- Видишь ли, когда завершились самые бурные и грозные годы моего правления, и мне привезли на показ отрубленные головы Масхадова и Басаева, и притихла татарская и якутская вольница, и кичливые губернаторы поджали хвосты, и на Государственную думу мы набросили смирительную рубаху, меня вдруг охватила странная тревога. Приближалось что-то загадочное, не связанное с политикой, не соотносимое с моей личной удьбой. А с чем-то огромным, включавшим в себя и политику, и мою судьбу, и всю русскую историю. Меня вдруг необъяснимо повлекло в Псков, город, где я никогда не был. Просыпаюсь в ночи, и будто кто-то шепчет: "Езжай в Псков!" Сижу на приемах, беседую с министрами, принимаю иностранных послов, и кто-то опять шепнет на ухо: "Поезжай в Псков". Уже кончался второй срок моего президентства, и ты все сильнее давил на меня, убеждая остаться на "третий срок", - устраивал свои митинги и "движения в поддержку". Я соглашался, рассматривал, каким образом можно это осуществить, не нарушая Конституцию. Но голос продолжал увещевать: "Поезжай в Псков". Предстоял мой визит в Швецию, шведский король приготовил мне в подарок роскошный "вольво". Но я отменил поездку и, сломав календарный план, повергнув в ужас протокольный отдел, улетел в Псков. Мне показывали чудесные церкви, старинные крепости, прекрасные озера, но я чувствовал, что прилетел не за этим. Меня ожидает здесь что-то необычайное. И вот меня повезли в Псково-Печорский монастырь, должно быть, один из самых прекрасных монастырей России. Каменные башни и стены, нарядные церкви и трапезные, множество куполов, раскрашенных, словно радостные пасхальные яйца. И глубокие пещеры в горе, христианские древние катакомбы с подземными храмами и братскими кладбищами. Я отстоял службу, вкусил монастырского обеда, как вдруг ко мне обращается настоятель и говорит: "Наш святой старец Иоанн Крестьянин зовет вас к себе в келью. Он при смерти, на ладан дышит. Мы уже приготовили в пещере место для его погребения. Он никого не принимает, даже меня. Но тут зовет вас к себе". Я тотчас пошел. Келья старца была тесная и светлая, как скворечник. Белые занавесочки, цветочки на стенах, иконки, лампадки, и на кровати, на высоких подушках, лежит умирающий старец. В черной схиме, на которой крест и череп. Остроконечный капюшон. Лицо пергаментное, с провалившимся ртом. Руки и пальцы костлявые, словно лежит в могиле. Но глаза голубые, как васильки, смотрят на меня с любовью. Я поцеловал его руку, ледяную, пахнущую лекарствами. Келейник пододвинул табуреточку и вышел, а я присел в головах у старца. "Я тебя звал, ты и пришел, - произнес старец. - Наклонись, чтобы мне легче было говорить". Я наклонился, видя близко у глаз черную схиму с белым, мучнистым распятием и глазастым адамовым черепом. И старец стал говорить. "Россия - мученица, в кровавых слезах, и каждая кровинка ее и слезинка подхватывается ангелами и уносится на небо, где Иисус Христос по этим каплям ведет счет русским страданиям. Ты пришел в Кремль, в царский чертог, когда Россия совсем погибала, и в русских людях ни крови, ни слез не осталось. О тебе говорили, что ты последний правитель России. Но ты ее удержал на краю, не дал упасть в бездну. За это тебе особая награда на небесах. Я за тебя каждый день молился и просил Государя Императора, нашего святого царя-мученика тебя вразумлять. Однажды ночью лежу и молюсь, не вставая. Вижу, оконце мое ночное начинает светиться, словно заря занимается. Ярче, белей. В келью ко мне, весь в сиянии, входит Государь Император. В полковничьем мундире, с Георгием, в золотых эполетах, с золотым нимбом вокруг головы, а за спиной белоснежные крылья, как у ангела. "Ты, говорит, Иоанн, молишься мне каждый Божий день, и я слышу твои молитвы. Ты молишь о спасении всей русской земле и спрашиваешь, что ждет впереди Россию. Всего тебе не могу сказать, а только то, что Россия уцелеет в бурях мира сего и станет великой и сильной, и в ней опять просияет православная вера. Но будут впереди великие потрясения и великие испытания для русских людей, как и в дни моего царствования. Во время этих испытаний и напастей Верховный Правитель России будет убит. Знаю, как ты молишься за русского правителя, как просишь за него у Господа. Призови его к себе и передай, что услышал. Верховный Правитель России будет убит. А год его смерти читай на стене". Подошел и золотым перстом начертал на стене красное число. И исчез, только воздух в келье светится, пахнет лилиями, и число на стене отекает кровью. За этим звал тебя. Это хотел передать. Этому верь, потому что сам Царь убиенный велел тебе передать. Теперь же ступай". Я ушел от старца. Уехал из Пскова. Узнал, что через неделю он отдал Богу душу и был погребен в пещерах. Я же принял решение не идти на "третий срок". Чтобы в указанный царем год мне не быть Президентом. Вот истинная причина моего решения, и об этом ты знаешь один. Минует роковой год, и я снова вернусь в Кремль, как законно избранный Президент.
