Шумно отворилась дверь, и почти вбежал сослуживец Виктор Павлович, который только что водил по кремлю экскурсию. Теперь он был крайне взволнован. Сквозь очки смотрели круглые птичьи глаза. Седоватые волосы растрепались. Вбежав, он стал оглядываться назад, словно его преследовали.
- Алексей Федорович, они за вами… Они говорят: "Где Горшков?"… "Где, говорят, цесаревич?"
- Что случилось, Виктор Павлович? Кто спрашивает?
- Посмотрите в окно…
Алексей подошел к окну. На кремлевском пустыре, недалеко от собора, стояли две черные, блестящие машины, нарушив уложение, запрещавшее городским автомобилям заезжать в пределы кремля. У машин расхаживали люди. Один из них, рослый, властный, в черном костюме, что-то повелительно спрашивал у директрисы Ольги Олеговны, а та подобострастно, склонившись, прижав к груди руки, отвечала. Они направились к входу в музей, и Алексей, боясь, что его заметят в окне, отошел и поспешно сел.
Вошли, и стало тесно в крохотной комнате. Широкоплечий, в черном костюме человек выдавил экскурсовода Виктора Павловича, директриса угнездилась где-то под рукой человека. За порогом, не помещаясь в кабинете, маячили два молодых верзилы с квадратными плечами и красными щекастыми лицами.
- Так, так, - стараясь быть вальяжным и приветливым, произнес гость, чье лицо, тяжелое, вылепленное из грубой глины, неприятно поразило Алексея своей брутальной простотой. - Стало быть, это вы Алексей Федорович Горшков? Правильно? Я не ошибся?
- Не ошиблись. А в чем, собственно, дело? Кто вы?
- Я директор ФСБ. Пожалуйста, вот мое удостоверение, - он протянул Алексею пухлую книжечку багряного цвета с оттиснутым золотым орлом. В книжечке была приклеена фотография незваного гостя, значилась его должность - директор Федеральной службы безопасности, и стояла фамилия - Лобастов.
Алексей вернул документ, не в силах соотнести громоподобную должность человека с маленькой комнаткой провинциальною музея, в которую вторглась инопланетная сила.
- Нам стала известна ваша тайна, Алексей Федорович. Стало известно, что вы являетесь прямым потомком последнего русского императора и, стало быть, прямым претендентом на российский престол.
- Ах, вот оно что! - облегченно рассмеялся Алексей, понимая, что продолжается розыгрыш, учиненный его легкомысленным другом Марком Ступником. - Ну конечно, как я сразу не понял! Но вы знаете, может быть, кому-то от этого и смешно, но мне, право, досадно. Я не намерен поддерживать эту неумную шутку.
- Алексей Федорович, - человек, представившийся Лобастовым, попытался придать своему глиняному лицу доверительное выражение, отчего подбородок тяжеловесно вылез вперед, брови полезли наверх, а уши странно отодвинулись к затылку. - Мы уважаем вашу тайну. Понимаем, как трудно было сохранять ее вашим родным и близким. Но не надо бояться. Большевиков больше нет. Они разбежались. Пусть теперь хранят свои большевистские тайны, а мы, разведчики, будем их по мере необходимости разгадывать.
- В самом деле, я не намерен шутить. У меня много работы, - с раздражением сказал Алексей, намереваясь отвернуться от незваного гостя и продолжить изучение фотографий. Но поймал полный ужаса взгляд директрисы Ольги Олеговны, и это заставило его повременить.
- Мы знаем об этой уникальной коллекции фотографий, - Лобастов через плечо Алексея разглядывал рассыпанные по столу снимки. - Знаем, чего стоило вам сохранить эти семейные реликвии. Это подвиг, фамильный и, я бы сказал, династический. Общественность оценит его по достоинству.
- Какая общественность? Какой подвиг? Эти снимки хранились в запасниках краеведческого музея, и теперь мы готовим экспозицию.
