда настало утро, позабыл он о том, что было ночью, и отправился на охоту, и до позднего вечера гонял он кабанов в лесных дебрях и бил длинным копьем красавцев оленей. Но едва настала ночь, как тот же мерзкий сон пришел к рыцарю, только на этот раз еще и конь сбросил его на землю.
Чтобы разогнать тоску, весь день пировал рыцарь в своем замке, а бродячие певцы-менестрели пели ему о его доблести. Однако едва пришла ночь и сон одолел Крепкоголового, как вернулся к нему тот же кошмар, да еще увидел он, что его взяли в плен и ведут на веревке, точно вола или барана.
С проклятьями проснулся рыцарь, поднялся в седло и в великом гневе выехал за ворота замка. Казалось ему, что меч сквозь ножны жжет его бедро и рвется в сечу. "Муками Господа нашего клянусь, – сказал рыцарь, – какие бы глупости ни снились мне, я вдоволь напою сегодня свой меч кровью, а иначе – пусть до конца жизни не смогу я снять свои доспехи!"
И едва он произнес это, как скачет ему навстречу рыцарь. Мигом укрепил Крепкоголовый свое копье в упоре и ударил на того рыцаря. Добрый удар нанес Крепкоголовый в середину щита. Ведь был он умелым бойцом. Однако же копье его разлетелось в щепы, а противник и не покачнулся в седле. Выхватил он тогда свой блещущий клинок и рубился, покуда были у него силы и дыхание. Но ни один из его ударов не достиг цели. Неизвестный же рыцарь стоял как утес, и дыхание его было ровным и могучим.
Наконец опустились у Крепкоголового руки, а из-за забрала неизвестного рыцаря раздался гулкий голос:
– Твоя клятва услышана, Крепкоголовый! – И с тем неизвестный рубанул Крепкоголового по груди крест-накрест.
Страшная боль прохватила обессилевшего рыцаря от головы до пяток, и рухнул он с коня.
Когда же он очнулся, то не было рядом с ним никого, и целы были его доспехи, и меч лежал поблизости. Подивился рыцарь тому, что с ним приключилось, поднялся в седло и вскорости был уже у себя в замке. Кликнул он слугу, чтобы тот помог ему снять доспехи, и слуга живо расстегнул застежки на латах. Но стальная броня не снималась с могучего тела Крепкоголового. Подобно черепашьему панцирю, срослась она с кожей рыцаря, и одно только забрало мог подымать он. Кликнул он кузнеца, чтобы тот разрубил или распилил доспехи, но едва кузнец принялся пилить сталь, как почувствовал Крепкоголовый такую боль, что нечего было и пытаться освободить его. В отчаянии несчастный рыцарь снова поднялся в седло и много дней, подобно лесному чудищу в железной шкуре, скитался по лесным дебрям, пока наконец его изнемогший конь не остановился перед хижиной святого отшельника. Тупым концом копья постучал Крепкоголовый в низкую дверь, и отшельник прервал свои молитвы и вышел к нему.
– Святой отец! – проговорил Крепкоголовый. – Если слышит Господь твои молитвы, помоги несчастному рыцарю.
И святой отец зазвал его к себе в хижину и выслушал рассказ Крепкоголового. Когда же замолчал рыцарь, то отшельник сказал ему:
– Не скоро вершится Божий суд, о рыцарь, но тяжким бывает его приговор. Видно, слишком любил ты проливать кровь, и не за обиженных и несчастных шел ты в бой, но только для того, чтобы показать свою силу и унизить соперника. Что же – теперь нет бойца, который мог бы сравниться с тобой, ведь на всем белом свете не сыскать человека, у которого вместо кожи был бы стальной панцирь. Разве не этого тебе хотелось всегда?
– Нет! Нет! – вскричал рыцарь. – Я буду молиться день и ночь, вместо этой хижины я построю тебе дворец из белого камня, лишь бы снялась с моих плеч эта тяжесть!
– Коли так, – отвечал отшельник, – раздай свое добро бедным и ступай в монастырь. Быть может, тогда Господь сжалится над тобой.
– Что такое? – проговорил рыцарь, и голос его был гневным и звенел как металл. – Раздать свое добро плаксивым бездельникам, которые и меч-то держать в руках не умеют? Не бывать такому! Придумай-ка, святой отец, что-нибудь другое, что-нибудь подходящее для благородного рыцаря. Ведь я же не землепашец и не купец, я – благородный рыцарь от золоченых шпор на пятках до султана на шлеме.