Он умолк, и глаза его затуманились, будто он прозревал тайну мира. Виртуоз, потрясенный, смотрел на него.
- Ты хочешь сказать, что, услышав пророчество, стараешься избежать злой судьбы?
- Именно так, - кивнул Ромул.
- Вместо себя под топор судьбы подставил Лампадникова?
- Да, - ответил Ромул.
- Таким образом, ты собираешься обмануть судьбу? Уповаешь на слепоту рока? Вместо своей головы на плаху, под топор слепого палача, кладешь чужую голову?
- Именно так, - повторил Ромул.
- Ты хочешь обмануть Господа Бога и его удар навести на другого?
- Ведь не случайно же мне старец передал пророчество. Значит, хотел меня уберечь.
- Ты выдал своего друга Лампадникова Господу Богу, чтобы Тот его поразил? Тебе не жаль друга?
- В политике не бывает друзей и не бывает жалости. Я спас Россию от распада, сохранив государство. Теперь я должен двинуть Россию вперед. Влить в нее новые силы. Возродить промышленность, армию и культуру. На месте русского пепелища и создам могучую державу, перед которой ахнет мир. Я знаю, как достигается Русское Чудо. Уже собраны гигантские деньги or продажи нефти и газа. Созданы корпорации, куда пойдут эти деньги. Готовы проекты новых кораблей и самолетов, космических станций и звездолетов. Ученые и инженеры, художники и философы, управленцы и футурологи ждут часа, когда я запущу проект "Русское Развитие". Но я сделаю это после рокового года, когда осуществится пророчество, и я вернусь в мой малахитовый кабинет. Там уже не будет Лампадникова, которого поразит молния. Этим исчерпывается его государственная миссия, что, на самом деле, очень немало. Вот почему я искусственно задерживаю "Развитие", не позволяю Лампадникову расходовать деньги на строительство дорог и медицинских центров, оттягиваю старты новых ракет и спуск на воду новых кораблей. Пусть он выполнит свою миссию и исчезнет. Я же буду творцом Русского Чуда.
Виртуоз, пораженный, смотрел на того, кто недавно был Президентом, а теперь, благодаря непомерным усилиям его, Виртуоза, именуется Духовным Лидером нации. Вся магия властных технологий, весь кладезь политических знаний, вся гениальность замысла: "два в одном" и "один в двух" - таили в своей глубине несколько тихих слов, произнесенных умирающим старцем. Громогласные партийные съезды и красочные шумливые действа, искусные виражи политиков и хитроумные выборы - лишь обманчивая внешняя видимость. Она скрывает потаенный смысл государства. Истинную природу власти, источник которой - не в народной любви, не в сильной преданной армии, не в богатой казне, а в недоступной разумению высоте, в небесной беспредельности, где творится неземная история, звучат пророчества, рождаются и падают царства. Только праведник может подняться ввысь, встретиться с небесными ангелами, и те поведают ему о неисповедимых земных путях.
