- Итак, - повторил он, набрасывая что-то на бумаге, - вот грудная клетка и легкие: повреждено правое легкое и некоторые кровеносные сосуды. Отсюда скопление крови и воздуха в плевральной полости, при котором затрудняется дыхание, поэтому мы и подключили искусственную вентиляцию легких. Исход может быть смертельным. Мы держим его в интенсивной терапии, чтобы чем-нибудь не заразить; если разовьется пневмония, он с ней просто не справится.
Хантингтон бросил взгляд на свой мобильник с отключенным звуком, перевел звонок на голосовую почту и сунул телефон снова в карман.
- Простите, - продолжил он. - Вообще-то, я бы не желал быть гонцом, приносящим плохие новости, но вы хотите знать правду. Мистер Ленгтон потерял много крови, поэтому ему нужно было сделать переливание, и еще нам пришлось откачивать жидкость из грудной клетки. Вот что мы имеем плюс еще рана на ноге… Это серьезно, очень серьезно. Поврежден сустав. Ногу нужно будет оперировать, но пока, из-за повреждений грудной клетки, с этим мы подождем. Самое главное сейчас - защитить его от инфекции. Коленный сустав - это не шутки, вашему другу будет очень больно, но тут у меня для вас хорошая новость: он настоящий боец, отлично держится - не сглазить бы! - Хантингтон улыбнулся и закрыл свой рисунок, захлопнув страницы. - Повезло вам, что он сюда попал. С ним работают отличные врачи, а я вообще один из лучших!
Он встал и на прощание пожал всем руки. В кармане у него, похоже, опять зазвонил телефон, - уходя по коридору, он его вынул.
Они немного помолчали, потом Анна тоже встала.
- У него все получится, я знаю. Мне очень понравился этот врач.
- И мне, - сказал Льюис.
Баролли все сидел, молча глядя в пол.
- Да, только вот карьера его пошла под откос. Он не сможет вернуться к работе.
Анна гневно на него посмотрела:
- Нет, сможет, и прекратите разговоры на эту тему. Он будет работать, и всякие отрицательные эмоции ему совершенно ни к чему. Когда нам разрешат навещать его, будем стараться поднять ему настроение. Договорились?
Льюис и Баролли согласно закивали, но на душе у всех троих было тяжело. Каждый из них по-своему любил своего шефа. Даже подумать было страшно, что он не прорвется.
Полтора месяца спустя
Полтора месяца прошли в ожидании, но результатов так и не было. Анне дали внеочередной отпуск, и она ездила к Ленгтону каждый день. Иногда она не знала, как справляться с эмоциями, и не только из-за их с Ленгтоном связи: ей вспоминались такие же поездки к отцу, который умирал в больнице от рака. Они, два бойца, были очень похожи, только ее отец сдался смерти и перед самым концом хотел только одного - уйти тихо и спокойно. Анна с отцом были очень близки: он любил ее, всю жизнь поддерживал и она отвечала ему такой же пылкой любовью. У обоих не было ни единого повода для упреков. Отец хотел, чтобы она была сильной, когда его не станет, переживал, что оставляет ее совсем одну, а она уверяла его, что внутри у нее такой же стержень, как и у него: она сумеет, она справится. Он часто спрашивал, не одиноко ли ей живется; она неизменно отвечала, что у нее полно друзей и чуть ли не каждый день она знакомится с кем-нибудь в академии. Анна лукавила: подруг у нее было немного, а друга в то время и совсем не было. Отец умер мирно, держа ее за руку, но страдания после его ухода были просто невыносимы. Ее утешало только то, что он так и не увидел, как она теряла рассудок от невыразимого горя.
По Ленгтону она так не горевала - он уже не умирал. Когда ей разрешили наконец пройти к нему, он все время звал ее, иногда задремывал, но просыпался с ее именем. Тогда она брала его за руку и шептала, что она здесь, рядом с ним.
- Вот и хорошо… Хорошо, что ты здесь, - еле слышно отвечал он, так тихо, что иногда было трудно разобрать, что он говорил.
