– Вы что, ослепли все? Да она же врет! – не успокаивается Мальцева. – Она всех подставила, а теперь бедную-несчастную из себя строит!
Снова все шумят и возмущаются. И поддерживают Мальцеву.
– Мальцева! Уймись по-хорошему! – кричу я. – Чего вы все как звери? Как бродячая свора. – Я киваю на мусорные контейнеры, где сейчас, как назло, нет ни одной собаки. – Всё, конец, мы спалились! Никто не виноват. Все знали, на что шли.
Я беру новенькую за руку и веду за собой. Она послушно идет. Нас никто не останавливает. Только Мальцева шипит в спину:
– Ты еще пожалеешь, Фомин… Ты не знаешь, кого защищаешь.
– Да заткнись ты, – говорю я. – Достала уже.
Я знаю, кого защищаю. Новенькую. Ангелину Ожегову. Слабую девчонку, которую никто не защитит. Кроме меня.
Ангелина
Он ведет меня за руку, а у меня внутри все дрожит от радости: получилось, получилось! Он поверил. Ему захотелось спасти меня, прекрасную принцессу, из лап злобного монстра по кличке "Пятый "Д"". Может быть, каждый хулиган в душе – отважный рыцарь?
Мы выходим из парка, и я отнимаю руку. Хорошего помаленьку. Заслужить еще надо, чтоб меня за руку держать. Размышляю, дать ему понести свой рюкзак или не надо. Решаю, что пока еще рано. В следующий раз, когда сам попросит. А если не попросит, уж я найду, как намекнуть. Фомин идет рядом и молчит. Еще и хмурится. Не знает, о чем говорят со спасенными принцессами. Надо помочь герою.
– Я так испугалась, – говорю я. – Они меня чуть не избили.
– Не бойся, – говорит он. – Они тебя не тронут.
– В школе, может, и не тронут. Когда ты рядом. – Я пристально смотрю ему в глаза. Он не смущается, как Белоусов, и не отводит взгляд. – А после школы? Я ведь всегда через парк хожу. Они меня там подкараулят.
– Ну хочешь, я тебя провожать буду? – говорит он. – Пока они не забудут.
– А если они долго не забудут? – спрашиваю я. – Весь год?
– Значит, буду тебя провожать весь год, – говорит он.
Мы доходим до угла, за которым начинается наш двор. Двор большой и квадратный и хорошо просматривается из нашего окна.
– Я пришла, – говорю я. – Дальше не надо.
– Утром в понедельник я буду ждать тебя здесь, – говорит он.
Я с благодарностью смотрю на него. И надеюсь, что она у меня получилась, эта благодарность во взгляде. Я ее тренировала перед зеркалом.
Он остается на углу, а я иду через двор. Одна. Потому что мама может смотреть в окно. И обязательно спросит, кто это шел со мной рядом. Если бы это была девочка, она бы, может, и не спросила. А если мальчик, точно спросит. Мама считает, что мне рано дружить с мальчиками. "Тебе же всего одиннадцать! – говорит она и смотрит на меня с ужасом. – Какие могут быть мальчики? Рано еще романы крутить. Лучше об учебе думай!"
И я думаю. Но как можно думать только об одной учебе? И почему мама говорит мне, о чем можно думать, а о чем нельзя? Ведь у меня свои мысли в голове, свои, а не мамины. И человек я другой, отдельный от мамы. Разве я не могу хотеть чего-то своего?
Иногда я думаю, что маме нужна не я. Не живая дочка, а какой-нибудь робот. Робот-девочка. С аккуратно заплетенными косичками и бантиками, в клетчатой школьной форме и беленьких носочках. Девочка-робот будет постоянно улыбаться маме, целыми днями будет сидеть за столом и делать уроки. И думать будет только о том, о чем хочет мама. И наказывать ее будет не за что.
Я иду к дому напрямик, через детскую площадку. И вдруг замечаю на качелях телефон. Тонкий белый телефон с большим экраном. Это же настоящий смартфон. Его явно кто-то забыл. Я смотрю по сторонам. На площадке – ни одной живой души. У меня перехватывает дыхание. Я никогда не находила телефонов. И вообще ничего не находила. Неужели это мне так повезло? Такой крутой смартфон, в сто раз лучше, чем мой телефончик, маленький и простенький. Который у меня очень часто отнимают. Вот вчера, например, отняли на три дня. Потому что я утром кровать не заправила.