– О нет, – промолвил отшельник, – даже купцы не торгуются с Господом. Ты же хочешь прощения грехов, а торгуешься, словно покупаешь лошадь.
Страшно разъярился Крепкоголовый, и грозил отшельнику, и пугал его так, что сказал наконец старик:
– Ты хочешь другого пути к спасению? Оставь здесь своего коня, оставь копье и клинок, ступай по белому свету, проси милостыню и везде рассказывай о том, как покарал Господь твою гордыню. Может статься, и этот путь окажется верным.
Но еще сильнее разозлился рыцарь, выхватил кинжал и приставил его к горлу отшельника.
– Как смеешь ты глумиться надо мной, старик? Знай, что не сносить тебе головы, если ты и дальше будешь выставлять меня на посмешище.
– Видно, и правда у благородных рыцарей свой путь к спасению, – сказал отшельник так спокойно, словно полевой цветок, а не острый кинжал был в руке у Крепкоголового. – Возьми вот это, о рыцарь. – И отшельник указал Крепкоголовому на маленький бочонок, что лежал в углу его хижины. – Едва наполнишь ты водой этот бочонок, как тут же простятся твои грехи и доспехи твои перестанут тяготить тебя.
Расхохотался Крепкоголовый и выпустил отшельника.
– То-то же, – сказал он, – видно, и святым отцам хочется пожить. – И с тем он поднялся в седло и пустился в путь.
Когда же у копыт его коня зажурчал лесной ручей, спешился рыцарь и с бочонком в руках склонился к воде. Мигом пересох ручей, словно ужасный лесной пожар иссушил его. Отпрянул рыцарь, и вновь зажурчала вода, склонился к ней – и снова сухое дно перед ним. Проклиная весь свет, двинулся Крепкоголовый дальше. Но, к какой бы реке, к какому бы озеру ни подъезжал он, мигом пересыхала вода, когда хотел он наполнить свой бочонок.
Тогда погрузился рыцарь на корабль и приказал вести его туда, где море так глубоко, что самые высокие горы можно было бы скрыть на его дне. Когда же доплыл корабль до этого места, Крепкоголовый обвязал бочонок веревкой и начал опускать его за борт. Но чем длиннее становилась опущенная за борт веревка, тем дальше отступал океан, и корабль опускался вслед за водою. Океанская пучина словно расступалась перед бочонком рыцаря, и в ужасе глядели матросы на высокие водяные стены, что окружали их суденышко со всех сторон.
Понял тогда Крепкоголовый, что во всем мире нет такой веревки, чтобы хватило ему достать до воды. Втянул он бочонок на палубу, сел у борта и не проронил больше ни слова. Но едва причалил корабль к берегу, пустился он в путь и скоро добрался до хижины отшельника. Железной рукой гулко постучал он в дверь лачуги.
Когда же отшельник впустил его к себе, Крепкоголовый поставил перед ним пустой бочонок.
– Старик, – сказал он, – видно, ты великий чародей, ибо нет на свете воды, которая бы не убегала от этого бочонка. Но если ты не волшебник, то что же значит это?
– О рыцарь, – отвечал отшельник, горестно вздыхая. – Нет числа страданиям, что принес ты людям, и гордости твоей нет меры, но сердце мое болит от жалости к тебе, потому что не простил Господь твои грехи. Оттого и пересыхали ручьи и реки и океан расступался перед этим бочонком. Нет тебе прощения, безжалостный гордец!
И тогда случилось с Крепкоголовым то, чего не было с ним с тех пор, как первый раз почувствовал он тяжесть клинка в ладони. Упал рыцарь на колени перед отшельником, и горючие слезы рекою потекли по изможденному его лицу. Окованное сталью тело склонилось к самой земле, и вдруг одна тяжелая слеза сорвалась с подбородника шлема и упала на рассохшийся бок бочонка. Сквозь узкую щель просочилась она внутрь, и чудо свершилось! В тот же миг бочонок оказался полон. Доспехи же, прикипевшие к телу Крепкоголового, опали, как опадает по осени бурая листва. И долго молились рядом отшельник и рыцарь.