Анна часто повторяла ему, что очень его любит, но никогда не слышала того же в ответ. Ей очень этого хотелось, но за подтверждение она принимала улыбку, которая появлялась на его губах всякий раз, когда она подходила к его койке. Он ворчал на еду, так что она приносила с собой сэндвичи и курицу, которые покупала в магазине "Маркс и Спенсер"; Ленгтон, однако, почти ничего не ел, и Анне зачастую доставался виноград, который приносили ему коллеги из отдела по расследованию убийств. Ходить к нему можно было почти весь день, и ей даже пришлось просить медсестер следить за тем, чтобы он не переутомлялся.
Однажды вечером, когда Анна уже вернулась домой, ей позвонили из больницы и попросили срочно вернуться. Ленгтон уже выздоравливал, но тут случилось страшное. Операция на колене прошла удачно, однако в грудную клетку проникла инфекция, и началось заражение крови. Анна услышала это и чуть сама не упала в обморок. Два дня и две ночи жизнь Ленгтона висела на волоске. Жутко было сидеть и ждать, выживет он или нет. Но Ленгтон еще раз удивил всех: он прорвался и через это.
Полтора месяца и четыре дня
В конце концов Ленгтон окреп настолько, что его отправили в реабилитационный центр для полицейских. Глиб-хаус, или "Дом сельского пастора", располагался вдалеке от населенных пунктов, его адрес лондонская полиция держала в секрете. Обстановка там была строгая, но все-таки очень комфортная. В центре имелись хорошо оборудованный тренажерный зал, водолечебница, медицинские кабинеты, бар, ресторан, и это всего лишь для ста сорока пациентов. В прошлом году здесь прошли реабилитацию почти три тысячи человек. Большинство из них имели ранения, поэтому врачи и медсестры специализировались на физиотерапевтических процедурах, которые как раз и были необходимы Ленгтону. Работали там и квалифицированные психотерапевты, потому что многие полицейские страдали от последствий пережитого стресса и им требовались консультации специалистов. Анна облегченно вздохнула, когда Ленгтон согласился туда поехать; она прекрасно понимала, что, пока он не поправится, в своей маленькой квартире она с ним просто не уживется. Он был трудным больным, даже медсестры из больницы Святого Стефана с облегчением вздохнули, когда он выписывался. Ленгтон, правда, об этом даже не догадывался, тем более что некоторые из медсестер подписали ему открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления, а две даже принесли цветы. При этом они так многословно предупреждали Анну и так настойчиво просили Ленгтона хорошо себя вести, что она заподозрила - с ним будет нелегко. Он разозлился, даже когда она помогала ему усесться в инвалидную коляску, чтобы добраться до машины; он непременно хотел идти сам, но был еще так слаб, что ему пришлось сесть на кровать, пока Анна собирала вещи. Он ворчал, недовольно стонал, но все же поблагодарил сестер и раздал им коробки конфет, которые привезла Анна.
Она катила его от больницы к парковке, а он все бубнил, как ему было здесь плохо и как он рад, что наконец-то отсюда выбрался. После этого ей пришлось запихивать его в свой "мини", и уж тут ей досталось по полной программе: машина у нее, видите ли, слишком маленькая и только поэтому ему так трудно перебираться из инвалидной коляски на пассажирское сиденье. Анна заметила, что стоять, а потом садиться ему и правда было очень больно: дыхание прерывалось, лицо искажалось от боли. Ей даже пришлось застегнуть на нем ремень безопасности, потому что сам он не мог развернуться и натянуть его как следует.
Езда по автостраде М4 оказалась тяжелым испытанием: Ленгтон не переставая твердил, что ему противно ехать в "команду инвалидов Глиб-хауса". По его словам, раненых там было совсем мало, зато полно бездельников и любителей выпить, чокнутых, у которых крыша поехала от перегрузок.
- Значит, ты будешь в своей тарелке, - попробовала пошутить Анна, но этот номер не прошел.
Он резко бросил ей, что уже несколько недель не пил ни капли и что вообще она его достала своими намеками, будто бы у него с этим какие-то проблемы.
Анна переменила тему и сказала, что, как только он пойдет на поправку, она заберет его к себе и сама будет за ним ухаживать.