Я хватаю свою находку и бегу в подъезд. Уже в квартире соображаю, что маме нельзя говорить про смартфон. Пусть о нем никто не знает. Он будет у меня запасным. Папа меня накажет, заберет мой телефон, а я спокойно буду пользоваться этим.
– Ангелина, это ты? – кричит с кухни мама.
– Да, – отвечаю я, а сама ищу кнопку, чтобы выключить смартфон. Я боюсь, что он зазвонит.
– Почему ты так поздно?
– Нас задержали. Шестой урок был. Природоведение.
– Я уже два раза обед разогревала, – сообщает мама. – Мой руки и переодевайся.
Я злорадно усмехаюсь. Так вам и надо. Не отнимали бы у меня телефон – знали бы, когда обед разогревать. Кнопка наконец находится, чужой мобильник издает мелодичное пиликанье и гаснет. Я оглядываюсь по сторонам, куда бы его сунуть. В школьной форме очень маленький карман – не карман, а одно название. В рюкзак нельзя, мама обязательно туда полезет за дневником. Может, в обувь? Но у меня же не сапоги, а маленькие открытые туфли. А если в куртку на вешалке?
Пока я раздумываю, мама выходит в коридор и, конечно, замечает смартфон в моих руках. Его невозможно не заметить, он слишком большой и красивый.
– Что это? Откуда это у тебя? – требовательно спрашивает мама.
Можно сказать, что телефон мне дала подруга, на время. Но когда мама вот так давит на меня, я перестаю соображать.
– Нашла, – выдавливаю я через силу.
– Где нашла?
– В парке.
– Где именно?
– На лавке.
– На какой лавке?
– Не помню уже…
Это натуральный допрос. Мама смотрит пристально и с подозрением. Как будто она точно знает, что я преступница и воровка. Что я вытащила телефон из чьей-то сумки.
– Пойди и положи туда, где взяла, – выносит мама свой приговор.
– Но его там украдут! – с отчаянием говорю я. Мне так жалко, что смартфон подберет другой счастливчик. Мама задумывается.
– Надо посмотреть ближайшие вызовы и позвонить, – говорит она. – И сказать, чтобы хозяин телефона связался с нами.
Я даже не спрашиваю, почему не могу оставить смартфон, если я его честно нашла. Мама скажет, что чужую вещь надо обязательно вернуть. Именно так поступают порядочные люди. Но почему-то, когда папа забыл телефон в магазине на прилавке, порядочные люди нам его не вернули.
Мама вертит в руках мобильник и не знает, что с ним делать, как посмотреть последние вызовы, если он не реагирует ни на какие кнопки. Она вообще с техникой не особенно дружит. Я радуюсь, что догадалась его выключить. Теперь до прихода папы у меня есть время, чтобы вытащить сим-карту. Тогда уже точно звонить будет некому, и классный плоский смартфон останется у меня.
Никита
Я вынимаю электронный градусник из-под мышки и тоскливо вздыхаю: тридцать семь и восемь. Снова поднимается. Скоро мама начнет бегать вокруг меня, совать мне таблетки, горячее молоко и класть мокрые компрессы на мой лоб. Уже шестой день так. Температура падает часа на два, а потом опять подскакивает почти до сорока. Горло горит огнем, глотать невозможно. Это моя "любимая" ангина активировалась. Я никогда ничем не болею, кроме ангины раз в год, но зато этот "раз" и вспоминаю весь год с содроганием. Две недели в постели, с высоченной температурой и дикой болью в горле. Голова гудит, глаза ломит, делать ничего не могу – ни читать, ни в компьютер играть, ни телевизор смотреть. Даже есть толком не могу, потому что больно, да и не хочется. Поэтому я болеть не люблю, как другие. Лучше уж в школу ходить, лишь бы чувствовать себя нормально.
Я свалился с температурой в воскресенье, когда мы приехали от папиного друга. А сегодня уже суббота, получается, что я провалялся целую неделю. За эту неделю я даже Егора не видел, его ко мне не пускали, да мне и не до него было. Я и на эсэмэски отвечать не мог – так мне было плохо. Но сегодня немного легче. Я даже могу сидеть в постели и болтать по телефону с Егором, который только что вернулся из школы.
