Вот уже стоит юный рыцарь перед чудесной дверью, и чудится ему, что частью золотого сияния стал он. И хочется ему коснуться двери, но сковывает руки странная робость. Тут померк волшебный свет, и загорелись на двери буквы: "Галахад, сын Ланселота, войди". Вытянул Галахад руку, но не успел коснуться двери, как сама распахнулась она ему навстречу.
– Господи! – вскричал Галахад и прижал к глазам ладони в железных перчатках, потому что испугался, что ослепнет, ибо нестерпимо ярким был свет, что лился на него. Словно тысяча солнечных восходов грянули разом над землею.
Но быстро миновал страх, и Галахад опустил руки. Посреди света и блеска, укрытая драгоценной тканью, стояла невидимая рыцарю вещь.
И понял Галахад, что кончился долгий путь из Камелота, что нынче стоит он перед Святым Граалем. Тогда рыцарь опустился на колени и молился долго и горячо до той поры, когда вдруг шевельнулась ткань, закрывавшая чашу с кровью Христа. И как уходит облако прочь от солнца, так и она сползла с возвышения, на котором стояла чаша. Ярче прежнего осветились стены вокруг Галахада, снова он услышал музыку, и так же, как накануне, мраком и тишиною окружил его сон.
Но прошло время сна, и поднялся Галахад, и огляделся в изумлении. Не было перед ним чаши, и только расшитое золотом покрывало поблескивало на полу. Однако тот же свет заливал все вокруг, лишь мягче стал он. Словно бы миновал ослепительный полдень, и остывающие золотые лучи скользили по разогретой за день земле.
Ищет Галахад, откуда льется свет, и не может найти. Распахивает двери, идет из зала в зал; точно невидимый светильник несут ему вслед – всюду заливает стены золотое сияние. Слышит Галахад гул за стенами замка, спешит к выходу, выбегает на двор. Но, видно, страшен двор Тремендоса Единственного для его подданных, шумит народ за стенами, но ни один не ступил за ворота.
Когда же вышел Галахад туда, где теснилась толпа, то подумалось ему, что все, кто ни жил в Стране Одного Замка, собрались здесь, ибо, куда ни смотрел он, везде стояли люди. Наконец приблизился к Галахаду тот из горожан, что был посмелее прочих.
– Благородный сэр, – проговорил он, – что сталось с владыкой нашим, герцогом Тремендосом Единственным? Вчера пришел ему срок объезжать свои владения, а он не вышел из замка. Ни отцы наши, ни деды не помнят такого, вот и собрались мы изо всех земель Тремендоса, чтобы узнать, неужели сыскался столь могучий боец и избавил нашу землю от Единственного?
И тогда Галахад снял шлем и сказал:
– У самых дверей замка лежит ваш владыка, и хоть нет на его теле ран, но уж не встанет больше герцог Тремендос. И как бы там ни было, похороните его без злобы и поношения.
Все же, кто был вокруг Галахада, опустились при этих словах на колени и застыли, точно в храме.
– Храни вас Господь! – воскликнул Галахад. – Разве я святой или королевскую корону увидели вы у меня на голове? Встаньте же, добрые люди.
И он нагнулся к старику-калеке, что склонился перед ним, и крепко взял его за плечи, чтобы помочь встать. Но едва он коснулся ветхой одежды бедняка, как тот распрямил скрюченную спину и легко, точно юноша, поднялся с земли. Костыли же его остались лежать рядом. Словно младенец, шагнул он с опаской, но новой, молодой силой налились его мышцы, и шаг был тверд, как у ратника, что выступает в поход. И тогда один за другим стали протискиваться сквозь толпу калеки и больные, и те, кому удавалось коснуться доспехов Галахада, уходили исцеленные, ибо переполнен был рыцарь Галахад силой Святого Грааля и одного добра хотело его сердце.
Но видит он, что мало сил у калек и убогих, и сам идет в толпу, и чем сильнее болит его сердце от жалости и любви, тем больше исцеленных остается за его спиной. Однако нет конца несчастным, что ждут исцеления, и тех, кто слаб и обижен, не сосчитать. И кажется Галахаду, что горе всего мира обступило его. Но идет рыцарь сквозь толпу, бороздит ее, подобно кораблю с могучими гребцами, и с каждым его шагом стихают рыдания и слезы высыхают на изможденных лицах.