- Да я тронусь в этой твоей конуре!
- Ну, если будет надо, найдем квартиру побольше.
Он быстро взглянул на нее и, недобро усмехнувшись, спросил, на какие деньги, - ведь, если она помнит, свое жилье он снимает.
Что бы она ни говорила, настроение у него не улучшалось: он ни разу не поблагодарил ее за то, что она взяла отпуск, чтобы ухаживать за ним в больнице, не посочувствовал, что теперь ей каждые выходные придется ездить к нему в Глиб-хаус.
Ленгтон невежливо пробурчал что-то санитарам, которые встретили его и помогли перебраться из машины в кресло-каталку. Не удались и попытки завязать с ним разговор, пока его везли из приемного покоя к лифту, чтобы доставить в крыло, где он должен был поселиться. Окно его комнаты выходило в сад, помещение было небольшим, но светлым и очень уютным, а он затравленно озирался, как будто его заточили в тюремную камеру.
Им показали, где что находится. После того как они осмотрелись, стало заметно, что Ленгтон очень устал, так что они вернулись в комнату. Ленгтона попросили выбрать обед из меню, он предоставил это Анне, а сам прилег на узкую кровать и закрыл глаза.
- Мне надо ехать, - тихо сказала Анна. Он не ответил. Сидя в кресле у кровати, она взяла его за руку. - Пора.
Он сжал ее пальцы и спросил:
- Когда приедешь?
Она наклонилась и поцеловала его в щеку:
- Завтра. И вообще, буду приезжать, когда смогу.
- Завтра во сколько?
- К обеду. Вместе и пообедаем.
- Хорошо.
Глаза его были по-прежнему закрыты, но он все так же крепко держал ее пальцы. Анна терпеливо ждала, и вот наконец его рука разжалась.
Она приоткрыла дверь, вышла, опасаясь, как бы не разбудить его, и, обернувшись, негромко сказала:
- Я тебя люблю.
Он открыл глаза и глухо ответил:
- Хочешь совет? Не приезжай, не надо. У тебя своя дорога в жизни. Я для тебя буду балластом, больше ничем. Это я тебе уже давно хотел сказать. У меня, Анна, больше нет сил, не знаю, справлюсь ли я, сумею ли… Может, я и на работу не вернусь.
Она подошла к кровати, склонилась над ним, но он уже закрыл глаза.
- Посмотри на меня, - попросила она и вдруг крикнула: - А ну, посмотри на меня, ты, старший инспектор Ленгтон!
Он взглянул прямо на нее.
- Ты поправишься и выйдешь отсюда, ясно? Ты и пролежишь-то здесь всего несколько недель, так что перестань ныть, как жалкий неудачник. Ты должен приехать ко мне здоровым, или я поселюсь здесь, и тогда мало тебе не покажется!
- Мне и так уже не мало, - пробурчал он.
- Ничего, это еще не предел! Если ты сам себе не поможешь, то и никто не поможет. Все в твоих руках. Я и хочу-то всего, чтобы ты поменял свой настрой и стал хотя бы немного повежливее с людьми, которые тебя окружают, потому что они все желают тебе помочь. Они любят тебя, уважают и очень хотят, чтобы ты к ним вернулся!
- Да слышу я, слышу, только ты даже не представляешь себе, что это такое - оказаться на моем месте. Знала бы ты, как мне тошно! Ведь у меня нет сил даже ходить!
- Я уезжаю. Не желаю больше тебя слушать. Ты понял? Уезжаю!
- Ну и вали, - бросил он.
- Нет, не уйду, пока ты…
- Пока я что, Анна? Не встану и не начну тут танго отплясывать, что ли? Я ходить не могу, еле дышу, у меня все болит! Ты бы что на моем месте делала, а?
Она склонилась к нему и ответила:
- Я бы каждую минуту билась за свое здоровье, чтобы возвратиться на работу и отыскать того сукиного сына, который сделал со мной такое. Вот что я сделала бы!
Он приподнялся, притянул ее к себе и поцеловал.
- Осторожнее за рулем. Ты столько раз превышала скорость - я и со счету сбился.
