За ним по-прежнему следили. Стоящий перед входом в грузинский ресторан привратник, в одежде горца, с газырями, в мохнатой папахе, улыбнулся ему и тут же стал кому-то названивать по мобильному телефону. Выскочивший из ювелирного магазина продавец натолкнулся на него, отпрянул в глубь сияющего золотом и бриллиантами пространства и стал давить ловкими пальцами кнопки телефона. Алексей прибавил шаг, почти побежал, отыскивая подворотню, куда бы мог скрыться, затаиться от агентов, рыскающих за ним по пятам.
Из соседней улицы, наполняя проезжую часть, останавливая машины и пешеходов, показалась процессия. Густо, плотно валил мпрод. Впереди шествовали важные, в золотом облачении священники, бородатые, с пылающими свечами. Хор многоголосо и истово пел. Над толпой качались тяжелые, шитые серебром хоругви, разноцветные фонари, жаркие, как уголь, лампады. Струились сладкие кадильные дымы. Украшенная рушниками, виднелась икона, - юноша с пышной шевелюрой, окруженной нимбом. Голубой хитон, золотые нарукавники, вишневого цвета плащ. В одной руке крест, в другой открытая шкатулка. За иконой суровые бородачи влекли носилки, на которых покоился ларец, напоминавший маленький гроб. Следом теснился народ. Болезненного вида женщины, согбенные старцы, инвалиды на костылях, безрукие калеки, изувеченные болезнью лица, трясуны в непрерывной конвульсии измученных тел. Матери несли синюшных, в предсмертной дремоте детей. Плакали, кланялись на ходу, осеняли себя знамениями.
- Это кто? - спросил Алексей степенного старика, поклонившегося проплывшей мимо иконе.
- Пантелеймон Целитель. Врач Божий. Мощи в Россию прибыли, от всех болезней спасает.
Алексей чувствовал себя больным, пораженным неведомой хворью. За ним гнались мучители и убийцы. Он шагнул с тротуара и вошел в густую, тихо стенающую толпу, отдавая себя под покровительство юноши с нимбом, в чьих руках находилась шкатулка с целебными травами, а уста бессловесно молились за измученный, прокаженный люд. Толпа приняла его, укрыла в своей глубине. Рядом шагала измученная женщина с полуоткрытой грудью, прижимая к ней обморочное, с высохшим личиком дитя. Тут же хромал, опираясь на палку, военный в камуфляже, с красными рубцами на обожженном лице. Следом нервно подпрыгивала похожая на птицу старуха - крючковатый нос, голая жилистая шея, седые, свалявшиеся волосы, будто пересыпанные пеплом. Что-то бормотала, хватала себя руками за губы, словно запрещала себе говорить.
Алексей шагал, глядя, как медленно приближается огромный золотой купол, словно из-за домов вставало ночное солнце. Молился на него, как на волшебное виденье, посланное ему во спасение: "Спаси, сбереги! Я слаб, беззащитен! Они гонят меня, желают мне зла! За что? В чем провинился? Заступись! Пусть я стану для них невидим!"
Ему казалось, что молитва его услышана. Его накрыла шапка-невидимка. Агенты потеряли его из вида. Под этим чудесным покровом он выберется из города и спасется.
Внезапно хромавшая рядом старуха обернулась на него, истошно завизжала, указывая костлявым пальцем: "Анчихрист! Будь ты проклят, Анчихрист! Ты моего Степушку убил, тут же и съел!" Корчилась, визжала, была готова вцепиться в Алексея когтистыми грязными пальцами. Тот в ужасе выскочил из процессии и помчался прочь, слыша догоняющие его истошные визги.
Раздавленный, отверженный, лишенный воли, он влачился по набережной, глядя, как из синей тьмы надвигается на него розовое, дышащее диво. Кремль, озаренный лучами, с белоснежными соборами, вспышками ночного темного золота. И это было спасение. Сколько раз в своей сибирской провинции, размышляя о судьбах России, погружаясь в бесконечные тайны русской истории, он мечтал оказаться на Красной площади, прикоснуться к черно-синей, вырубленной из метеоритов брусчатке, восхититься Василием Блаженным, образом Русского Рая, ощутить вращенье невидимой грозной оси, вокруг которой кружится мир. Теперь Кремль был рядом, Красная площадь была поблизости, и он заторопился, надеясь припасть душой и сердцем к незыблемой русской святыни.