– Дивную историю рассказал ты, друг Динадан, – промолвил Ланселот негромко, когда история пришла к концу, и многие согласились с ним, ибо любили рыцари рассказы о чудных делах. Однако поднялся тут сэр Гавейн и сказал, усмехаясь:
– Пора бы сэру Динадану сменить рыцарские доспехи на кафтан менестреля. Славные истории плетет он сегодня за нашим столом. Да только не пристало рыцарю плакать над своими грехами, а ежели кто и накапает целый бочонок слез, то вряд ли побегут от него враги и, верней всего, не спасут его слезы от позорного поражения. Ведь и король наш, славный сэр Артур, не чем иным, как копьем и мечом, обращал в бегство дерзких пришельцев.
– Воистину так, – промолвил сэр Кэй, – и пусть, прежде чем мы разъедемся на поиски Святого Грааля, славный наш король позволит своим рыцарям помериться силами на турнире. Там-то все и узнают, многого ли стоят рассказчики застольных басен и любители малиновок. И пусть королева Гвиневера судит наше состязание.
– Что ж, сэр Кэй, – решил король, – будь по-твоему.
И вот на широком поле перед королевским замком построили помост для короля и королевы и сиденья для баронов расставили во множестве, там же, где обыкновенно собирался простой люд, устроили крепкую изгородь, чтобы никто не попал под конские копыта.
И когда прекрасная, как майский день, королева Гвиневера взошла на помост и взмахнула алым платком, то тут же два первых рыцаря ударили друг на друга со всей силою. И были то сэр Кэй и сэр Динадан Соломенный. Могучим ударом копья вышиб сэр Кэй из седла Динадана, так что тот расшибся весьма сильно и долго лежал на земле без движения. Ибо хоть и был сэр Кэй большим гордецом и завистником многих добрых рыцарей, но и сам он бился умело и не щадя сил. Гвиневера же опечалилась, ибо по душе ей был сэр Динадан, и шутки его, и незлобивость.
Многие рыцари выезжали еще на турнирное поле, но двум из них не было равных – никто не мог устоять перед Ланселотом и Галахадом. Один за другим рушились рыцари с коней от Ланселотовых ударов, а иных из них уносили с поля, потому что на диво могучим бойцом показал себя Ланселот в этом турнире, и без счета валялись на поле разбитые им щиты и разрубленные шлемы. Однако не этому дивились рыцари, ведь на всяком турнире хватает увечий и не привыкать рыцарям глядеть на свою кровь. Дивно было то, как побеждал своих противников Галахад, потому что без крови и увечий одолевал он своих соперников.
Сэр Кэй, едва одолев Динадана, пошел на сэра Галахада и так направил удар свой, что в самую середину Галахадова щита пришелся он. Но с неслыханной быстротою взмахнул Галахад клинком и отрубил наконечник у копья сэра Кэя. Как медведь заревел сэр Кэй от досады, ведь теперь не копье, а простая жердина осталась у него в руках, а щит Галахада был невредим, как и прежде. Вырвал тогда сэр Кэй из ножен свой меч и обрушился на Галахада. Отбил Галахад свирепые удары Кэя и такой дивный удар нанес в ответ, что разрубил Кэевы доспехи от горла до седла, самого же Кэя при этом даже не оцарапал.
На две стороны разошелся разрубленный панцирь, и сам Кэй, точно рак, расклеванный хищной птицей, вылупился из него на свет Божий. И многих еще одолел Галахад, но ни капли крови не пролил его клинок. Сверкал его меч, как холодное пламя, и падали с рыцарей доспехи, будто была то скорлупа, а не кованая сталь, что вышла из-под тяжких молотов.
Наконец двое несравненных бойцов остались на поле – Ланселот и Галахад.
– Видно, судьба вам помериться силою, – молвил король Артур. – Великая для нас всех удача увидеть поединок таких рыцарей. Эй, герольды! Трубите сигнал!
Вскинули герольды трубы, прозвенел над турнирным полем сигнал, выехали рыцари навстречу друг другу. Вот уже опустили они копья, укрепили их в упорах, вот уже кольнули шпорами могучих своих коней, и тяжело ударили по турнирному полю копыта. Но громкий крик взлетел тут над полем, и лошади остановились как вкопанные и заржали тревожно.