Она почувствовала, что вот-вот расплачется, и сказала:
- Ну, пока. До завтра.
- Спасибо, Анна. Я знаю, что мало благодарю тебя, но спасибо, правда.
- Я для тебя все сделаю, ты же знаешь.
- Знаю, только думаю, поменяться со мной местами ты не захочешь. - И он слабо улыбнулся.
Это было первый раз, с тех пор как они уехали из больницы, - когда он улыбался вот так, у нее сильнее билось сердце. Она еще раз поцеловала его и сказала:
- Я тебя люблю.
Теперь она вышла быстро и не стала задерживаться: он не должен был заметить, как она расстроилась. Она так торопилась, что не увидела, как в глазах у него заблестели слезы и он разрыдался.
Анне некому было излить душу. Напряжение последних недель давало о себе знать. Вид у нее был просто ужасный, от переживаний она осунулась. По два, по три раза в день она ездила в больницу и допоздна просиживала рядом с Ленгтоном. Все остальное не имело значения. Она не убирала квартиру, не стирала, и постепенно все приходило в беспорядок. Она даже ничего не варила - или обедала в больнице, или покупала что-нибудь готовое. Когда она первый раз приехала из Глиб-хауса, то рухнула на постель, пролежала минут десять и только после этого заставила себя встать и начать что-то делать.
Два часа Анна прибирала в квартире, стирала и составляла список покупок. Уже после одиннадцати вечера она приняла душ и легла в постель, застланную свежими простынями. Через несколько минут ее сморил сон. Она заснула так быстро и крепко впервые за много недель. Оттого что за Джимми хорошо ухаживают в Глиб-хаусе, на душе было гораздо спокойнее. На следующей неделе ей нужно было выходить на работу, какое дело ей поручат, она еще не знала. Странно, но, пока Ленгтон лежал в больнице, она не думала о работе вовсе.
Полтора месяца и пять дней
Анна отлично выспалась и начала утро с похода за продуктами. Она накупила целую гору фруктов, чтобы побаловать его и кинуть что-нибудь себе в холодильник. К десяти часам она разложила все по местам, плотно позавтракала и записалась в салон красоты. В последнее время она махнула на себя рукой и теперь с удовольствием предавалась радостям маникюра и педикюра. В два часа Анна вернулась домой, чувствуя себя просто прекрасно.
Примерив несколько костюмов, она наконец нашла тот, в котором больше себе понравилась; одно было хорошо - она заметно похудела. Роста Анна была небольшого, всего пять футов четыре дюйма, и немного похудеть ей хотелось всегда; теперь же, после нападения на Ленгтона и всех треволнений, она похудела сразу на несколько фунтов. Анна решила, что будет ходить по утрам в спортивный зал, а может, запишется в бассейн. Плавать она любила и сейчас вдруг вспомнила, как мама предложила ей отрезать косы, которые после воды невозможно было как следует высушить. Анна плакала - ей совсем не хотелось стричься. Ей было тогда одиннадцать лет, и, сидя в парикмахерской, она с тяжелым сердцем смотрела, как ее густые золотистые кудри превращаются в короткую стрижку. Правда, результат ее не расстроил - даже наоборот! Короткие волосы красиво обрамляли лицо сердечком, а челка притягивала взгляд к большим голубым глазам. На вздернутом носике рассыпались веснушки, однако Анну это никогда особо не волновало. Много она не красилась, но сегодня сделала аккуратный макияж, на веки наложила светло-коричневые тени, на ресницы - тушь, на губы - светло-коралловую помаду. Оглядев себя в зеркале ванной, Анна не смогла сдержать улыбки. Зубы у нее были ровные, белые: не зря в детстве она долго носила зубные брекеты. Давно уже не было той пухленькой, рыженькой, веснушчатой девочки со сверкающими во рту скобами. Теперь Анна была настоящей женщиной.
Около двух она выехала в Глиб-хаус к Ленгтону, подтянутая и собранная.
Если он и обрадовался, увидев ее, то ничем этого не показал. Выглядел он гораздо хуже обычного и пожаловался, что не спал почти всю ночь. Вместо комплиментов в свой адрес она услышала раздраженное:
- Подстриглась, что ли?
