Трезвонит-надрывается звонок на двери. Это Кит. Только он один звонит в дверь, а не в домофон. Мы живем в одном подъезде. Я на втором этаже, он на пятом. Кит – это Никита, мой лучший друг. Мы дружим уже одиннадцать лет.
– Егор, ты заболел? – кричит с порога Кит. – Почему в школу не пришел?
– У зубного был, – говорю я и иду ему навстречу. Меня качает.
Кит передергивает плечами и спрашивает:
– Ну и как? Страшно?
Я оглядываюсь: не слышит ли мама? Нет, она в кухне.
– Да жесть вообще! Я даже слинять хотел, – говорю я правду. Ему я всегда говорю правду. Кит понимающе кивает. Потом говорит:
– А к нам новенькая пришла…
Ангелина
Заканчивается вторая неделя в новой школе. Мне здесь не нравится. На меня все смотрят как на помешанную. Кроме меня, никто не ходит в форме. У них, оказывается, и формы никогда не было. Девчонки приходят, кто в чем хочет – кто в платьях, кто в коротких юбках, а кто даже в джинсах. И только я – в школьном сарафане. Потому что так хочет папа. И спорить с ним бесполезно. Он не понимает, что я выделяюсь из всех, что меня сразу видно в классе. И на меня все оглядываются, шепчутся и хихикают. А когда классная руководительница похвалила меня за то, что я выгляжу очень опрятно и с меня всем надо брать пример, стало еще хуже. Со мной вообще перестали разговаривать. Моя соседка сбежала на первую парту, сказала, что ей плохо видно доску. И теперь я сижу одна. И хожу на переменах одна, и ем в столовой одна. Это Ирка Мальцева всех настраивает против меня, крыса ушастая. Она у них считается первой красавицей, модно одевается, ногти красит. Правда, лак бесцветный, чтоб учителя не ругались, но все равно видно, что ногти красивые и гладкие как пуговки. У нее тонкие изогнутые брови и длинная коса, аж до поясницы. И она вся такая крутая, все ей в рот смотрят. Девчонки, конечно. Они готовы затоптать друг друга, лишь бы постоять с ней рядом или посмотреть новые фотки в ее телефоне. Показать ей свои фотки – так это вообще честь! А уж если она посмотрела и снисходительно сказала: "Ну супер" – то тут вообще счастья полные штаны. "Ой, Ирочка, а мою посмотри! А мою!" Слушать тошно.
Мальчишки у них вообще лопухи, взглянуть не на кого. Носятся по коридору, скачут как детсадовцы, друг через дружку, орут до хрипоты. Или включат музыку на телефоне, наденут кепки козырьком набок и танцуют хип-хоп. Вернее, думают, что танцуют. А сами даже движения повторить не могут, машут руками и ногами как коряги. Одиннадцать лет, а мозгов нет.
Все тут странное и непривычное. Класс маленький, всего восемнадцать человек. Со мной – девятнадцать. Меня сюда и приняли, потому что место было. То ли дело в моей старой школе – тридцать пять учеников, и девчонок в два раза меньше, чем мальчишек. Вот где было клево! В четвертом классе мой рюкзак трое таскали, по очереди. А еще пятеро им завидовали. Там я была самая красивая и самая крутая. И все хотели со мной дружить. И буква у класса была хорошая – "А". Четвертый "А". Как звучит! А здесь? Пятый "Д" – "дэшки". Никогда такого не слышала. И кстати, почему именно "Д"? В школе всего четыре пятых класса: "А", "Б", "В" и вдруг сразу "Д". А где "Г"? Почему ее пропустили? Получается, на самом деле мы – пятый "Г"? Жуть какая-то. И надо было папе записать меня именно в этот дурацкий класс!
Сегодня суббота, и мы едем в цирк, всем классом. Я не хочу ехать, но мама говорит, что нельзя отрываться от коллектива. Я пытаюсь ей объяснить, что я и так не в коллективе, я уже оторванная от него. И что мой коллектив остался там, в старой школе. А здесь не коллектив, а банка с ядовитыми пауками. Но мама не слышит. Она никогда меня не слышит.
