Разговорившись по пути в больницу, Терри упомянул, что спустил все деньги, загуляв с какой-то женщиной. Вдобавок у тех, кто его знал, создавалось впечатление, что он не вылезает из долгов. Бен Аделола и его сестра тоже разругались из-за денег. Случайное совпадение?
Я ворочалась в постели, думая, что не могу заснуть, но когда в очередной раз посмотрела на часы, они показывали 5.20. Мои мысли и сны переплелись.
Бу куда-то подевался, и теперь я замерзла, поэтому натянула на себя одеяло, прежде чем снова уснула. На этот раз мне вроде ничего не снилось, однако через три часа я вскочила с мыслью, не расспрашивал ли Росс Мортимер приходского священника, как и я, о витражном окне. Если бы такой разговор состоялся, отец Берк, вероятно, меня бы предупредил. Но я была уверена, что главную роль в истории с окном сыграла мисс Дьюнан, а значит, Мортимер в своих поисках все равно на нее выйдет.
Стоя под душем, я подумала, что карантин снят и статую Мадонны с Младенцем можно представить на всеобщее обозрение в Центре исторического наследия. Только прежде мне хотелось выяснить ее происхождение и, главное, что скрывается у нее внутри. Библиотека и центр открывались в десять. Есть время позавтракать, узнать в лечебнице, как чувствует себя отец, позвонить маме и, переговорив с Пегги, связаться с группой по расследованию убийства.
Когда Пегги через полчаса приехала, я зашла в офис сказать ей, что отцу стало хуже. Потом позвонила маме - она всю ночь провела с ним. По ее словам, в состоянии отца заметных изменений не было. Узнав, что Ричард скоро вылетает, она обрадовалась и попросила меня разыскать и захватить с собой, когда в следующий раз поеду в лечебницу, любимое стихотворение отца - "Июнь" Фрэнсиса Ледвиджа. Я пообещала прислать его по факсу.
По дороге на работу Пегги купила экземпляр "Айрленд тудей", дабы показать мне, что пишут о последних событиях. На первой полосе в глаза бросался заголовок: "Загадочная болезнь отступила". На четвертой странице я отметила небольшую заметку: "Страшная находка в деле танцовщицы из стриптиз-клуба".
Даррен Бирн не был автором этих публикаций. Образец его "творчества" встретился дальше - всего несколько строк, причем там, где они не слишком заметны.
ВРАЧ НЕ ВЫДЕРЖИВАЕТ НАПАДОК
Доктор Хади Абдулмалик, сотрудник больницы, находившейся в самом центре вспышки инфекционного заболевания в Каслбойне, покинул вчера свое рабочее место, после того как подвергся нападкам расистов.
Представитель Службы здравоохранения заявил, что хотя поведение некоторых граждан Каслбойна заслуживает осуждения, первоочередной обязанностью врача является забота о пациентах. Если доктор Абдулмалик того желал, он получил бы разрешение покинуть больницу Святого Лоумана, как только соответствующая замена была ему обеспечена.
На первый взгляд мелочь, а на деле - гнусная клевета. Пока продолжался кризис, Бирн не упускал случая вылезти с расистскими инсинуациями и сейчас хотел бросить тень на репутацию Абдулмалика. Однако повел себя как хулиганистый оболтус, отчаявшийся подыскать на школьном дворе подходящую жертву и напустившийся на первого встречного, который ни в чем не виноват. Редактор, очевидно, испытывал неловкость, давая заметку в номер, и поместил ее подальше от главных новостей Каслбойна, а заодно, вероятно, смягчил авторскую тональность. Директор школы схватил шкодника за руку. Возможно поэтому, а еще потому, что все последующие события плохо вязались с его скандальными репортажами об убийстве и грядущей эпидемии, Бирн заявился ко мне домой ради интервью, которое вернуло бы ему расположение начальства.