Но вот остановился Галахад и прижал руку к своему стальному нагруднику там, где тяжко билось его сердце. Потому что с каждым шагом все сильней и сильней сжимала его боль, как будто бы страдания всего мира вбирал он в себя, как вбирает океан бесчисленные реки. И тогда Галахад взмолился о том, чтобы хватило ему сил донести благодатную мощь Святого Грааля до каждого несчастного. Но сильнее сжимает боль его сердце, и вот уже едва ступает он. И не виден его путь среди людей.
О том, как вернулся в Камелот меч Галахада
Когда настал второй день битвы Галахада с Тремендосом и разъяренные рыцари рубились за стенами замка, стали горожане возвращаться к своим домам. А возвратясь, увидели лежащего в пыли Ланселота и горько сетовали о нем, ибо считали его убитым. Тот же горожанин, жизнь которого спас клинок Галахада, позвал гробовщика и велел ему снять мерку и сделать немедля такой гроб, чтобы и самого знатного рыцаря не стыдно было отнести в нем на кладбище.
– А иначе – позор мне и моим детям!
Так сказал этот простолюдин и стал снимать с Ланселота доспехи, потому что был он человек бедный, а мертвому рыцарю, рассудил он, доспехи ни к чему. Но стоило ему расстегнуть застежки на шлеме Ланселота и снять панцирь, что стягивал грудь рыцаря, как шевельнулись ресницы Ланселота и еле слышно вздохнул он. Тут простолюдин побежал домой, и в недолгом времени они с женою перенесли могучего рыцаря Ланселота в свою лачугу и уложили его на нищую свою постель.
– Вот так-то, жена, – сказал тот горожанин, – негоже благородному рыцарю умирать в дорожной пыли, как бездомному бродяге. А жизни в нем осталось, я думаю, на несколько вздохов.
– А вот что я скажу тебе, – возразила его жена. – Негоже о живых говорить как о мертвых. Один Господь знает, жить этому рыцарю или умирать. – И с тем разумная женщина позвала умелого костоправа и посулила ему изрядную плату, если останется жив благородный рыцарь.
Много дней минуло, прежде чем сэр Ланселот раскрыл глаза и вздохнул полной грудью. Оглядел он убогую лачугу, и губы его шевельнулись. Но столь мало сил оставалось в некогда могучем теле Ланселота, что нельзя было разобрать, что говорит он. Однако заботливый хозяин понял, что какая-то тревога гнетет рыцаря, и, как умел, стал утешать его.
– Ах, благородный рыцарь, – сказал он, – теперь-то вы живы, слава богу! Но коли снова придет охота, смело можете помирать, ведь наш гробовщик сделал вам гроб точно по мерке. А уж какой красивый – хоть бы и самому Тремендосу Единственному впору.
А чтобы совсем успокоился Ланселот, приподнял он его на постели, чтобы виден был рыцарю просторный гроб, в котором они с женою устроили себе постель. Ведь места у них в домишке было совсем мало, а на единственной постели уже много дней лежал Ланселот.
Но прошел еще день, и они расслышали слова, что шептал из последних сил Ланселот:
– Ради Господа нашего, скажите мне, добрые люди, что сталось с сыном моим Галахадом?
И тогда Ланселот услышал рассказ о поединке, что длился три дня, и о том, как, переполненный силою Святого Грааля, исцелял несчастных Галахад.
– А когда разошлась толпа, – проговорил горожанин, – не было юного рыцаря нигде. И одни говорили, что он ушел на север, другие – что на юг. Третьи же твердили, что сын ваш, идя сквозь толпу, так преобразился лицом, что стал подобен ангелу небесному и попросту исчез, когда не осталось рядом с ним убогих и искалеченных. И, уж верно, держит он сейчас путь в те края, где мыкают люди горе, а всякие нечестивые правители мучают их, как им вздумается.