И я еду. Хорошо, что папы нет дома и я могу надеть джинсы. Хотя мама протягивает мне форму. Она говорит, что это школьное мероприятие, и я должна там выглядеть ученицей. Но я решаю, что лучше целый год буду терпеть папины "меры", чем появлюсь в цирке, как идиотка, в школьной форме.
Я наконец-то одеваюсь нормально. И беру любимую сумку. И распускаю волосы. Они у меня пышные и волнистые. Если не утягивать их резинками и заколками, они рассыпаются по плечам светлыми воздушными локонами и выглядят как у моделей в рекламе. Хочу еще накрасить губы (всего лишь блеском, не помадой), но мама мертвой хваткой впивается в мою руку и набирает папин номер. Вырываюсь и бегу из дома так, с ненакрашенными губами.
Но зато это шок! Для всех. И в первую очередь для Мальцевой и ее свиты. Они меня даже не узнают сначала. А когда узнают, то застывают с разинутыми ртами. И прирастают к сиденьям. А я небрежной походкой прохожу мимо них в конец автобуса. Всю дорогу до цирка я вижу, как они шепчутся и стараются не оглядываться. А блондинчик рядом со мной (кажется, Белоусов) вообще не сводит с меня глаз. Когда я поворачиваюсь и в упор смотрю на него, он краснеет и опускает голову. И долго пялится на свои кроссовки.
Ну, кажется, не все так плохо. Жизнь налаживается.
Никита
В фойе огромного красивого цирка шумно и людно. Кажется, что здесь собрался весь город. Наш класс толпится перед входом в зал, а Елена Васильевна постоянно нас пересчитывает. Видимо, боится, что мы потеряемся в толпе. Просит никуда не уходить без ее разрешения. Зря волнуется: никто даже с места не двигается. Мальчишки плотным кольцом окружили Егора с планшетом. Он им показывает, как в игре закладывать "бомбочки" на мосту, чтобы противник не смог их разминировать. А девчонки выстроились возле Мальцевой, наряды свои демонстрируют. Они всегда так делают, когда мы куда-то едем с классом. И почему девчонкам обязательно хвастаться друг перед дружкой? Вечное соревнование у них – кто моднее оделся. Для чего? Чепуха какая-то. Они и в сторону мальчишек поглядывают и специально громко хохочут. Ой, посмотрите, как нам весело! Наверное, над клоунами так смеяться не будут, как сейчас. Они всерьез думают, что все сейчас оторвутся от стрелялки и обратят на них внимание?
Я тоже в толпе мальчишек, возле Егора. Только смотрю не на экран планшета, а на Ангелину, которая одиноко стоит в стороне. Когда я на нее смотрю, у меня приятно щекочет в горле, а по спине бегут ледяные мурашки, хотя в фойе совсем не холодно.
– Понятно теперь? Кит, ау, ты где? – говорит вдруг Егор и щелкает пальцами перед моим лицом. – Куда ты смотришь?
– Сюда, на мост, – говорю я и тыкаю пальцем в экран. – Куда мне еще смотреть?
В зале я меняюсь местами с высоким Бондаревым, говорю, что мне не видно арену. Егор недовольно бухтит, что я от него ушел и теперь ему не с кем поприкалываться. Но с моего места и правда не видно, а с места Бондарева она как на ладони. Не арена, конечно. Ангелина.
Я почти не смотрю представление, не обращаю внимания на возню, выкрики и смех моих соседей. В полумраке зала я вижу только ее силуэт. И мне почему-то хорошо оттого, что она здесь.
С этим же ощущением я еду домой.
– Ну как тебе? – спрашивает папа. – Понравилось?
– Очень! – искренне говорю я.
– Ну надо же, – удивляется мама. – А маленький был, цирк терпеть не мог.
– Растет парень, – говорит папа и скачет по комнате с Маринкой на шее. – Давно ли я тебя вот так же катал? Словно вчера.
Ага, так недавно, я даже не помню. Это было еще в начале жизни, одиннадцать лет назад. Как это может быть "словно вчера"? Странно, какая разная память у взрослых и детей.
Вечером я сажусь писать сочинение "Один летний день". Елена Васильевна задала нам его на понедельник. Она попросила описать всего один день из прошедшего лета. Но такой день, который больше всего запомнился, который оставил в душе неизгладимый след. Да, она прямо так и сказала: "Неизгладимый след в душе". Я сразу понял, чтó она имела в виду. У меня есть такой день. Только он не из лета, а из осени. Это день, когда Ангелина пришла в наш класс.