Я не стала рассказывать Пегги о стычке с Бирном - времени не хватало. Позвонила Галлахеру на мобильный; тот был отключен. Может, следственная группа передислоцировалась в Наван, где у них оперативный штаб? Впрочем, какая разница? Телефон в Наване я не знала, да и внимание следователей хотела обратить на то, что скорее относилось к компетенции Грута. Позвонив в гостиницу, Питера в номере не застала, в больнице его тоже не видели.
Раз уж я сидела за своим столом, то набрала по памяти краткое резюме разговора между Терри и Гейл и распечатала его.
- Еду в Центр исторического наследия, - предупредила я Пегги. - Мобильный отключу, чтобы не отвлекали. Сообщат что-то о папе, позвони Поле Иган, она передаст.
- Поняла. Имейте в виду, вчера вас разыскивал Доминик Ашер, по-моему, я вам не говорила.
- Зачем я понадобилась?
- Есть новости, просил перезвонить, когда сможете.
ГЛАВА 32
В холле гостиницы "Декан Свифт" не было ни души.
- Вы, наверное, рады, что карантин закончился, - сказала я, пытаясь завязать разговор с портье.
- Чем могу вам помочь? - спросила она строго, под стать своему серому в белую полоску костюму.
- Хотела бы передать кое-что для доктора Питера Грута.
- Лучше всего оставьте под дверью. Номер сто пять, - посоветовала она безучастным тоном.
Кому, интересно, лучше?.. Такое впечатление, что леди просто не желает себя утруждать. Я поднялась по лестнице на второй этаж, двинулась по коридору и тут увидела, как из своего номера выходит Грут - в белом махровом халате, он держал за горлышко бутылку вина. Совиньон бланк в десять утра? Неужто проблема с алкоголем у Питера Грута серьезнее, чем можно подозревать?
Я чуть не окликнула его по имени, но сдержалась, чтобы не ставить в неловкое положение. Пока он шел по коридору, шаркая гостиничными шлепанцами, подсунула конверт под дверь, не без интереса наблюдая, как перед одним из номеров он остановился и осторожно постучал.
Его впустили.
Ай да Питер, сказала я себе; похоже, времени даром не теряет. На том можно было поставить точку и уйти, однако любопытство пересилило. По пути к лифту я убедилась, что Грут зашел в номер 118, и, спустившись вниз, непринужденно обратилась к портье:
- Понимаете, развожу знакомым приглашения на барбекю. Одна из тех, кого хотела бы у себя видеть, остановилась у вас в сто восемнадцатом, но ее имя выпало у меня из памяти. Я, разумеется, хотела бы надписать конверт.
- Ее имя? - переспросила она, смерив меня презрительным взглядом. - Это номер мистера Мортимера.
Не зная, что и думать, я сидела в машине напротив Центра исторического наследия. "Надо же так глупо поверить, что Грут к тебе неравнодушен, Иллон!" Но еще глупее ради льстящей самолюбию иллюзии ставить под удар отношения, серьезнее которых в моей жизни не было. И ведь даже не женщина перешла тебе дорогу. Да, оплошала… дала маху, опростоволосилась, не въехала или как там сейчас в таких случаях говорят. И все же, несмотря на его наклонности, Грут заслуживает уважения. Да и не в гомосексуальности дело; бесит то, что он на Мортимера позарился.
А если я ошибаюсь? Чем еще могли они заниматься, оставшись наедине в номере? Пили ночь напролет? В покер играли? Какая разница! Главное, что Грут с Мортимером на дружеской ноге, и это наводило на дурные мысли. Возможно, Мортимер причастен к неудавшемуся проникновению в центр; значит, попытки меня запугать тоже его работа.
Только сейчас я поняла, что обеими руками вцепилась в рулевое колесо, уронив на него голову. Когда выпрямилась, увидела свое отражение в зеркале заднего вида: лицо белое как мел, на лбу - красная отметина. Сколько же времени я так, в раздумьях, просидела?
"Займись-ка делом, Иллон, ничего лучше сейчас не придумаешь".