– Ну как ты там, жив еще? – весело кричит он в трубку.
– Кажется, да, – хриплю я. – Но не уверен.
– К тебе уже можно?
– Скорее всего, нет. Мама ко мне никого не пускает. Даже Маринку к бабушке увезла, чтобы я ее не заразил.
– А я бы с удовольствием заразился. Так хочется поболеть чуток!
– Тебе не понравится, – вздыхаю я. Он смеется. Я представляю, как он сейчас ходит по комнате взад и вперед и держит трубку возле уха. Он всегда ходит по комнате, когда разговаривает по телефону. А другой рукой, в которой нет телефона, он вертит какой-нибудь предмет, ручку или карандаш. Что попадется на столе в тот момент, когда он начал говорить. Я пытаюсь угадать, что он вертит в руках сейчас, и чувствую, как я по нему соскучился. С каким удовольствием я сейчас посидел бы с ним у компьютера или посмотрел фильм в кинотеатре! Или просто походил по улице и поболтал. А вместо этого должен лежать в постели и давиться горячим молоком и липовым отваром.
– Расскажи, как там у вас, – прошу я.
– Где? В школе? Да все так же, – говорит Егор. – Что там может измениться?
Мне очень хочется спросить, как там Ангелина. Ее я тоже не видел неделю. Но не могу же я спрашивать про нее у Егора. Как я объясню, почему меня это интересует?
– Как ваш побег? – спрашиваю я. – Получился?
– Не-а, – беспечно говорит он. – Нас накрыли через десять минут.
– Как?
– Вот так. Сидим мы такие в "джунглях", в беседке, ну, там, где высокие елки…
– Ну?
– И вдруг сразу с двух сторон появляются охранник и физрук! И говорят: ну что, голуби, попались! Полетели обратно в голубятню. Построили нас и повели к директору. Как она бесилась, ты не представляешь! Расформирую, говорит, класс! Все в другие школы пойдете. Всех родителей вызывали. А мама у меня как ругалась! Если бы не Андрей, убила бы на фиг.
– А как же вас нашли?
– Не знаю, – как-то неуверенно говорит Егор. – В окно, наверно, видели, как мы через двор бежали. Ну и поняли, что в парке надо искать.
Я снова вздыхаю с облегчением, что не участвовал во всем этом балагане.
– Ну, ты в понедельник придешь? – спрашивает Егор.
– Нет, – говорю я. – Мне еще неделю валяться.
– Жаль, – говорит Егор. – Ну, ты выздоравливай. А я тебе звонить буду.
– Ладно, – уныло говорю я и снова беру градусник. А что мне еще остается? Только измерять температуру. Хоть какое-то развлечение.
Егор
Странное чувство. Непонятное. Спрашиваю Кита: "Придешь в понедельник?" – и боюсь услышать "да". Он говорит "нет", а я радуюсь. Я не хочу, чтобы он приходил. Жесть! Я радуюсь его болезни, радуюсь, что его нет в школе. Какой же я после этого друг?
Но разве я виноват, что все так получилось? У меня перемены. Я теперь встречаюсь с девчонкой. С новенькой. С Ангелиной Ожеговой.
В это невозможно поверить! Я ВСТРЕЧАЮСЬ С ДЕВЧОНКОЙ!
Каждое утро мы вместе идем в школу. А после уроков я провожаю ее до нашего угла. Чтобы не светиться. Она говорит, что мама ее не поймет. Ну, моя мама тоже не поймет, по-любому. Мамы почему-то всегда считают нас маленькими. Даже сейчас, когда мы выросли, когда нам уже одиннадцать. Интересно, что я говорю "уже одиннадцать", а мама – "всего одиннадцать". Все они такие, что ли, эти мамы?
Мы идем с Ангелиной по парку. Медленно, как с Китом. Идем и разговариваем. Оказывается, с девчонкой тоже можно разговаривать. Просто разговаривать, о чем хочешь. Можно рассказывать о фильмах, о компьютерных играх или о себе. И она слушает. И смеется. И тоже рассказывает.