- Артур ни о чем не догадывается? Я знаю, к нему приезжали монахи из Псково-Печорского монастыря.
- Тайна эта была запечатана между мной и отцом Иоанном. Теперь ее знаешь ты.
- Значит, не случайно вы жили с Артуром на одном ленинградском дворе. Не случайно он столкнул тебя в люк, желая твоей смерти. Не случайно снабдил тебя холостыми патронами и подсунул на олимпиаде фальшивый ответ. Уже тогда ваши жизни переплелись нерасторжимо, и где-то на белой стене, начертанная золотым перстом, уже краснела роковая дата.
- Все так, - кивнул Ромул.
Виртуоз чувствовал над собой возносящийся, бесконечный коридор, ведущий в небо, где витают высшие смыслы, случаются события истинной, небесной истории, обитают духи, управляющие земным бытием. Этот коридор был закрыт для него тяжелым люком, который он не в силах пробить. Задвинут чугунной плитой, которую невозможно сдвинуть. За этой плитой чувствовался ослепительный свет, бестелесная ясность, отделенная от него непрозрачной преградой. Сколько раз он пытался взлететь и пробить чугунную крышку. Сколько раз ударялся и с разбитой головой рушился вниз. Бразильские грибы сообщали его сознанию невероятную широту и подвижность, переносили из одних миров в другие, но были бессильны отрыть запечатанную вертикаль, отомкнуть железную дверь, пустить туда, где реют ангелы и существуют ответы на все земные вопросы. Проникновение в высшие сферы сообщало властителям небывалое знание, одаривало нечеловеческой мудростью, награждало небывалым могуществом. В секретной лаборатории "Стоглав", где хранились отсеченные головы, он узнал от профессора Коногонова, что лишь два российских властителя знали путь наверх, были соединены с мирозданием. Последний царь Николай и Иосиф Сталин. Один не удержал падающее царство, но был наречен святым. Другой поднял царство из праха, одержал мистическую Победу, но был осквернен невиданным поруганием.
- Спасибо за откровение, - сказал Виртуоз. - Теперь мне будет легче поддерживать двухкупольный храм власти. В один из куполов скоро ударит молния, и он обрушится. Но необходимо, чтобы молнии было куда ударить.
- Кстати, Илларион, хотел тебя спросить. Наш кинорежиссер Басманов действительно ведет свой род из времен Иоанна Грозного?
- От Федьки Басманова, опричника, царского кравчего, подававшего на царский стол печеных лебедей и павлинов. Его называли "согласник" и "царский ласкатель". Он участвовал в оргиях Грозного царя и вершил с ним содомский грех. Но пришел и его черед, царь отрубил ему голову.
- Богатая наследственность. Она проглядывает в его фильмах. Надеюсь, он создаст обещанный киношедевр.
- Он очень талантлив.
Ромул вдруг вытянул шею, склонил голову, приложил палец к губам и стал чутко прислушиваться:
- Слышишь? - спросил он шепотом.
- Нет,- Виртуоз, повторяя движения Ромула, вытянул шею. - Что такое?
- Поет.
- Кто?
- Не знаю. Послушай,
Виртуоз вдруг услышал дивный женский голос, доносившийся го ли из небесных высот, нисходя сквозь кровлю и лепнину здания. То ли из подземных глубин, восходя из таинственного подполья. Голос был пленительный, исполненный чарующей женственности, неизъяснимой печали, беспредельной любви. Оба слушали волшебный голос, словно дух не находил себе места, бродил по комнатам дома и кого-то звал, умолял. Постепенно звуки умолкли.