Прошел вдоль бесконечно длинной, нежно-розовой стены. Услышал, как из-за угловой башни что-то монотонно и гулко ухает. Обогнул башню и обомлел. В черном небе, озаренный прожекторами, стоцветный и многоглавый, парил Василий Блаженный. У его подножья была сооружена эстрада. На эстраде в ярких вспышках, косых лучах, в туманных клубах, грохотали музыкальные инструменты. Полуголый, потный, словно натертый маслом, лютовал ударник. Гривастые, с впалыми щеками, в драных безрукавках музыканты извергали из гитар чудовищной громкости звуки. Певец с сальными, до плеч космами, голой грудью, увешанный цепями и бляхами, в дырявых джинсах скакал по-козлиному. Пригибался, падал на колени, вскакивал. Рвал на гитаре струны. Издавал хриплые ревы, кашляющий клекот, свирепые стенания. Динамики били, как орудья, и казалось, воздух разрывается от пролетавших снарядов. Все пространство от подножья собора до реки было заполнено народом. Живое, слипшееся, шевелящееся толпище сотрясалось, вскидывало руки, свистело, ревело, откликаясь на рев безумного певца. Звуковые удары месили толпу, как тесто, размягчали, как отбивную, превращая в вязкую, хлюпающую мякоть. Это были молодые люди - юноши с экзотическими прическами, в серьгах, с проколотыми ноздрями и губами, в которых сверкали бриллиантики. Девушки, почти обнаженные, в приспущенных до лобков джинсах, в коротеньких блузках, с открытыми пупками, в которых мерцали драгоценные камушки. Целовались - юноши с девушками, девушки друг с другом, юноши с себе подобными. Иные барышни сидели верхом на кавалерах, плескали руками и едва не падали, когда их охватывала сладострастная судорога. Пили из банок пиво, кидали банки на брусчатку, давили ногами. Время от времени толпа вскидывала руки, раскрывала два пальца, изображая рогатый знак.
Алексей был ошеломлен. Святая площадь превратилась в сатанинское игрище. На эстраде среди адских испарений и вспышек скакали черти. Священный собор утратил образ Русского Рая. Был отравленным зловещим цветком с жалящими шипами, тлетворными бутонами, смертоносными лепестками. Его облепили чудовищные цветные жуки, колючие ядовитые бабочки, чешуйчатые мухи.
На плечах парня сидела девушка, бурно двигала бедрами, била парня пятками. Наклонилась и что-то ему прокричала. Тот опустил ее на землю. Она быстро расстегнула джинсы, присела и стала мочиться. Парни обступили ее и смотрели. Алексей видел безумные, наркотические глаза сидящей девушки, притоптывающих, пританцовывающих парней, скачущего на эстраде певца, блестящую, текущую по брусчатке струйку. Повернулся и, закрывая ладонями уши, устремился прочь. Ему казалось, что-то липкое и зловонное пристало к его щекам.
Он больше не пытался покинуть город. Не чувствовал за собой слежки. Город поймал его в свои лабиринты, путаные ходы, ложные направления. Алексей, как лунатик, бродил среди ночной заколдованной Москвы, уже не чувствуя ног, не выбирая пути, изумляясь неутомимой ненасытной жизни, полной роскоши, развлечений, которым предавались великолепные женщины и счастливые мужчины, принадлежащие к неизвестному, поселившемуся в Москве племени. Пахло духами, вкусным табаком, сладким дымом невидимых кухонь и огненных жаровен. Из автомобилей выскальзывали молодые дамы в декольте и бриллиантах. Кавалеры в черных фраках проносили букеты алых роз. Звучала музыка и счастливый смех. Лишь иногда из подворотен выскакивали странные мохнатые существа в оборванных одеждах, напоминая не людей, а запуганных юрких зверьков. Путь преградили милиционеры, не пуская к желто-белому, с колоннами и фронтоном особняку. У оцепления скапливались прохожие, не роптали, с интересом смотрели на особняк.