А позавчера я нес ее рюкзак. Ангелина сказала, что ударилась и, типа, он давит ей на синяк. Я сразу понял, что она нарочно так сказала. А на самом деле у нее ничего не болит. Но рюкзак все равно взял. Это был как бы тест. Она хотела узнать, буду я с ней встречаться или нет. Ведь, если пацан и девчонка идут рядом, это еще ничего не значит. А если он несет ее рюкзак, значит, они встречаются.
Все девки в классе прямо взбесились из-за этого. Подкалывают, ржут, называют нас сладкой парочкой. А мне по барабану. Я знаю, они это от зависти. Их-то никто не провожает. И рюкзак не носит.
А Кит все еще не знает. Я хочу ему сказать, только как-то страшновато. Вдруг подумает, что я больше не буду с ним дружить, раз у меня есть девчонка? Да нет, ерунда. Он так не подумает. Это же Кит. Он все поймет.
Но все равно хорошо, что у меня еще целая неделя!
Ангелина
Моя взяла! Мальцева задыхается от злобы. Каждый день я вижу ее взгляд и поражаюсь: сколько ненависти может быть в человеке! У меня теперь есть враг, самый настоящий, нешуточный. Она то плечом меня заденет на перемене, то соком в столовой обольет, будто бы нечаянно, то мой рюкзак в мусорную корзину бросит. То есть я не вижу, что это именно она бросает его в корзину. Она делает это, когда меня нет в классе. Но когда я его оттуда достаю, она смотрит на меня с таким злорадством, что я даже не сомневаюсь, чьих рук это дело. А все остальные молчат, покрывают ее.
Дело вовсе не в побеге, на эту тему все уже успокоились. Дело в том, что я хожу с Фоминым. Не только хожу, но и дружу. Уже целую неделю. И совершенно этого не скрываю. Зачем я буду скрывать, если это и была моя цель – уесть Мальцеву. И уела я ее полной программе, она до сих пор не может опомниться. Так ей и надо, овце тупоголовой! Чтобы ее позлить, я специально прошу Фомина принести мне на перемене шоколадку или мороженое. Он послушно бежит в буфет и покупает. На свои деньги, конечно. А когда он мне все это отдает в классе при всех, Мальцева презрительно кривит губы и отворачивается. Но я чувствую, что она готова меня убить. Поэтому стараюсь всегда находиться у всех на виду, чтобы в классе кроме нас с Мальцевой еще кто-нибудь был. Желательно мальчишки. Они-то не пляшут под Иркину дудку. А самый мой верный защитник – это, конечно, Фомин.
Конечно, в классе опасно стало, но все же так здорово! Хоть какая-то жизнь появилась. А то было болото болотом. Все сидели за своими партами и смотрели на доску. А теперь чувства забурлили – любовь, ревность, ненависть. Интересно стало. Есть за чем в школу идти. За впечатлениями.
В понедельник у нас труды. Мы занимаемся швейным делом. Естественно, отдельно от мальчишек. Поэтому я остаюсь без защиты, наедине со всеми одноклассницами, которые меня ненавидят. Ну, ненавидят, может быть, и не все, а Мальцева и еще две-три, но остальные тоже не на моей стороне.
Я замечаю быстрые взгляды, которыми обмениваются одноклассницы. Мне это не нравится. Что-то они затевают. И я пересаживаюсь за стол перед самым носом трудовички, Маргариты Николаевны. Тут не тронут. Лишь бы она из кабинета не вышла. А то она очень любит выходить. По десять-пятнадцать минут где-то гуляет, пока мы машинные швы изучаем и тренируемся строчить.
Строчить на машинке скучно и нудно. Я отодвигаю тренировочный лоскуток и смотрю в окно. Наши мальчишки сгребают мусор с газона. У них заболел трудовик, и их забрали на общественные работы. Почему-то за ними никто не следит, они одни. Вот уже перестали убираться и машут граблями, сражаются как на шпагах. Ну детский сад, точно. Фомин замечает меня в окне и машет мне рукой. Я оглядываюсь. Кроме меня это кто-нибудь видел? Конечно, ОНА видела. Кто бы сомневался?