Виртуоз покинул "Дом Виардо". Мчался в автомобиле по летней Москве, ощущая над собой ребристую чугунную крышку, отделявшую его от ослепительного горнего света.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Президент России Артур Игнатович Лампадников, или Рем, как называли его на аппаратном сленге языкастые функционеры Кремля, обладал миловидным лицом, женственными глазами с поволокой, манерами интеллигентного петербуржца. Но странным образом походил на загадочное морское существо, которое струит среди подводных течений свои пятнистые волнообразные щупальца, почти сливаясь с разноцветными водорослями и морскими звездами. Это вкрадчивое колыхание и изысканная расцветка вводили в заблуждение крупную рыбу, что доверчиво, в поисках пищи, подплывала к нежным соцветиям, из которых вдруг вырывались бурные мышцы и намертво сжимали в клубке бьющуюся добычу. Острые, как бритвы, присоски вонзались в беспомощную плоть. Из шелковистой массы высовывался костяной клюв. Жутким чернильным блеском наливались выпуклые немигающие глаза. Огромной серебряной рыбой, трепещущей в железных объятиях, была Россия, из которой высасывали соки жадные щупальца, на которую был нацелен горбатый клюв и взирали мертвенные выпуклые глаза.
Так ощущал Рема Виртуоз, который входил в кремлевский кабинет, обильный малахитом и золотом, застав его хозяина, удобно развалившегося на ампирном диване в позе мадам Рекамье. Рем говорил, помогая себе взмахами маленькой холеной руки, словно перебрасывал произносимые слова собеседнику. Этим собеседником был журналист Илья Натанзон, сидящий чуть поодаль за круглым изящным столиком, на котором лежал диктофон. Мерцающий огонек диктофона, плавные взмахи ручки, сладкие обожающие глаза Натанзона создавали иллюзию безмятежности и благоденствия, которая вводила в заблуждение неосторожно заплывавших в кабинет рыб. Виртуоз, переступив порог, почтительно произнес:
- Я слишком рано? Могу подождать.
- Нив коем случае, дорогой Илларион, - Рем приподнялся с дивана, протягивая руку. Привстал и полненький, бородатенький Натанзон, устремив на Виртуоза глаза, из которых вдруг выкатились смешливые темные вишенки. Виртуоз пожал маленькую сухую ладонь Президента и влажную, обволакивающую длань Натанзона, который улыбался румяным ртом, скалил белоснежные зубы. - Я диктую нашему летописцу очередную главу книги. Как раз ту самую, где я описываю наши детские отношения с Долголетовым. Садись, послушай, я скоро освобожусь.
- Работать с Артуром Игнатовичем - одно наслаждение, - произнес Натанзон. - Текст совсем не приходится править. Он, как драгоценное литье, выпуклый и безупречный.
- Когда будет готова книга? - поинтересовался Виртуоз.
- Еще несколько сеансов,- сообщил Натанзон.- После этого я хочу уехать в Венецию, и там, у зеленого Гранд-Канала, завершу эту увлекательную работу.
- Как раз ко дню провозглашения Духовного Лидера Русского Мира, который мы отметим в Москве, не так ли? - Рем добродушно посмотрел на Виртуоза, и тому показалось, что в струящихся плавных течениях, среди разноцветного морского дна, вдруг на мгновение показался черный жестокий клюв, приоткрылась чернильная бездна.
Итак, продолжим. - Рем вновь откинулся на диване с золочеными подлокотниками в виде египетских сфинксов, а Натанзон опустился в кресло у затейливого столика, ножки которого были выполнены в виде золоченых грифонов. - Я рассказывал об отношениях с Виктором, с которым нас свела судьба в детстве и большом дворе на Литейном проспекте.