- Это что за дом? - спросил Алексей остановившегося рядом с ним пожилого господина.
- Этот? - господин осмотрел измученное лицо Алексея, его измятую, не высохшую одежду.- Это "Дом Виардо". Такая была француженка, то ли певичка, то ли куртизанка. Теперь здесь обитает бывший президент Долголетов. Духовный Лидер России. Должно, возвращается с ночного бала. Вот и перекрыли дорогу.
Не успел он сказать, как издалека запела сирена, заметались фиолетовые зарницы. Примчался шелестящий кортеж. Несколько джипов охраны, лимузин, черный и лакированный, словно жук– плавунец. Охрана высыпала, обернулась свирепо во все стороны. Темное стекло лимузина опустилось, и близко на Алексея глянуло бледное, худое лицо - редкие белесые волосы, тонкий чувственный нос, сжатые трубочкой губы. Их взгляды встретились. Алексей испытал странное влечение, неясную боль. Ощутил загадочную роковую связь, делающую их обоих несчастными и обреченными. Хотел шагнуть, передать человеку свое невнятное ощущение, внезапное прозрение. Но ворота особняка раскрылись, и лимузин скользнул в зеленоватый свет внутреннего двора. Оцепление милиционеров распалось. Народ пошел дальше.
Он страшно измучился. Хотелось упасть в кровать и забыться. Но он не знал, где он сейчас находится. Не знал, в каком районе осталось его новое жилище. Внезапно рядом затормозило такси.
- Садись, сибиряк, подвезу! - это был знакомый шофер в капитанской фуражке. Алексей не изумился его появлению, словно ждал и предчувствовал.
- Мне бы туда, где я к вам впервые подсел. Как называется площадь?
- Площадь Пушкина, Алексей Федорович. Самое престижное место в Москве, - шофер отдирал со лба рыжие брови, отклеивал вислые усы. Перед Алексеем сидел директор ФСБ Лобастов - красное брутальное лицо с нависшими складками, торжествующий взгляд.
- Отвезите меня, - беспомощно произнес Алексей.
- Конечно, отвезу, Алексей Федорович. Вам бы сейчас горячий душ да рюмку коньяка. В фонтане вода холодная. Да и вы, прямо скажем, не десантник. Болеть нельзя, завтра работа.
- Везите, - Алексей откинулся в кресле. Такси неслось по великолепной ночной Москве, словно высеченной из хрустального льда.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он проснулся от яркого солнца, слепящего сквозь незакрытые шторы. За окнами мягко рокотало. Он вдруг разом припомнил ужасный вчерашний день, фантасмагорию встреч, кружение по огненным лабиринтам. Воспоминания были столь гнетущими, что он снова спрятался в сон, надеясь в сновидениях обрести утраченную, благодатную жизнь. Второй раз он был разбужен телефонным звонком. Не поднимался, не брал трубку, позволяя звуку разлетаться по комнатам огромной квартиры, отражаться от дорогой мебели, красивых стен, лепного потолка. Полетав по комнатам, звонок умолк. Он принял ванную, окунувшись в ее фарфоровую глубину с теплой зеленоватой водой, куда выдавил содержимое флакончика с заморским шампунем. Лежал в белой пене, глядя на свое мокрое колено, на слипшиеся в перламутровых пузырях волоски. Раздумывал над случившимися с ним переменами, не находя им объяснения. Стоял перед зеркалом, разглядывая свое похудевшее лицо, обрамленное золотой бородкой, синие встревоженные глаза, высокий лоб с пушистыми бровями - подарки безвестных отца и матери, которые незримо и неотступно ему сопутствовали. Набросив белый пышный халат, вышел в столовую, где чьей-то заботливой рукой уже был приготовлен завтрак - омлет с ветчиной, гренки, нарезанный сыр, стакан с апельсиновым соком. Из стеклянного, еще горячего кофейника налил себе кофе и позавтракал. Достал из гардероба свежую рубашку, новый элегантный костюм, оказавшийся ему впору, и не без удовольствия, поворачиваясь перед зеркалом, надел на себя. Из коллекции галстуков выбрал шелковый, с черно-золотыми полосами, напоминавшими цвета имперского флага. Будто предчувствовал появление визитера и продолжение злоключений. Действительно, в дверь позвонили. Пошел открывать, ожесточенный и недоверчивый, ожидая встречу с опасными и вероломными посетителями.