- А нет ли у вас еще каких-нибудь семейных реликвий? Ну, может быть, какой-нибудь вещицы с царской монограммой. Серебряная ложка или нательный крестик. Хотя, понимаю, в тех условиях, в которых спасался от смерти ваш дед, сохранить реликвию было едва ли возможно. - Лобастов не принимал во внимание возражений Алексея, разговаривал с ним так, словно тот уже признался в своей родословной. - Знаете, Алексей Федорович, я и сам не чужд монархических настроений. Все-таки была целостная государственная конструкция, с престолонаследием, предсказуемой преемственностью власти. Не то, что теперь,- какие-то преемники, двоевластие, два центра силы. Все это крайне неустойчиво и чревато. Россия, знаете ли, такая страна, что нужна крепкая власть, в одном лице. Царь или вождь, и без всяких парламентов.
- Что вы от меня хотите? - утомленно спросил Алексей. Но Лобастов вкусил сладость разглагольствований и был не прочь порассуждать и дальше:
- Конечно, династические отношения среди дома Романовых крайне запутанны. Существует известная напряженность и даже соперничество. Разные ветви, разная степень родства. Но, я думаю, ваше появление в Москве внесет предельную ясность. Вы прямой наследник престола, прямая ветвь династии.
- Да поймите же вы, наконец. Всему причиной эта смехотворная статья моего приятеля Марка Ступника, который решил, таким образом, надо мной посмеяться, чем вызвал гнев редакционного начальства. Его едва не вышибли из редакции. Был скандал, было опровержение. Все успокоились, кроме нескольких насмешников, которые дали мне прозвище - Цесаревич. Разберитесь во всем хорошенько.
- Вы хотите сказать, что мы имеем дело с таким же курьезом, когда объявляются вдруг мнимые дети Киркорова или Леонтьева? Или племянники Эдиты Пьехи или Софии Ротару? Уверяю вас, мы уже во всем хорошенько разобрались. Мы даже исследовали ваши карты в поликлинике и убедились, что вы действительно страдаете легкой формой гемофилии. Как и царевич Алексей. Эта болезнь, как известно, передается по наследству.
- Ну, так сделайте анализ ДНК! Вы же, чуть что, делаете такие анализы. У вас есть останки Романовых. Сравните пробы.
- Сравним, дорогой Алексей Федорович. Наш агент, не стану его раскрывать, передал нам ваш волос.
- Но ведь найдены останки царевича Алексея. Тоже делались пробы. Именно они совпадают.
- Есть пробы и пробы, Алексей Федорович, - таинственно произнес Лобастов, закатывая глаза куда-то вверх, будто безусловные анализы и несомненные пробы делаются только на небесах, а все земное относительно и подлежит пересмотру. - Я приехал за вами, Алексей Федорович. Мы должны сейчас отправиться в Москву. Вертолет ждет.
- Почему я должен ехать в Москву? - возмутился Алексей, - С какой это стати?
- В интересах государства, - жестко и беспрекословно отрезал Лобастов, и его размягченное глиняное лицо превратилось в розоватый, отшлифованный ледником булыжник, в котором, словно проблески слюды, виднелись узкие глазки.- Вы, я знаю, государственник, патриот. Это заложено в вас генетически. Нашей тайной могут воспользоваться враги государства. Как это бывало не раз в русской истории. Мы, Государство Российское, берем вас под свою опеку и защиту.
- Я никуда не поеду! - исполненный возмущения, противясь тупому насилию, воскликнул Алексей.
- Вам придется поехать, - угрюмо произнес Лобастов, наворачивая на глаза мясистые складки. Стоящие в коридоре верзилы, напоминавшие чемпионов по поднятию тяжестей, надвинулись. На лице директрисы Ольги Олеговны отобразился реликтовый ужас, память обо всех арестах и ссылках и что-то еще, связанное с гибелью ящеров в начале ледникового периода.
- Вы пойдите, отыщите Марка Ступника! Приведите его сюда! Пусть он расскажет, как пришла в его рыжую голову эта глупая шутка. Он вам все объяснит!
- К сожалению, мы не сможем этого сделать. Марк Ступник час назад погиб на шоссе в своем "БМВ" при столкновении с самосвалом.
Алексей испытал бессилие, словно под ним просела земля, и его стал стаскивать вниз огромный слепой оползень. Безымянное, загадочное, неизбежное вторжение в его жизнь состоялось. Не было сил противиться, не было воли сопротивляться.