Но как я могу писать о таком? И я пишу, как летом на даче мы с папой нашли маленького щенка и стали кормить его Маринкиной кашей. Я ничего не придумываю, это правда. Щенок действительно жил у нас два месяца, а потом мы отдали его в частный дом нашим знакомым. Мама не разрешила забрать его к нам домой из-за Маринки. Но мне почему-то кажется, будто Елена Васильевна сразу догадается, что совсем не этот день оставил в моей душе "неизгладимый след". Разве может щенок, даже такой славный, сделать так, чтобы в голове звучала красивая музыка, а в животе трепетали бабочки? И чтобы в пасмурный день казалось, что вокруг светло и радостно? И чтобы каждое утро хотелось бежать в школу, чтобы увидеть ЕЕ…
Егор
Блин! Сочинение! Вот засада! Его же надо сдать завтра утром. А сейчас уже половина двенадцатого ночи. Совсем из головы вылетело! Да мне все выходные как-то не до него было. Я седьмой уровень проходил. Но так и не прошел. Мама взбунтовалась не по-детски. Ворвалась ко мне с горящими глазами и зверски вырубила комп. Прямо из розетки. Я даже сохраниться не успел. А потом вырвала сетевой провод и забрала его к себе под подушку. Чтобы я не смог включить комп ночью. Я иногда так делаю, когда Андрей в карауле, как сегодня. И снова завела свою песню, что я отбился от рук, что по-хорошему не понимаю.
Я-то как раз все понимаю. А вот она и правда не понимает. Сто раз ей говорил, что так нельзя комп вырубать. И зачем так лютовать вообще?
А теперь еще это сочинение! Как я без компа обойдусь? Сейчас бы нашел темку в инете и быстренько перекатал в тетрадь. Перед уроком дал бы Киту на проверку, и все было бы тип-топ. А теперь что? Снова пару получать? У меня и так их уже две штуки, одна по русскому, одна по литре. Куда мне еще? Андрей обещал, что разберется со мной, если за ум не возьмусь.
А как взяться-то за него без компа?
Я отсылаю Киту эсэмэску: "Спишь?" Почти сразу получаю ответ: "Лег. А что?" – "Горю, выручай". – "Как?" – "Надо сочинение написать". – "Сейчас?!" – "Ну не завтра же".
Телефон вибрирует на беззвучном режиме. Звонит Кит.
– Ты что, рехнулся? – шепчет он. – Ты днем не мог написать?
– Не мог, – говорю. – Я только что вспомнил.
– Ну ты и балбес.
– Знаю. Кит!
– Чего?
– Мне никак нельзя двойку. Я Андрею обещал. Ну Кит!
– Ослиная твоя башка.
– Ага.
Чувствую по голосу: сдается. Уже думает, как мне помочь. Я знаю, он не бросит меня. Это же Кит!
Мы договариваемся, что я сейчас приду к нему. Проберусь тайком, как вор. В двенадцать ночи. На свой страх и риск. Кит, конечно, тоже рискует. Его мама часто просыпается из-за Маринки. И заодно заходит к нему в комнату. Поэтому ко мне идти он не может. А моя мама не просыпается, ее пушкой не разбудишь. Если не пытаться достать провод от компа у нее из-под подушки.
Поднимаюсь на пятый этаж. Кит уже ждет меня возле двери. Проскальзываю в темный коридор. Кит осторожно хрустит ключом в замке. Этот звук не просто громкий, он оглушительный. Мы замираем на месте. Ничего, все спокойно. Из глубины квартиры доносятся храп и тихое хныканье Маринки. Хорошо, что входная дверь далеко от спальни родителей. Эх, и досталось бы нам, если бы нас застукали тут, в коридоре, ночью!
Мы с Китом сидим на постели и придумываем мой самый интересный летний день. Кит стучит по клавишам ноутбука. Так быстрее, и ошибки красным подчеркиваются. Хотя ему это не нужно, он и так пишет правильно. У него какое-то чутье на ошибки. Вот бы мне так!