И проговорил сэр Ланселот, поникнув головою:
– Сын мой, сын! Недаром проломилась лодка на переправе, да только не мне было суждено пропасть в этой земле. Из тяжкой битвы выйдет доблестный рыцарь, и вылечит его раны сноровистый лекарь. Пройдет время – и снова в поисках приключений скачет он по всему свету. Но нет обратной дороги тому, кто принял в свое сердце чужое горе. Нет ему возврата, и нет исцеления!
Замолчал Ланселот и три дня не произносил ни слова. Когда же минули эти три дня, встал он с постели и отправился в замок Тремендоса. Долго бродил сэр Ланселот по пустому замку, покуда не увидел лежащий на каменном полу меч Галахада. Тогда он подобрал клинок и один, без копья и доспехов, пустился в обратный путь.
Шел Ланселот по дорогам, как простой странник, и не раз окружали его грабители, ведь богато украшен был меч Галахада, что нес рыцарь с собою. И тогда Ланселот клал его бережно на землю, и крушил разбойников голыми руками, и шлемы их разбивал кулаком, как орехи, покуда не пускались они в бегство. Своих же ран не чувствовал Ланселот и крови, что выступала на лохмотьях, не замечал.
И стала его кожа от солнца и ветра черна, а борода отросла до пояса и перепуталась, как шерсть у дикого зверя. И когда остановился рыцарь у ворот Камелота, то никто не признал его, а стражник ударил рыцаря древком алебарды. Взмахнул рыцарь кулаком – и повалился оглушенный воин, оттолкнул он другого и вошел в ворота королевского замка.
Но и тут не узнают Ланселота. Гремя оружием, обступили его рыцари Круглого стола, и вот уже отточенную сталь приставили к груди рыцаря, и у горла его холодный клинок. И, видно, такое горе жило в сердце Ланселота, что шагнул он вперед не раздумывая, и вот уже брызнула его кровь на светлую сталь.
– Великая честь для истинного рыцаря умереть в Камелоте, – прошептал он, улыбаясь, как будто не в его тело впивались отточенные клинки. И уже хотел он податься грудью вперед, чтобы истечь кровью на дворе Камелота и разом покончить со всеми своими бедами, но громкий крик раздался из окна королевских покоев:
– Безумные рыцари! Так ли вам подобает встречать доблестнейшего среди вас? Прочь оружие! А вы, сэр Ланселот, отчего вы молчите? Неужто вернулись вы в Камелот, чтобы истечь кровью и умереть неузнанным? – И такая боль была в крике Гвиневеры, точно это в ее тело впились рыцарские клинки.
Тогда опустили рыцари оружие и, вглядевшись, узнали Ланселота. Гвиневера же поспешила ему навстречу и, взяв за руку, ввела в королевские покои. И так велико было нетерпение короля Артура, что, забыв свои дела, усадил он рядом с собой израненного, в лохмотьях и запекшейся крови Ланселота, и спрашивал его, и вместе со всеми рыцарями весьма дивился тем приключениям, что выпали ему и сэру Галахаду. Когда же кончился рассказ о трехдневном поединке сэра Галахада с Тремендосом Единственным, воскликнул в изумлении племянник Артура Гавейн:
– Воистину небывалое творится на белом свете! Где видано, чтобы рыцарь столь доблестный одержал небывалую победу и запропал неведомо куда?
– Не вижу в том беды, – сказал сэр Кэй. – Не указаны рыцарю никакие пути, да только куда же он мог отправиться без меча? – И добавил негромко, чтобы слышали только те рыцари, что стояли поблизости: – Нет, благородные сэры, победой тут и не пахнет. Видно, сэр Тремендос изранил сэра Ланселота, а Галахада зарубил насмерть. Вот и помутился Ланселотов разум от горя – ведь было же с ним такое однажды.
И многие рыцари согласились с ним, ибо и помыслить не могли, чтобы рыцарь-победитель оставил свой меч и отправился неведомо куда, как монах-паломник.