Взяв у Полы ключ от нового замка, я открыла дверь центра, вошла и самым тщательным образом осмотрела статую, стараясь без нужды лишний раз к ней не прикасаться. Если это действительно ковчег, в первую очередь стоило заняться основанием, где обычно хранили реликвии.
Я осторожно ощупала гладкую окрашенную поверхность цоколя в поисках признаков скрытого внутри тайника, потом костяшками пальцев простучала каждый дюйм, стараясь по звуку определить, нет ли где пустоты. Безрезультатно - полостей в деревянном основании не было.
Придется разобрать скульптуру на части, только как? Не зная тонкостей стыковки и действуя наугад, ее легко повредить. Я отошла от сцены и стояла, изучая статую. Глаза скользили по фигуре, по Т-образному сочленению головы и торса, но манящий взгляд и загадочная улыбка женщины притягивали как магнит. Что она хотела сказать?
Прижимая к груди эскизный блокнот, я поднялась на сцену и обошла вокруг нее, приглядываясь к каждой детали. И впервые в складках алой мантии заметила тончайшую, почти невидимую линию шва, сбегающую вниз по бокам статуи. Все-таки ее собрали из трех сегментов: самым массивным была спина вместе с головой, а спереди - от шеи до цоколя - два поменьше.
Удивляло, что стыки между сегментами не обработали, оставили на виду, хотя не пожалели трудов, заделывая остальные. Не иначе, так было задумано - другого объяснения не находилось. А это означало…
Сердце учащенно забилось. Если догадка подтвердится, то рядом со мной, на маленькой сцене Центра исторического наследия в Каслбойне - одно из редчайших в мире произведений искусства.
Положив блокнот, я попробовала просунуть указательный палец в узкий зазор там, где у горловины платья сходились вертикальная и горизонтальная линии Т-образного стыка. Пролез только мизинец. Действуя им как рычагом, я попыталась приоткрыть сначала одну, потом другую секцию, но даже ногтем не смогла ни за что зацепиться - они, казалось, намертво приросли к монолитной задней части статуи.
В сумке у меня лежал кошелек, а в нем - кредитная карточка. Я вставила ее в самое начало шва и стала медленно продвигать вниз, пока на уровне поясной пряжки во что-то не уперлась. Надавила сильнее… невидимая преграда не уступала. Тогда я извлекла карточку, вставила в зазор под пряжкой и двинулась снизу вверх. На том же месте она снова застопорилась. Но теперь, когда я приложила усилие, внутри статуи что-то сдвинулось. Зазор между двумя передними секциями расширился, и стало видно, что их сдерживал деревянный фиксатор - простое устройство вроде щеколды или накидного крючка.
Сделав глубокий вдох, я потянула половинки на себя, и они медленно, как створки дверцы массивного шкафа, разошлись; показались петли, крепившие их к задней секции скульптуры. Я продолжала тянуть, пока створки полностью не распахнулись, словно расправленные крылья. Не мигая я смотрела на то, что в прямом смысле слова разворачивалось перед глазами.
Происшедшая со статуей метаморфоза была сравнима только с превращением куколки в прекрасную бабочку. Передо мной стоял триптих. На позолоченных поверхностях обеих боковых панелей пульсирующими красками изображены многочисленные мужские, женские и детские фигуры; такую переливающуюся радугу оттенков красного, голубого, желтого, лилового и золотистого увидишь разве что на крылышках бабочки "павлиний глаз". Взгляды людей устремлены на центральную панель - настоящий шедевр средневековой резьбы по дереву.
Теперь шея и голова Девы венчали второе, позолоченное и более изящное резное изображение верхней части ее тела. Причем основание шеи не нависало, а сливалось с ней, потому что, как я теперь поняла, в боковых панелях сделаны сложной конфигурации выемки и настолько точно пригнаны, что, когда панели закрываются, образуя лиф платья, то идеально прилегают к резному изображению внутри статуи.