Проходит час, сил уже нет. Мы зеваем по очереди. Хочется вытянуться на кровати во весь рост и закрыть глаза. Остается немного, три-четыре предложения для концовки. Но они не придумываются. Мысли закончились. Кит яростно трет лоб. Я бы уже давно плюнул и пошел спать. Ну подумаешь, сочинение не закончено. Оно же есть. Значит, двойки не будет. Но Кит не отступит, он настырный. Я вздыхаю и жду. Сам ведь кашу заварил, чего уж теперь.
Наконец все готово. Я вытаскиваю из принтера листок с сочинением. Он горячий как пирожок. Утром перекатаю в тетрадь и сдам. Не забыть бы сделать несколько ошибок, испортить парочку предложений. Написать их как-нибудь коряво. А то у Кита слишком все правильно. Училка догадается, что не я писал.
– Спасибо, Кит, в жизни не забуду, – говорю я. Кит прижимает палец к губам и прислушивается. Потом вдруг резко пихает меня под стол, а сам прыгает в постель и укрывается с головой. Я еле умещаюсь под столом и осторожно тяну к себе стул. Хоть чем-то прикрыться. В темноте светится зеленая кнопка включенного принтера. Прямо не кнопка, а целый фонарь. Мне хорошо видно, как в дверях появляется мама Кита в халате. Она смотрит в сторону кровати, оглядывает комнату. Потом проходит мимо меня к окну, прикрывает форточку. Она стоит очень близко, и синие цветы на халате – прямо перед моими глазами. Стараюсь не дышать, но получается плохо. Чувствую, что, если сейчас она не уйдет, я задохнусь.
В голове рисуется картинка: вот у меня заканчивается воздух, я теряю сознание и вываливаюсь к ее ногам. Она пугается и тоже грохается в обморок. И в комнате возле стола валяются уже два бездыханных тела – результат "Самого интересного летнего дня".
Мне становится смешно. Это всегда так: если нельзя смеяться, то сразу так смешно, что, кажется, сейчас тебя просто разорвет от смеха. Я зажимаю рот руками, стараюсь думать о чем-то очень плохом и грустном. Но куда там! Вообще ничего грустного не могу вспомнить, как будто моя жизнь – сплошной праздник.
Мама Кита наконец выходит из комнаты. Очень вовремя. Я больше не могу сдерживаться. Смех клокочет во мне и вырывается наружу. Я на карачках выползаю из-под стола и смеюсь как ненормальный. Пока еще шепотом. Но разве можно долго смеяться шепотом? Кит скатывается с кровати и тычет мне в лицо подушкой.
– Тише ты, балда! – сердито шипит он. – Чуть не спалились.
Я смеюсь в подушку, захлебываюсь от нехватки воздуха и кашляю. Кит стаскивает с постели одеяло и наматывает мне на голову.
– Придурок, я же задохнусь, – смеюсь я и стараюсь выпутаться из одеяла.
– Так тебе и надо! Будешь сочинения вовремя писать, – громко шепчет Кит и тоже начинает смеяться.
Мы хохочем вдвоем, уткнувшись в одеяло. А потом очень долго сидим на кровати. Ждем, когда уснет мама Кита, чтобы я смог выйти из квартиры.
Ангелина
– Ключевская сопка – самый высокий вулкан Камчатки – на 4750 метров выше уровня моря…
Я сижу перед раскрытым учебником математики и читаю условия задачи. В седьмой раз. Или уже в восьмой? А может быть, даже в десятый. Наверно, я читаю условия уже два часа.
– Гора Белуха на Алтае на 244 метров ниже Ключевской сопки. Гора Народная на Урале на 2612 метров ниже Белухи, а гора Победа (хребет Черского) на 1253 метра выше Народной. На сколько метров Ключевская сопка выше горы Победа?
– Поняла теперь? – нервно спрашивает мама.
Я качаю головой.
– Читай еще раз.
– Ключевская сопка – самый высокий вулкан Камчатки, – покорно начинаю я, – на 4750 метров выше уровня моря. Гора Белуха на Алтае…
Я читаю снова и снова.