Когда же сэр Ланселот повел рассказ о том, сколь многим несчастным принес облегчение сэр Галахад, громкий хохот раздался в зале. Рыцарь Мордред, приемный сын Артура и Гвиневеры, выступил вперед и проговорил:
– Полно, благородный Ланселот! Уж этим-то чудом нельзя удивить нас. Стоит мне раздать этим грязным бездельникам – землепашцам и горожанам – пригоршню мелкой серебряной монеты, как они будут счастливы и без Святого Грааля. И ездить для этого на край земли совсем необязательно. Если же вы с сэром Галахадом и вправду достигли Святого Грааля, то отчего же не привезли вы эту чашу сюда, в замок славного короля Артура? Или уже не признаете вы себя рыцарями Круглого стола и подданными короля Артура?
С великой дерзостью произнес эти слова сэр Мордред. И года не прошло с тех пор, как усыновили его Артур с Гвиневерой, а уже говорил он так, словно это он, а не Артур сидел на троне. Но многие рыцари после этих слов призадумались, потому что не могли взять в толк, что за подвиг совершил Галахад. Видно, казалось им, что чаша Святого Грааля – это что-то вроде сундука, в котором никогда не переводится золото. Ланселот же, слыша их перешептывания, поник головой и не сказал более ни слова.
Видя, что он молчит, протолкнулся вперед сэр Кэй и сказал дерзко:
– Не дай мне Бог отличиться вот так-то. Потому сдается мне, что скрылся Галахад с чашею Святого Грааля. И коли верно говорят, что небывалой силой наделяет эта чаша того, кто владеет ею, то недоброе задумал юнец Галахад. И боюсь я, не зарится ли он на трон благородного Артура?
– Опомнись, сэр Кэй! – вскричала тут королева Гвиневера. – Разве не видишь ты, как ранят твои слова благородного Ланселота? И кажется мне, что зависть мучает вас, оттого что слишком быстро оборвался ваш путь к Святому Граалю. Тебе же, сын наш Мордред, и вовсе не пристало говорить в этом собрании, ибо не смеешь ты по молодости лет судить сэра Ланселота.
И подошла леди Гвиневера к Ланселоту, взяла нежной рукой его огрубевшие пальцы и молила простить рыцарей Круглого стола. Но слишком велика была обида, что по злобе и неразумию нанесли Ланселоту рыцари. Молча поднялся он и печально и гневно взглянул на тех, кто толпился перед ним. Поклонился королю и королеве, положил на колени Гвиневере меч Галахада и вышел вон.
Вот спускается он по лестницам, выходит на двор, и в смущении расступается перед ним королевская челядь, как вдруг, гремя подковами, влетает в ворота взмыленный конь, и всадник на этом коне одет не по-рыцарски, один только добрый меч бьется у бедра, и пылью покрыто лицо его и одежда. Останавливает он коня, соскакивает на землю и бежит к Ланселоту как безумный, и желтые волосы его треплются на ветру.
– О сэр Ланселот! – восклицает он. – Мигом очутился я в седле, едва услышал, что вернулся ты в Камелот. Но отчего это рубище на тебе и почему не гремит музыка в Камелоте, раз ты вернулся?
И тут узнает Ланселот верного Динадана, и обнимаются рыцари, и глядят друг на друга в волнении. Когда же успокоились оба, то рассказал Ланселот о своих странствиях и о встрече в Камелоте, и вышли они из ворот замка и долго шли, понурившись.
Но вот прошли они две или три мили, и заговорил Динадан:
– Друг мой Ланселот, – сказал он. – Чернее драконьей крови та зависть, что поселилась в сердцах у рыцарей Артура. Любого из них можешь вызвать ты на поединок и прав будешь перед Господом. Но разве не братья все мы? И разве ты, Ланселот, не лучший среди нас? Прости их. Если же нынче трудно вернуться тебе в Камелот, то вот тебе мой совет: в одном дне пути от Лондона, на берегу Темзы, неподалеку от города Виндзора, живет в лесу отшельник. Был он некогда добрым рыцарем по имени сэр Брастиас, и, уж верно, с радостью примет он славного Ланселота до той поры, пока не забудутся его обиды.
На том рыцари и порешили.