На пороге стоял высокий господин с холеными пышными усами, которые топорщились от добродушной улыбки. Глаза, умные, проницательные, зорко осмотрели Алексея, и было видно, что ему понравился костюм и галстук, он остался доволен лицом Алексей, его лбом, бровями, бородкой. Сам же он был одет в легкий плащ, под которым виднелся изысканный серый пиджак, рубаха с полурасстегнутым воротом, артистический галстук с толстым небрежным узлом. Он был похож на чеховского героя из фильма известного режиссера Басманова, которого играл сам Басманов. С великим изумлением Алексей вдруг понял, что на пороге стоял сам Басманов. Его плутоватые, веселые глаза, известные по кинофестивалям, рассматривали Алексея. Его пушистые, узнаваемые усы топорщила еще не произнесенная дружески-насмешливая фраза.
- Позвольте, сударь, переступить порог. Извините, что без предупреждения. Но счел необходимым засвидетельствовать вам мое почтение, - Басманов уже был в прихожей, кинул на вешалку плащ и как-то незаметно и естественно переместился в гостиную. Уселся удобно в кресло, закинув ногу на ногу, - везде он был свой, везде ему было уютно, везде были рады его появлению. - Видите ли, мои влиятельные друзья сообщили мне о вашем появлении в Москве. Являясь убежденным монархистом, не мог лишить себя чести представиться вам. Поверьте, мы, Басмановы, всегда служили династиям. Сначала Рюриковичам, будучи стряпчими, постельничими и сокольничими. А затем и Романовым, будучи если и не вельможами, то видными деятелями губернского дворянства.
- Это я читал…. Вы где-то писали об этом…. Постельничий у Ивана Грозного…. Но, видите ли, здесь вышло недоразумение…. Не знаю, как объяснить… - Алексей смущался, не находил слов, догадываясь о природе визита, пугаясь упоминания о влиятельных друзьях.
- Конечно, многие нас упрекают, меня и моего отца. Что, дескать, служили большевикам, отец был приближенным Сталина, а я снимал картины о чекистах и революционерах. Но, уверяю вас, в душе мы всегда оставались монархистами. Тайно сберегали светоч, чтобы, как говорится, свеча не погасла. В самые страшные годы отец хранил в гардеробе, под кипами одежды, портрет Государя Императора. А у меня в коллекции марок присутствовала серия, выпущенная к трехсотлетию дома Романовых. Вся блистательная плеяда русских царей. Конечно, есть доля вины. Я искупаю ее. Все мои последние фильмы пронизаны любовью к Российской Империи, к русским Государям. - Басманов говорил доверительно, оправдывался, будто его вина была именно перед ним, Алексеем, и он искал у него прощения.
- Но, поверьте, я оказался здесь совершенно случайно… То есть почти насильно… Какая-то ошибка… Какое-то недоразумение… - Алексею было неловко, он робел перед именитым режиссером, мучился нелепостью своего положения.
- Я вас понимаю. Вы долго хранили тайну, и теперь она вдруг открылась. Но вы должны знать, дорогой Алексей Федорович, что сегодня в России открыть эту тайну не опасно, а, напротив, весьма своевременно. Есть множество людей, причем в высших кругах, и среди военных, среди политиков, среди иерархии церкви, которые вас поддержат. Придут к вам, как верноподданные. Сегодня монархические идеалы, благодаря тем, кто их сберегал в страшные годы большевизма, эти идеалы востребованы. Вы можете на меня рассчитывать, я познакомлю вас с людьми, для которых вы станете путеводной звездой.
- Но право же, я не тот, за кого вы меня принимаете…. Это досадное недоразумение… Я был бы вам крайне признателен, если бы вы помогли рассеять это недоразумение.
- Ничего, ничего, не робейте. Я пришел пригласить вас в одно благородное собрание. Сегодня в "Фонде культуры" собирается кружок монархистов. Далеко не весь цвет, разумеется. Профессора истории, потомки именитых родов. Будет прослушана лекция на тему: " Монархический проект" - вчера, сегодня, завтра". И главное, наш известнейший художник Андрей Андреевич Нащокин, тоже, как видите, с генеалогическим древом, представляет свою новую картину: "Великий князь Николай Александрович н поездке по Дальнему Востоку". Поверьте, вам будет интересно. Я вам представлю цвет монархистов. Они будут польщены.