Он был из тех, кого называют - "мальчик из неблагополучной семьи". Отец, кажется подсобный рабочий, часто пил, падал прямо во дворе, и мы, ребятня, помогали ему добраться до его бедного подвала. Мать не отставала от супруга, и мы часто слышали ее истошную ругань. "Витек", - так мы называли Долголетова, - был неухоженный, вечно голодный, в какой-то неопрятной одежде. Мои родители жалели его, принимали у нас дома, подкармливали. Брали его вместе со мной в театр. Дарили то курточку, то ботинки, которые я уже переставал носить. Однажды произошел комичный случай. У нас дома намечался торжественный раут. У отца был юбилей, и мы ждали гостей, среди них писатели Даниила Гранина, артиста Кирилла Лаврова, директора Эрмитажа Пиотровского. Мама хотела блеснуть своими кулинарными достоинствами, рылась в каких-то изысканных кулинарных книгах и приготовила праздничный стол, украшением которого было блюдо испанской кухни. Молодая телятина, сваренная в красном нине, которая подавалась в холодном виде перед началом трапезы. Гости уже начали съезжаться, и тут вдруг неожиданно появился Витек. Словно учуял запах вкусной еды. Сначала его хотели как-нибудь деликатно выставить, но он делал вид, что не понимает намеков, и его оставили. Гости беседовали в гостиной, мой отец водил их в кабинет- показывал коллекцию старинных монет. Мама суетилась на кухне, а мы с Витьком в моей комнате мастерили макет корабля. Он на минуту вышел, а я продолжал мастерить. Вдруг слышу мамин панический крик. Гости и я имеете с ними бросились на этот крик и застали такую картину. Витек в столовой залез руками в большое блюдо с ломтями телятины, вытащил кусок и жадно ел, проливая соус прямо на белую с катерть. Когда мама застала его за этим занятием, он поперхнулся, уронил кусок на пол, кашлял, выплевывая на скатерть куски непрожеванной телятины. Он был страшно смущен, но писатель Гранин погладил его по голове, а Кирилл Лавров рассказал какую-то смешную историю из своего детства…
Лампадников улыбался, снисходительно, чуть печально, словно сожалел о милом, навсегда миновавшем детстве. Натанзон не скрывал ликования. Эпизод станет украшением книги, сплошь состоящей из пикантных подробностей президентской жизни. Губы румянились в черной бородке. Сладострастно блестели белые зубы. Глаза победно сияли, словно видели книжную полку элитного магазина, пухлый том, изданный головокружительным тиражом, и название, придуманное для него Виртуозом: "Президент. Негасимая Лампада".
- Еще один эпизод наших отношений, который я шутливо называю "На краю бездны". Как-то тайком я взял у моих родных деньги, которые они держали в гостиной под большой, красиво изданной книгой Пушкина. На эти деньги мы с Витьком пошли покупать эскимо. Я беззлобно его поддразниваю: "Если поклонишься мне до земли, куплю тебе эскимо". Он поклонился. "Кланяйся еще". Еще поклонился. Я купил эскимо ему и себе. Идем, болтаем. Проходим мимо канализационного люка. Люк открыт, чугунная крышка рядом. Поодаль копошатся ремонтники. Он вдруг хватает меня и пытается сбросить в люк. Теснит к краю, я вижу эту черную дыру, чувствую зловонье. Думаю: "Он хочет меня убить. Сейчас упаду и разобьюсь насмерть". В последний момент я как-то вывернулся, выскользнул. Он не удержался и упал в люк. Наверное, больно ушибся. Плачет на дне, умоляет вытащить его. Я бегом к ремонтникам. Они с фонарем спустились в люк и вытащили его, жалкого, мокрого и зловонного. Я его привел к себе домой, отмыл под душем, дал чистую одежду. И уже остерегался подшучивать над ним, зная его мстительность и жестокость…
Натанзон не мог скрыть наслаждения. Весь трепетал, покрывался пунцовыми пятнами. Книга обещала быть сенсационной. Ее переведут на многие языки. Ее ждут презентации, распродажи. Она принесет ему не меньшие успех и благополучие, чем та, что была посвящена Президенту Долголетову в пик его славы и могущества и называлась: "Долгие лета, господин Президент". Виртуоз выбрал его среди многих других журналистов, открыл доступ в Кремль, включил в "кремлевский пул", представил Ромулу. Теперь, когда звезда Ромула стала закатываться, он не стеснялся в своих статьях злопыхать в его адрес, поминал былые ошибки, упрекал за авторитарный стиль, отдавал предпочтение новому светилу, чей либерализм возвращал России утраченную было свободу. Натанзон напоминал деятельного трудолюбивого шмеля, отобравшего у одного цветка все его сытные и сладкие соки и перелетевшего на соседний, полный нектара.