В теле Девы, в нише, начинающейся от груди, размещалась целая резная композиция, примерно в одну треть внешней статуи. Ее главный скульптурный элемент - сидящий седовласый длиннобородый мужчина в позолоченном облачении. Из-за его головы исходят лучи света, и на конце одного из них прикреплен маленький белый, парящий в воздухе голубь. В простертых руках Бога Отца - крест, на котором распят его Сын Христос.
К. центральной группе - Святой Троице - приковано внимание всех стоящих и коленопреклоненных фигур на боковых панелях. Судя по посохам и костылям, эмблемам на шляпах и накидках, это паломники. Чуть отойдя в сторону от триптиха, я заметила, что на внутренних панелях позолоченные руки Пресвятой Девы переходят в горельеф и оканчиваются телесного цвета ладонями. Она раскрывает свои объятия паломникам, изображенным справа и слева от нее, даруя защиту и покровительство. Мария предстает как Mater Misericordiae, Матерь Милосердная, указующая нам, "земным странникам", путь к Святой Троице.
Передо мной было то, ради чего, собственно, статую сделали, - ее главный вид. На обратной стороне одной из панелей Младенец Иисус выглядел не совсем уместно и не предназначался для обозрения. Очевидно, статуя задумывалась как престольный образ и должна была стоять на алтаре полностью развернутой, лицевой стороной к молящимся прихожанам. Только в особых случаях - например, в праздники Богородицы, когда ее несли на руках во время шествия, - боковые панели возвращались в исходное положение.
Такие скульптуры в Германии называли Schreinmadonna - "алтарная Мадонна". Уцелело их менее пятидесяти, и только одна, насколько я знала, была изваянием Марии Кормящей. Да и та - небольших размеров, для домашних богослужений. Как правило, алтарные Мадонны изображались сидящими, оттого я и думать не думала, что наша находка окажется раритетом религиозного искусства. Редкостью они сделались отчасти потому, что за неортодоксальный символизм их рьяно уничтожали иконоборцы времен Реформации, да и католическая церковь не жаловала.
В сложенном состоянии Мадонна кормит Младенца Иисуса грудью, в раскрытом - Христос уже распят. Отдавая Спасителю животворящее лоно и перси, Пресвятая Дева, как ни парадоксально, посылает его на крест, символизируя одновременно жизнь и смерть. Но гораздо сомнительнее, с теологической точки зрения, то, что она предстает матерью всей Святой Троицы.
Зато коренным ирландцам статуя, возможно, пришлась по душе как раз по этой причине. Народу, почитавшему в прошлом триединых богинь, алтарная Мадонна не могла не полюбиться. Ведь она была сразу и человеческой матерью Христа, и богоподобной матерью Святой Троицы, и матерью-заступницей для всего человечества. Поклонение Марии в трех ее ипостасях вполне соответствовало бы высокому положению, которое она занимала в религиозном сознании кельтов.
С другой стороны, непонятно, чем статуя не угодила тогдашним колонистам, ведь до Реформации оставалось еще двести лет. Возможно ли, что смуту спровоцировал кто-то со стороны?
И каким образом она могла служить ковчегом? Никаких признаков вместилища для реликвии внутри ее не было.
Тут я сообразила, что от пережитого потрясения до сих пор не сфотографировала и не зарисовала статую в новом обличье. Отыскав в сумке цифровую камеру, я лихорадочно щелкала, словно боялась, что боковые панели сами собой закроются и никто никогда не увидит чуда.
Из библиотеки донеслись голоса Полы Иган и Мэтта Галлахера. Несколько секунд спустя он вошел в комнату.
- Пегги сказала мне, что ты будешь… Господи помилуй, она что, взорвалась?
- Здорово удивлен? Французы называли такие Vierge Ouvrante, - объяснила я.
- Что-что?
- Буквально означает "раскладывающаяся Дева", извини, если не слишком удачно перевела. Еще одно название - "алтарная Мадонна". А нашли мы ее вот такой - гляди… - Одну за другой я сложила боковые секции.
- Спору нет, впечатляет. Только откуда Бирн знал, что эта штука открывается?