– Гора Народная на Урале на 2612 метров ниже Белухи, а гора Победа (хребет Черского) на 1253 метра выше Народной…
Непонятные названия громоздятся одно на другое, цифры путаются в голове. Мне кажется, что это совсем не я читаю, а какой-то робот. Робот произносит слова из учебника и совершенно не понимает их смысла. Робот и не может понимать, его задача – читать, чтобы не нервировать маму. А я в это время думаю о другом. Ведь в мои мысли никто залезть не может, а значит, не может меня за них ругать. В мыслях я могу улететь куда угодно, могу стать кем захочу и, главное, никто мне этого не запретит.
– На сколько метров Ключевская сопка выше горы Победа? – заканчиваю я читать. В пятнадцатый раз.
– Ну? – спрашивает мама. Она старается держать себя в руках, но я уже вижу, как по ее шее ползут красные пятна. Еще немного, и она перейдет на крик.
– Что? – тупо спрашиваю я.
– Что значит "что"?! – взрывается мама. – Ты условия задачи поняла или нет?
Ничего я не поняла. Какие-то сопки, какие-то белухи на Урале. Как это вообще можно понять? Но если я скажу "нет", мама тут же начнет кричать. И я киваю.
– Ну наконец-то! – восклицает мама. – Что надо узнать в первом действии?
Я смотрю на задачу и молчу. На мое счастье, с кухни раздается веселая мелодия. Это мамин телефон.
– Решай, я сейчас приду проверю, – говорит мама и выходит из комнаты. Я быстро достаю телефон, выхожу в интернет и нахожу там свою закладку – ответы на все задачи по нашему учебнику математики. Пока мама с кем-то разговаривает, потом гремит сковородой на кухне, я быстро списываю решение задачи в тетрадь. Когда мама подходит ко мне, мой телефон уже в сумке, а я старательно вывожу: "Ответ: на тысячу шестьсот три метра".
– Что это такое?! – вдруг оглушительно кричит мама. Я вздрагиваю, рука дергается и делает в тетради лишнюю длинную черту.
– Что? – я испуганно смотрю на маму.
– Ты что натворила? Ты человек или нет? Что ты меня изводишь?!
Мама уже не сдерживается. Она кричит во весь голос. Внутри у меня все сжимается в тугой комок. Я смотрю на нее и совершенно не понимаю, что я такого сделала. Списала решение? Но ведь она не видела, это точно. Я успела убрать телефон.
– Ты что, тупица? Сколько раз тебе говорить: пиши синей ручкой! Синей, а не фиолетовой! И что это за почерк? Это не почерк пятиклассницы, это каракули! Это курица левой ногой писала! Вот это у тебя "о" или "а"? Понять невозможно! А вот здесь намазала…
Пронзительный мамин голос льется в уши как расплавленное стекло. Голове так горячо, что невозможно терпеть. Я чувствую этот голос, я его даже вижу и могу потрогать. Он распадается на разноцветные круги перед глазами.
– Нет, это не домашняя работа, это свинство какое-то. Ну-ка переписывай сейчас же.
Мама вырывает листок из тетради и кладет передо мной синюю ручку. Синюю, а не фиолетовую. Я трясу головой. Сейчас, в тишине, мне кажется, что я оглохла.
– Хватит прикидываться дурочкой, – тяжело дыша, говорит мама. – Что из тебя вырастет, если ты уже сейчас непонятно что вытворяешь? Мы же с папой тебе добра желаем. За ум не возьмешься – вырастешь такой же непутевой, как твой брат!
Мама выходит, хлопая дверью. Я отодвигаю от себя тетрадь, хватаю телефон и бегу на улицу. Мама кричит мне вслед на весь подъезд, что, если я сейчас же не вернусь, со мной будет разбираться папа. По всей строгости. Но я даже не оглядываюсь.
Я сажусь на лавку в ближайшем сквере. Сижу и думаю о брате. О моем непутевом брате Артеме. И мечтаю о том, что он однажды приедет и заберет меня к себе.
У нас дома это запретная тема. Уже несколько месяцев ни папа, ни мама не говорят об Артеме. Как будто его нет. Как будто он умер. Или даже как будто он никогда и не рождался. Мама и папа не хотят о нем вспоминать. Они не понимают, как в нашей семье, у таких интеллигентных родителей, мог вырасти такой "моральный урод".