- Я могу зайти домой, чтобы взять вещи?
- Не надо. В Москве у вас будет много новых вещей.
Алексей поднялся, понуро последовал к выходу, то ли под конвоем, то ли под сберегающей охраной. Его усадили в черный лакированный "мерседес" рядом с Лобастовым. Охранники поместились в джип. На них с удивлением смотрел священник, вышедший на ступеньки храма.
Машины вынеслись из кремля на край косогора, где стоял вертолет. Взмывая над городом, Алексей в иллюминатор увидел белый кремль, черно-сизый деревянный город с барочными церквями и латунный разлив Иртыша. Среди солнечного разлива темнела лодка. Гребцы - георгиевские кавалеры напрягали весла. Царь обнимал жену. Царевны кутались в кружевные платки. Царевич хватал через борт летучие брызги, подносил к глазам мокрую ладонь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Из "Шереметьева", прямо с аэродрома, автомобиль с фиолетовым мерцающим глазом и кошачьей сиреной прорезал громаду вечерней Москвы. Остановился в самом центре, на Тверской, на Пушкинской площади, перед помпезным домом, чей фасад до половины был облицован гранитом. Директор ФСБ Лобастов проводил Алексея к подъезду, мимо консьержа, в комнате которого было странное обилье телефонов, словно комнатка соединялась не с коммунальными службами, а с Кремлем, Домом Правительства и с Генеральным штабом. На бархатно урчащем лифте поднялись на восьмой этаж. Лобастов извлек из кармана связку ключей, отомкнул дверь и впустил Алексея.
Они оказались в великолепной, холеной квартире из четырех комнат и просторной кухни, которая могла считаться столовой. Паркет блестел. Лепнина на потолке была белоснежной. Мебель сияла новизной. Люстры и светильники казались драгоценными. Шторы поражали изысканностью. В воздухе витал свежий запах новизны и безукоризненной чистоты.
- Это ваше жилище, Алексей Федорович. Надеюсь, вам будет не тесно. Здесь вы можете принимать гостей, именитых родственников, представителей интеллигенции и церкви. Каждый день к вам будет приходить работница, убирать квартиру. Другая служительница станет готовить обед и ужин. Полюбуйтесь, какой вид из окна.
Он подвел Алексея к окну, распахнул легкие серебристые шторы, и Алексей едва не ахнул от открывшейся красоты. Была видна многолюдная площадь с бронзовым памятником, гранеными фонарями, плещущим фонтаном. Тверская, полная движенья, в сиреневых сумерках, катила в одну сторону бриллиантовые огни, а навстречу рубиновые жаркие грозди. Вся в скольжении, в пленительном сверкании, в драгоценных всплесках. Движение вдруг замирало, и, пересекая Тверскую, начинал изливаться другой поток, огненно омывая зеленеющий бульвар, дрожа среди деревьев волшебными мерцаниями. Этот пульсирующий, пылающий крест волновал воображение, оставлял в груди свое чудесное подобие, завораживал, заставлял расширяться зрачки. Бежала, пестрила толпа, словно тротуары были посыпаны разноцветными лепестками, которые неслись, увлекаемые ветром. Переливались вывески, вспыхивали сочные пятна реклам, янтарно светились витрины. Над крышами, в прогалах домов виделись кремлевские башни с красными звездами, подсвеченная белизна соборов. Дом был в самом центре Москвы, в ее трепещущей сердцевине, в животворящей матке.
- Дом сталинский. Строили пленные немцы. Гранит на фасаде был захвачен в немецких обозах после разгрома немцев под Москвой. Из этого гранита Гитлер хотел соорудить памятник немецкому солдату в центре Москвы. А теперь гранит украшает ваше жилище, Алексей Федорович. Такова непредсказуемость русской истории. - Лобастов довольно улыбался, видя изумление Алексея. - А теперь осмотрим ваши апартаменты.