- Ничего он не знал. Думал, внутри спрятано что-то ценное - может, украшенный драгоценностями футляр для реликвии. Но там даже места для него нет.
- А я вроде что-то заметил, когда ты ее закрывала… Ну-ка открой еще раз.
Я развела панели в стороны, Мэтт поднялся на сцену и перегнулся через одну из них.
- Вон там. - Он показывал на что-то, скрытое от меня лучами нимба Бога Отца.
Я значительно ниже Галлахера - пришлось подойти вплотную.
Позади и чуть повыше голубя - Святого Духа в позолоченном дереве - примерно там, где было бы сердце Пресвятой Девы, - виднелось круглое углубление не больше баночки из-под крема для обуви. В центре - инкрустированный драгоценными камнями зажим в форме цветка, похожего на колокольчик. Если здесь должно было помещаться то, что Робер де Фэ привез из Святой земли, значит, реликвия - буквально и метафорически - хранилась бы в сердце статуи.
- Думаю, теперь ясно, - сказала я, закрывая панели, - почему статую спрятали подальше. Остается выяснить, что реликвия собой представляла и где она теперь. - Я подобрала блокнот, и мы пошли к выходу.
- Ты хоть догадываешься, что за реликвия? - спросил Галлахер.
- Понятия не имею. Но если вычислю, легче будет сообразить, куда она могла подеваться.
- О чем вообще может идти речь - о костях? О пальце?
- Если реликвия связана с Пресвятой Девой, то нет. Как полагали, она вознеслась на небо не только душой, но и телом, и ее мощей не существует. - Я выключила свет, и мы закрыли за собой дверь. - Кстати, Мэтт, ты меня зачем-то искал? Извини, что сразу не спросила.
Он показал на маленькое кафе над библиотекой.
- Если не против, зайдем ненадолго, кофе выпьем.
ГЛАВА 33
- В первую очередь - о служебных делах, - начал Галлахер, когда мы уселись. - На Даррена Бирна пока ничего нет, но мы до него доберемся, недолго осталось.
- Не слишком ты меня успокоил.
- Поверь, все делаю, чтобы отправить его за решетку. Если на секунду покажется, что ты в опасности, звони прямо Имону Дойлу - хоть днем, хоть ночью. И советую на ближайшие несколько дней перебраться к Финиану.
Я не стала ничего объяснять.
- Вчера вечером наскочил на одного репортера - Эдди Сагрю, знаешь такого?
- Встречались.
- Он сказал, что Бирну самое место в ку-клукс-клане с его взглядами на иммигрантов, - парень их не скрывает, когда кокаина нанюхается. А после недавних расистских статеек Эдди и еще пара журналистов пообщались с редактором "Айрленд тудей" - объяснили, какой мерзавец у них зарплату получает. У Эдди такое впечатление, что редактор сам уже понял.
- Судя по последнему выпуску газеты, так и есть.
- Заправила стриптиз-клуба Мик Макаливи тоже сейчас чувствует себя как уж на сковородке, и не потому, что солнце припекает.
- Он подтвердил, что Латифа грозилась уйти из его заведения?
- Не отрицал. Заявляет, что вел с ней переговоры. Она сказала, передаю дословно, что работать девушкой эскорта не может по медицинским показаниям. Тогда он предложил ей заплатить три тысячи евро и идти куда хочет - золотое сердце у человека. Если допустить, что девочка пыталась откупиться, ссора с братом из-за денег выглядит правдоподобно. Но Макаливи мы еще потрясем, а Бену Аделоле доверять особенно не будем.
Я промолчала. Меня устраивало, что Аделола под подозрением, и не было смысла все усложнять.
- Теперь о личном. Настойчивость без ответа не осталась. Вечером у меня с Фрэн свидание - у нее ночные дежурства закончились.
- Рада за вас, Мэтт. Надеюсь, все будет хорошо.
О Груте ни один из нас словом не обмолвился. Распрощавшись с Галлахером, я вернулась в центр последний раз взглянуть на статую, прежде чем звонить Мюриэл Бланден.