- Спасибо… Удивительно, как это ты заметил, - ответила она, вынимая из сумки виноград, помидоры на ветке и копченую лососину.
- Меня здесь, вообще-то, кормят. Я думал, ты к обеду приедешь.
- Мне нужно было кое-что сделать. Потом пришло в голову, что, может, ты ближе к вечеру захочешь перекусить…
Он оторвал одну виноградину, она заметила, что у него сильно дрожат руки.
- Ну, когда на работу? - спросил он.
- Не знаю. Может, в понедельник.
- Ждешь, наверное, не дождешься, хоть будет повод не ездить каждый день в это захолустье.
- Никакое это не захолустье. Ты прекрасно знаешь, я езжу потому, что хочу тебя видеть, и мне было бы приятно знать, что ты меня тоже хочешь видеть.
Он пожал плечами:
- Сюда, кажется, довольно долго ехать, а рассказывать мне пока особенно нечего. Никого из больных я еще не видел, зато слышал! Ты не представляешь, до чего скандальный здесь народ. Ночная сестра сказала мне, что таких у них всегда хватает, - это сейчас называется синдром посттравматического стресса. А я бы по-другому сказал: психопаты! А ведь вроде в Ираке не воевали.
Анна терпеливо слушала его жалобы, но наконец он затих - кажется, утомил сам себя.
- Знаешь, - осторожно начала она, - после трагического случая или, скажем, особенно трудного расследования некоторые ребята сильно переживают. Это называется перевозбуждение, или гиперактивность.
- Да что ты говоришь! И в каком же ученом трактате ты это почерпнула?
- Ни в каком. Я ждала сестру, хотела узнать, как у тебя дела; ждать пришлось долго, а когда она освободилась, я заметила, что она какая-то встревоженная, и я спросила, в чем дело. Она ответила, что ее очень волнует один пациент - все время сидит прижавшись спиной к стене. И так всю ночь - боится, как бы его не застигли врасплох.
- В следующий раз, может, пришельцев увидит, - по-стариковски проворчал Ленгтон.
Анна сменила тему и спросила, не нужно ли съездить к нему на квартиру, проверить почту или что-нибудь оттуда захватить, чтобы привезти в следующий раз.
- Что, ищешь повод поскорее отсюда смыться?
Ей захотелось врезать ему как следует - он вел себя точно капризное дитя, как будто вознамерился не так, так этак вывести ее из себя.
- Да нет… Просто у меня ведь нет ключей, а если вдруг что-нибудь важное…
- Какое там важное! Нет у меня ничего важного.
- Может, кому-нибудь позвонить, чтобы приехали, навестили тебя?
- Нет.
- А Китти?
Он побагровел от злости:
- Ее только здесь не хватает!
- Она, наверное, волнуется за тебя, вы же так давно не виделись.
- Я без тебя знаю, что давно, только я не хочу ее видеть - ни ее, ни вообще кого бы то ни было, если уж на то пошло.
- Понятно… Значит, и меня тоже?
- Да, и тебя. Нечего тебе сюда мотаться, дорога длинная.
- Ты это серьезно?
- Да, серьезно.
Наступило тяжелое молчание, он смотрел на нее взглядом обиженного ребенка.
- Ладно, приезжай, когда делать будет нечего, - произнес он в конце концов.
- Ну, спасибо.
- Извини, - буркнул он и отвел глаза.
- Вот, я тут записала, что тебе может понадобиться, - сказала она, открыла сумку и вынула записную книжку.
- Вечно ты со своими списками, - отозвался Ленгтон уже почти привычно.
Анна передала ему записную книжку, куда вписала пижаму, бритвенные принадлежности и книги.
- Да, все нужно будет.
- А еще?
Он закрыл глаза:
- Ну, разве что чудо - выбраться бы мне отсюда поскорее и найти ту сволочь, которая сделала со мной такое.
- Ты, похоже, свою долю чуда уже получил, - заметила Анна с улыбкой, и Ленгтон усмехнулся в ответ.