В кабинете был удобный стол с компьютером, книжный шкаф, и котором были собраны поэты Серебряного века. Алексея удивило это собрание, будто кто-то знал о его увлечениях. Гостиная радовала глаз круглым столом, диваном и креслами, музыкальным комбайном и плазменным телевизором. На стене висел портрет царя Николая, масленый подлинник Репина, эскиз к картине "Государственный совет". На тумбочках были расставлены бронзовые буддийские статуэтки, фарфоровые китайские фигурки, африканские идолы из черного дерева. В просторной спальне разместилась широкая кровать под атласным покрывалом. Над головой - застекленная коробка с лазурными бабочками. Платяной шкаф, полный костюмов, плащей, модных курток, стопок свежего белья. Еще одна комната с кроватью, предназначенная для заезжих гостей. Столовая с буфетом, где сверкал хрусталь, белел фарфор, отливала серебром плетеная корзинка с ложками, ножами и вилками.
- Ну, как? Отличается от жилища вашей почтенной Маргариты Ильиничны?
- Что я здесь буду делать? Для чего все это?
- Не торопитесь, мой друг. Все узнаете. Отдыхайте, приходите в себя. Если что, звоните. Вот телефоны мои и моих помощников, - Лобастов высыпал на стол несколько визитных карточек с голографическими двуглавыми орлами. - До скорого свидания. Уверен - до очень и очень скорого.
Лобастов вышел из квартиры. Хрустнул, зашелестел уходящий вниз лифт. Алексей остался один среди гулкой пустоты огромных апартаментов.
Он был ошеломлен, потрясен случившейся с ним переменой. Еще утром - деревянные двухэтажные срубы, кричащий за забором соседнего дома петух, полусгнившие венцы с прибитой ржавой дощечкой: "Улица Базарная", пожелтелые фотографии на тесном музейном столике. И внезапное вторжение шумных, бесцеремонных людей, загадочная грозная воля, вырвавшая его из привычного уклада, перелет над Сибирью под надзором молчаливых охранников. Необъятная, великолепная, царственная Москва, пугающая своим богатством и своим равнодушием. И эта невообразимая квартира, куда он помещен то ли как желанный гость, то ли как опасный пленник.
Он еще раз обошел комнаты. Открыл бар, в котором сияло скопление бутылок,- виски, коньяки, мартини, сухие итальянские вина. В тумбочке у кровати лежала толстенная пачка денег. В ванной все сверкало белизной и никелем. На крючке висел белый махровый халат, были сложены розоватые полотенца. Вернулся в кабинет и открыл книжный шкаф. Томик Гумилева - "Под смутный говор, стройный гам, средь мерного сверканья балов так странно видеть по стенам высоких старых генералов". Томик Мандельштама - "Только детские книги читать, только детские думы лелеять". Томик Иннокентия Анненского- "Среди миров в мерцании светил одной звезды я повторяю имя". Он не раскрывал книги, глядел на них с нежностью и любовью, испытывая благодарность к тем, кто, узнав о его пристрастии, приготовил их для него.
За окном в фиолетовом тумане пульсировал огненный крест. Мерно рокотала Тверская. Горели в вечернем небе рубиновые звезды. Он стоял в гостиной, не зажигая люстры, и ему казалось- из углов надвигаются медленные молчаливые тени, обступают, тянутся невидимые чуткие руки.
И вдруг внезапный ужас, черно-фиолетовый мрак нахлынули на него. Он был пойман, приведен сюда на заклание. На мучительные истязания и пытки, которыми хотели вырвать у него признание в каком-то ужасном грехе. Не его, а совершенного кем-то из его предков, из дальних предшественников, из первобытых пращуров. Быть может, в первородном грехе, который, непрощенный, передавался из поколения в поколение, множился и усиливался другими грехами. И теперь в нем, Алексее Горшкове, достиг ужасающей полноты, за которую ему придется растачиваться, искупая своей мукой и смертью чудовищные прегрешения предков.
Ужас был необъяснимый, реликтовый. Огненный крест пылал за окном. Он был распят на этом кресте. Площадь кипела толпой, сбегавшейся поглазеть на его смертные муки. Рубиновые звезды были полны его крови. На домах и на крышах пламенели надписи, извещавшие о предстоящей казни. На крыше противоположного дома, словно выложенная из раскаленных углей, горела надпись "ИКЕЯ", насмешливо и глумливо перекликаясь с "НИКОЙ" святого распятия.