О том, что приключилось на пиру у королевы Гвиневеры
Словно черная туча опустилась на королевский дворец, когда ушел оттуда сэр Ланселот. Почувствовали сэр Кэй и другие рыцари, что близок гнев короля Артура, – ведь это из-за их клеветы покинул королевский двор славный сэр Ланселот, – и стали они хитрить и изворачиваться, чтобы отвести от себя королевскую немилость. И пошли по Камелоту разговоры о том, что не жалует Гвиневера королевских рыцарей. Один сэр Ланселот мил ей, а отчего – бог весть. И король Артур стал хмуриться и подолгу оставался один. И не стало в Камелоте пиров и увеселений. Тихо в замке, как будто умер кто-то.
Явился тогда к королеве сэр Динадан и сказал:
– Добрая королева, об одном горюем мы с вами и ждем не дождемся возвращения Ланселота, ведь нет среди ваших рыцарей равного ему. Да только не любят обычные люди, когда день за днем удается кому-то все то, о чем они и помыслить не смеют. Оттого и копится горечь в их сердцах, и зависть прорастает в них своими черными корнями. Соберите же нас всех, благородная королева! Пусть на пышном пиру найдется у вас доброе слово для каждого. И когда смягчатся сердца рыцарей и зависть перестанет жечь их, вернется сэр Ланселот ко двору короля Артура.
Так и вышло, что вскорости задала королева пир в Лондоне для рыцарей Круглого стола. И случилось на этом пиру оказаться заезжему рыцарю сэру Мадору со своим родичем сэром Патрисом, что приехали ко двору короля Артура, чтобы рассудил он их. Ведь немалое наследство досталось Патрису и Мадору, и ждали они в Камелоте, когда придет их черед и выслушает их мудрый Артур.
На диво прекрасно был убран зал, где расселись рыцари, и каждого на столе ожидало излюбленное угощение. Когда же слуги наполнили пенистым вином высокие кубки и веселый шум пира заглушил музыку, подошел к королеве сэр Мадор и сказал:
– Прекрасная Гвиневера, велика для нас честь оказаться среди рыцарей Круглого стола, но родич мой, сэр Патрис, обидчив безмерно. И сидит он угрюм и зол оттого, что думает, будто из милости усадили нас за этот стол. Но стоит вам, благородная королева, поднести ему хотя бы вот это яблоко, как тут же развеселится сэр Патрис и не станет более омрачать ваш пир насупленными своими бровями.
– Будь по-вашему, – ответила королева.
Не знала она, что страшное коварство задумал сэр Мадор – отравить своего родича руками Гвиневеры, – и уже проколол он это яблоко отравленной иглой. А задумано это все было ради наследства.
Но вот идет королева через весь зал, и так она прекрасна, что смолкают за столом разговоры и все рыцари глядят ей вслед. А она идет туда, где, нахмурившись, сидит сэр Патрис, и говорит ему Гвиневера, ласково улыбаясь:
– Какая бы забота ни томила вас, сэр Патрис, забудьте ее сегодня, ведь для веселья и приятных разговоров собрались мы. И хоть не знаю я, каким угощением угодить вам, но хоть это яблоко прошу принять от меня.
Прояснилось лицо Патриса, и склонился рыцарь в поклоне перед королевой. Но стоило ему надкусить румяный плод, как в ту же минуту страшно исказилось его лицо, начал он пухнуть, и сердце его разорвалось.
Повскакали тут все рыцари со своих мест, стыдом и гневом разъяренные до безумия, ведь каждый из них видел, что подала яблоко несчастному Патрису королева Гвиневера. А корыстный негодяй сэр Мадор вскричал:
– Поистине не в добрый час заехали мы к вам, о рыцари Круглого стола! Ибо потерял я здесь славного рыцаря из своего рода, и без отмщения не уеду я из Камелота. – И сэр Мадор при всех назвал Гвиневеру отравительницей.
От горя и позора оцепенела королева, но не могла возразить, ведь у всех на глазах подала она яблоко сэру Патрису, а как подавал ей яблоко сэр Мадор, не видел никто.
Между тем на шум и крики явился туда сам король Артур, и весьма опечалился он, когда узнал о случившейся беде.