Вспыхнули щиты в руках у Ланселота и Галахада. Белым пламенем сверкали они в руках у рыцарей, и многим тут показалось, что в свете этого огня дивно помолодело лицо Ланселота. Точно белое сияние смыло с его лица морщины и шрамы. И вскричала со своего места Гвиневера:
– Господи всемогущий, помилуй нас! Одно лицо!
Вот тут-то и увидели все, как похож юный рыцарь Галахад на сэра Ланселота. Но одна только Гвиневера разом поняла все.
– О доблестный Галахад, – воскликнула она и сбежала с помоста. – Недаром вспыхнули ваши щиты, и не случайно это сходство. Ибо нет греха страшней, чем тот, когда подымут отец и сын мечи друг на друга. Так скажи же нам, юный рыцарь, кто твои отец и мать?
– Принцесса Элейна, дочь короля Пелеса, родила меня. Что же до отца, то его я не знаю, одно только помню с малых лет: как твердила мне матушка, что дивно похож я на своего отца, точно в одной форме отлил нас Господь.
Гвиневера же оглянулась на Ланселота и сказала:
– Еще бы, ведь и у самого Господа не часто бывают удачи.
И громко радовались король и бароны встрече отца и сына, и дивились их сходству. Только Ланселот с Галахадом молчали, а сердца их бились так, что казалось, не выдержат тех ударов кованые панцири. Но вот закипели на глазах у Ланселота слезы, и прикрыл он лицо рукою в латной рукавице.
– Сын мой Галахад! – проговорил славный рыцарь. – Хоть и обманом залучила твоя мать меня в мужья, но все простится ей за такого молодца. – И он подъехал к Галахаду и обнял его. А после того спустился сэр Ланселот из седла на землю и, любуясь сэром Галахадом, так сказал ему: – Не спеши покинуть седло, Галахад, дай отцу налюбоваться тобой.
И проговорила Гвиневера:
– Уж не собственная ли юность почудилась вам, сэр Ланселот, в юности этого витязя?
– Воистину так, королева, – отвечал Ланселот, а сыну прибавил: – Не пришлось тебе, Галахад, играть с отцовскими доспехами, и меч мой потихоньку от меня не тянул ты из тугих ножен. Что ж, видно, судьбе угодно, чтобы все у нас с тобой было иначе. И хоть нет у рыцаря друга вернее, чем меч, подай мне свой клинок, Галахад. Пусть знает он не только сыновнюю, но и отцовскую руку.
Рассмеялся Галахад, взял за лезвие свой меч и подал отцу. Но едва сомкнулись пальцы Ланселота на узорной рукояти, ощутил он непомерную тяжесть. Подхватил тогда сэр Ланселот левой рукою лезвие, и еще страшней стала тяжесть. И вот уже все слышат, как застонал от великой тяжести сэр Ланселот, и все видят, как ноги его, закованные в сверкающую сталь, уходят в твердую землю, точно это зыбкое болото. Оставил тут Галахад седло, принял из отцовских рук меч и забросил его в ножны.
– Недобрый знак, – проговорил Артур. – Видно, тяжким будет путь к Святому Граалю.
Но крепко верили в свою удачу рыцари Круглого стола, и, едва настало следующее утро, выехали они из ворот Камелота. Когда же миновал первый день пути, вывела их дорога к монастырю.
О том, как начались приключения рыцарей на пути к Святому Граалю
– Чудные дела творятся нынче, – проговорил Артуров племянник Гавейн, когда подъехали рыцари к монастырю. – Не иначе как волшебством поднялись здесь эти стены. Давно ли охотились мы в окрестных лесах, и ни деревня, ни замок не попадались нам, даже хижины землепашца не было поблизости. Сдается мне, что монастырь этот просто-напросто ловушка для благородных рыцарей.
Но расхохотался в ответ на это сэр Кэй:
– Хотел бы я посмотреть на того охотника, что расставит на меня силки! Или нынче телята гоняются за волками, а комары ловят ласточек? – И он подъехал к воротам монастыря и тупым концом копья ударил в медный таз, что висел на ветвях боярышника рядом с воротами. Когда же стих медный звон, монастырские ворота распахнулись, и просторный двор, где золотились на солнце дубы и ясени, открылся рыцарям. Тихая музыка доносилась из монастыря, словно облетающие деревья припоминали песни ушедшего лета, и незаметно для себя въехали рыцари на монастырский двор.