Его ум помрачился. Кто-то проник ему под череп и мял, давил, сжимал пальцами больной, жаркий мозг, причиняя невыносимые страдания. И спасительная мысль - бежать, успеть исчезнув до того, как в дверях раздастся звонок, войдут его мучители и балахонах и колпаках с прорезями и поведут на площадь.
Кинулся в одну, другую комнату. Схватил из тумбочки стопу денег. Набросил, не попадая в рукав, пальто. Выскочил из кваргиры.
Успел заметить, что комнатка консьержа пуста, и один из телефонов, костяного цвета, без циферблата, истошно звонит. Пересек двор. Выбежал в переулок, который вливался в близкую, огненную Тверскую. У дома, словно поджидая его, стояло желтое, с клеточками такси. Вскочил, упал на кресло рядом с водителем:
- Поехали, ради бога!
- Куда? - спросил таксист. Он был немолод, с тяжелым мясистым лицом, рыжими бровями и вислыми усами, в фуражке с лакированным козырьком и цветастой кокардой. Был похож на капитана дальнего плавания, провяленного жарким солнцем и солью дальних морей.
- Точно не знаю. На вокзал. Откуда уходят поезда в Сибирь.
- В Сибирь? Ну, это, должно быть, Казанский. Оттуда и китайцы, и вьетнамцы, и разные черные едут.
Такси ловко петляло в тесных переулках и улочках, залипая в блестящих сгустках. Окуналось в блеск и сверканье шумных, переполненных автомобилями улиц. То мчалось в шелестящем потоке, то почти останавливалось в разливах лака, стекла и металла. Алексей торопил шофера. Ему чудилось, что их настигают, к ним в окно из проезжавших машин заглядывают наглые, ищущие глаза. Но это были рекламы, - огненные кляксы, плазменные экраны, крутящиеся спирали и разлетающиеся осколки изображений.
- Ну, вот вам и Казанский, - такси въехало на огромную, кипящую варевом площадь, окруженную зданиями, похожими на огромные каменные терема. - Отсюда до Сибири рукой подать.
Алексей вытянул из кармана стопу денег, показал таксисту. Тот нацепил очки. Снял сверху одну купюру. Полез в карман. Извлек из бумажника сдачу. Положил поверх стопы.
- Сразу видно, сибиряки денег не считают, - он укоризненно шевелил усами, пряча бумажник.
Алексей выскочил из машины. Пробираясь в толпе, устремился к каменному терему, воспаленно оглядывая позолоту, мозаику, узорные часы и сказочные флюгера. Скорее к кассам. Билет на любой, уходящий на восток поезд. С пересадками, остановками в городах на всем протяжении от Москвы до Тобольска. Чтобы вновь очутиться на знакомой улице, в деревянном доме, в неказистой комнатке, где так хорошо и спокойно жить, читать любимые книги, слышать негромкие шаги и благоразумные рассуждения милой хозяйки Маргариты Ильиничны. Он стремился к кассам, стараясь вырваться из гигантского города, где ему уготована гибель.
Уже увидел ряд стеклянных окошек, как вдруг навстречу, из нескольких дверей разом хлынул вал шумных, разгоряченных людей, облаченных в одинаковые футболки и куртки.
Их было множество, воспаленных юношей и девушек, кричавших, толкавших, набивавшихся в огромный зал. Задние давили на передних, заполняли все гулкое пространство вокзала. Kaзалось, снаружи, к перронам, подкатывали поезда и высаживали яростную, остервенелую молодежь в одинаковых футболках и спортивных куртках с красной надписью: "Наши". В руках у них были свернутые флаги, скрученные транспаранты. В них присутствовало пугающее единообразие, словно все они вылупились из одинаковых яиц, отложенных плодовитой и хищной птицей. Яйца лопались, из них, помогая головой и локтями, вылуплялись энергичные детеныши. Соединялись в дружное скопище, бежали все в одну сторону. Их агрессивное стремление было обращено на него, Алексея. Они отсекали его от касс, не пускали в вокзал, отрезали от перрона, от необъятных сибирских пространств, куда он хотел укрыться, спасаясь от гибели.