На столе у Маргариты Николаевны звонит телефон. Она хватает его, велит нам продолжать и выскакивает за дверь. Машинки тут же перестают строчить. Наступает тишина. В это время Фомин бросает в мое окно охапку осенних листьев. Наверное, вместо цветов, которых уже нет. Наш кабинет на первом этаже, поэтому почти все листья оседают на подоконнике за стеклом. Я смотрю на Фомина и улыбаюсь. Хотя на самом деле мне хочется треснуть ему кулаком по башке. Он что, совсем ку-ку? Он ничего не понимает? Это же все равно что палку в улей воткнуть. Все уже прилипли к окнам. Все меня ненавидят с новой силой. Им никто никогда не кидал листья на подоконник.
Я могу предсказать свое будущее. На несколько секунд вперед. Я его вижу, во всех красках. Оно ужасно. И все равно я не могу отказать себе в этом удовольствии. Я поднимаюсь из-за парты и посылаю Фомину воздушный поцелуй.
И тут же, придавленная мощной тушей, падаю на деревянный стул и стукаюсь виском о швейную машину. Мальцева больно хватает меня за волосы и тычет лбом о крышку машинки. Краем глаза я вижу ноги окруживших нас девчонок. Никто не помогает Мальцевой. Но и не вступается за меня.
– Зараза белобрысая! – шипит она в ярости. – Я тебя предупреждала!
– О чем? Что ты психически больная? – удается выговорить мне. У меня искры сыплются из глаз, а на шее под волосами становится мокро.
– Ты чего всем нашим пацанам глазки строишь? Ты чего вообще приехала?
– Тебя не спросила, – хриплю я, стараясь вырваться из ее рук. Только не получается. Она большая и крепкая. И очень злая. Как ведьма.
– Если не уберешься из нашего класса, хуже будет. Поняла, дрянь?
– От такой слышу.
– Не трогай Фомина. Он давно мой!
Она резко дергает меня за волосы. Я зажмуриваюсь от боли. Но все равно отвечаю и стараюсь, чтобы прозвучало насмешливо:
– Да что ты! А он в курсе?
Тут, на мое счастье, возвращается трудовичка. Вот теперь можно плакать, есть перед кем. Как назло, слез нет, одно только бешенство. Ну ничего, меня Юлька научила плакать как в театре. Она называла это "художественное слезопускание". Это очень просто. Нужно ртом сделать такое движение, как будто зеваешь, но не зевать, а остановиться так, с поднятым нёбом, и подождать немного. И слезы сами потекут. Всегда срабатывает.
Я, несчастная и истерзанная жестокой одноклассницей, тихо плачу возле своей швейной машинки, закрываю лицо руками. Ошарашенная Маргарита пытается добиться от меня, что здесь произошло.
– Я не знаю, – всхлипываю я. – Я просто шила… А она накинулась… Говорила, чтобы я убиралась из класса… Они ненавидят меня все, не хотят, чтобы я здесь училась…
Красная взъерошенная Ирка тяжело смотрит на меня. Она бы меня сейчас убила, если бы могла. Сквозь раздвинутые пальцы я вижу ее бешеные глаза. Что, не нравится мое объяснение? Так попробуй объясни сама.
Мальцеву уводят к завучу, а я под присмотром Маргариты Николаевны отправляюсь в медпункт. У меня в кровь разодрана шея и синяк на лбу. Мне обрабатывают раны и возвращают в класс на труды. А Мальцева появляется только к концу следующего урока, математики.
Мы встречаемся взглядами. Я понимаю, что это только начало. Что вместе нам здесь не жить. Из нас в классе должен остаться кто-то один.
Все пишут в тетрадях условия задачи, а я прикладываю платок к постоянно мокнущим царапинам на шее. И мечтаю отрезать Иркину косу. На следующих трудах, через неделю. Портняжными ножницами. Они большие и острые. Как отхвачу косу за один раз, она даже опомниться не успеет. Совсем обнаглела эта Мальцева, просто беспредельщица какая-то. Но я сдаваться не собираюсь, не на ту напали. Не нравится, что Фомин за мной бегает? Захочу – все остальные тоже будут бегать. Сколько их там осталось? Шестеро. Нет, пятеро без Белоусова. Кстати, что-то Белоусов долго болеет. Как бы не забыл обо мне. Надо ему позвонить. Жаль, номера не знаю. Может, в интернете поискать? Наверняка где-то зарегистрирован.