- Вы не хотите меня выслушать…. Вы тоже верите в эту легенду, - в изнеможении произнес Алексей.
- Дорогой Алексей Федорович, - шумно перебил его Басманов, - я счастлив, что смог предстать перед вами. В моем лице вы найдете не просто друга, но и подданного. Если у вас возникнут затруднения, материальные или житейские, финансовые или политические, знайте, что я всегда рядом. Все мое влияние, связи, в конце концов, состояние - в вашем распоряжении. Мы все виноваты перед династией. Не сумели ее защитить, участвовали прямо или косвенно, в грехе цареубийства. Теперь мы отмаливаем этот грех. Я приношу к вашим стопам мое покаяние, мою готовность служить вам. В любое время дня и ночи обращайтесь ко мне за поддержкой. Верьте мне, Ваше Высочество! - Басманов поднялся, поискал в углах икону, не нашел. Истово перекрестился на крестовидную раму, за которой гуманно и солнечно пламенел московский день, переливался всеми звуками и цветами огромный город, суля Алексею опасный и волнующий опыт.
- Ну что ж, Алексей Федорович, карета подана! - шутливо поклонился Басманов, ласково и любовно оглядывая его бледно-голубыми, чуть навыкат, глазами. - Господа монархисты ждут вас
Они подкатили к старинному особняку на бульваре. Поднялись по широкой, стертой бесчисленными стопами лестнице. Оказались в просторном зале под расписным плафоном с изображением эллинских богинь, колесниц, купидонов. В одной половине зала были расставлены удобные кресла, еще пустые, предполагавшие какое-то заседание. Среди кресел стоял изящный старинный столик, по-видимому, председательское место.
В другой половине зала не слишком многочисленная публика медленно кружила по паркету, собиралась в группы, которые существовали некоторое время, распадались и вновь собирались, уже в другом составе. Публика, как показалось Алексею, делилась на две, не похожие одна на другую породы. Одна была представлена экзотическими старцами, бородачами профессорского, кафедрального вида, в помятых, плохо сидящих костюмах. У иных длина бород была такова, словно они не стригли волосы с самого конца девятнадцатого столетия. Другие были молоды, современны, в элегантных костюмах и модных галстуках - держались чуть поодаль от архаичных профессоров. Среди тех и других были женщины, казак-генерал в ладно сшитом мундире, усыпанный "Георгиями" Бог весть с каких победных войн и баталий, священник в облачении. На пиджаках у многих красовались значки, золоченые двуглавые орлы, гербы с древней дворянской геральдикой. У молодого человека с утонченным болезненно-красивым лицом был в петлице эмалевый портрет последнего Государя, усыпанный крохотными бриллиантами. Среди гостей расхаживали официанты с подносами, на которых золотились бокалы шампанского. Многие уже обзавелись бокалами и беседовали, поднося к губам игривый напиток.
Басманов, принятый, как свой, водил по залу Алексея, представляя его то тем, то другим:
- Прошу любить и жаловать, Алексей Федорович Горшков, - при этом выпукло-синие глаза режиссера заговорщески и плутовато подмигивали. Те, кому он представлял Алексея, называли свои имена и фамилии, звучавшие, как эхо исторических хроник. Беклемишев, Нарышкин, Голицын,Трубецкой. Внимательно всматривались в Алексея, желая понять, чем таким особенным отмечен этот молодой человек, если он заслужил внимание именитого режиссера. Не понимали, вежливо улыбались и тут же о нем забывали.
- Пусть они не догадываются о вашей тайне, - усмехался Басманов, у которого, видимо, уже существовал режиссерский план, неведомый Алексею. Басманов ненадолго оставил своего подопечного и ушел, высокий, вальяжный, пожимая на ходу протянутые ему ладони, отпуская остроумные шутки.
Алексей, смущенный, не имея знакомых, переходил от одной группы к другой, вслушиваясь в малопонятные речи.