- Дай мне сорок пять минут, - отвечает Малин.
Четверть часа спустя, воскресшая после душа, переодетая, с урчащим в желудке парацетамолом Малин садится за компьютер. Жалюзи она оставляет опущенными, хотя за окном еще темно. Компьютер стоит в спальне на столе, на клавиатуре валяется ворох несвежих трусов и маек, оплаченных и неоплаченных счетов, ведомостей о заработной плате со смешными цифрами. Она ждет, вводит пароль, снова ждет, запускает браузер, потом - адрес новостного сайта.
Экран мерцает, голова гудит.
Даниэль Хёгфельдт сделал свое дело.
Человек с дерева. Бенгт Андерссон, Мяченосец. Его лицо крупным планом на сайте, на самом виду. На черно-белом снимке серая ретушь на месте синяков и припухлостей выглядит так, будто скрывает под собой лишь сыпь, а не следы смертельных ударов. Кто бы ты ни был, Скуглунд, поистине ты способен воскресить мертвого! Контуры полного лица кажутся размытыми, подбородок, щеки и лоб нависают мягкими складками вокруг костей черепа, образуя плотную жировую массу. Глаза прикрыты, рот словно маленький вопросительный знак, верхняя губа толстая, в отличие от нижней. Только нос торчит, жесткий, прямой, благородный, - единственный выигрышный билет Мяченосца в генетической лотерее.
Хватит ли у меня сил прочитать?
Язык Даниэля Хёгфельдта - броский, напыщенный. Не для тех, кого тошнит и у кого раскалывается голова.
Вероятно, он знает больше, чем мы. Люди в первую очередь звонят в газеты. Там деньги. Их запах вызывает особые чувства. Но кто я такая, чтобы осуждать?
"И сегодня "Эстгёта корреспондентен" может показать лицо человека, который…"
Буквы пронзают ее мозг, словно раскаленные стрелы.
Бенгт Андерссон, 46 лет, имел прозвище Мяченосец и был известен в поселке Юнгсбру, где проживал как отшельник и большой оригинал. Его квартира находилась в районе Хэрна. Он жил там один в течение многих лет на пособие по нетрудоспособности. Его прозвали Мяченосец, потому что он имел обыкновение во время домашних матчей футбольного клуба "Юнгсбру ИФ" стоять у стадиона "Клоеттаваллен" со стороны улицы Клоеттавеген в ожидании, пока какая-нибудь из команд не перекинет мяч через ограду.
"Мячи, - думает Малин, - в голове у меня мячи".
"Я могу ударить, папа, так, что мяч долетит до яблони!" Мамин голос: "Никаких мячей в саду, Малин. Ты сломаешь розовые кусты".
Туве не интересуется футболом.
Женщина, пожелавшая остаться неизвестной, сказала "Корреспондентен" следующее: "Он был из тех, которых все видели и никто не знает. Такие есть везде".
Бенгт Андерссон был найден в пятницу…
Прямые цитаты, без редактуры. Эффект присутствия. Даниэль умеет пощекотать нервы.
Сбивчивая речь. Повторения.
Когда же это закончится?
Малин выходит из ворот. На улице так же холодно. Где-то далеко маячит призрак длинной церковной стены.
Но сегодня она рада морозу. Он подергивает ее мысли своей дымкой, смягчая, окутывает туманом.
Машины нет на месте.
"Угнали", - первое, что приходит в голову.
Потом Малин вспоминает: квартира родителей.
"Ты хорошо полила?"
"Гамлет".
Еще пива? Незнакомец. Пожилая публика. И она.
Такси? Нет, слишком дорого.
Если поторопиться, через десять минут буду в участке.
Малин пускается в путь.
"Прогулка пойдет мне на пользу", - думает она. На расчищенном от снега тротуаре под ногами скрипит гравий, а она видит жуков. Гравий - это жуки, нашествие насекомых, которых она давит ботинками от "Катерпиллар".
Теперь у человека с дерева есть имя. Отныне работа действительно сдвинется с места, и ко всему этому надо подойти с осторожностью. То, с чем они столкнулись там, на равнине, не обычное насилие. Это что-то иное, более страшное.
От мороза резь в глазах - острая, колющая.
"Или это кузнечики танцуют на моей сетчатке? - думает она. - Или мороз превратил слезы в моих глазах в лед? Совсем как в твоих, Мяченосец. Кем бы ты теперь ни был".
11
Что творит этот мир с людьми, Туве?
Мне было двадцать.
И мы были счастливы, твой папа и я. Молоды, счастливы и любили друг друга. Так любят молодые, чисто и просто, понятно и естественно. А потом появилась ты, маленькое солнышко.
На свете не существовало ничего, кроме нас.
Я не знала, чем мне еще заниматься в жизни, кроме как любить его. Я могла закрыть глаза и на его автомобили, и на его медлительность, и на всю нашу несхожесть. Эта любовь была мне дана, Туве. И не было никаких сомнений, никаких ожиданий, хотя все вокруг именно это и говорили: жди, будь спокойна, не выходи, живи внутри. Но я почувствовала запах жизни, ее запах был в любви к тебе, к Янне, во всем нашем существовании. Я хотела, возможно напрасно, большего, чем это, и думала, что оно дано мне навсегда. Видишь ли, Туве, я верила в любовь, и я верю в нее до сих пор, как ни странно. Но тогда я верила в любовь в ее самой простой, самой чистой форме; вероятно, это можно назвать семейной любовью, пещерной любовью, потому что мы просто жили вместе и согревали друг друга. Такая первоначальная любовь.
Конечно, мы ссорились. Конечно, я тосковала. Конечно, мы и представления не имели о том, куда заведут нас наши дороги. И конечно же, я понимала его, когда он говорил, что чувствует себя словно запертым в погребе, даже если этот погреб в раю. И вот он пришел домой с бумагой из Службы спасения, где значилось, что завтра утром он должен прибыть в аэропорт Арланда для дальнейшей отправки в Сараево.
Я разозлилась на него, твоего папу. Сказала, что если он уедет, то уже не найдет нас здесь по возвращении. Сказала, что нельзя бросать семью бог знает ради чего.
И я задаю тебе вопрос, Туве.
Понимаешь ли ты, почему мы с твоим папой не справились с собственной жизнью?
Мы знали слишком много и в то же время слишком мало.
12
В субботу в детском саду нет ребятишек.
Пустые качели. Ни саней, ни мячей. Темные окна.
В этот день не играют.
- Малин, вся в заботах? Выглядишь измотанной.
Прекрати ныть, Свен.
Я здесь работаю или как?
Зак ухмыляется мне через стол. Бёрье Сверд и Юхан Якобссон выглядят вполне довольными жизнью. Люди не должны иметь такой вид в субботу в восемь часов утра, находясь на работе.
- Со мной все в порядке. Вчера немного расслабилась.
- А я расслаблялся с сырными палочками, чипсами и "Пеппи Длинныйчулок" на DVD, - говорит Юхан.
Бёрье молчит.
- Здесь у меня список… - Свен размахивает листком бумаги. Сегодня он не стоит во главе стола, а сидит на стуле. - Список тех, кто звонил нам, чтобы сообщить имя Бенгта Андерссона или его прозвище. Мы можем начать с них. Посмотрим, что они сумеют о нем рассказать. Всего девять человек, все из Юнгсбру или окрестностей. Бёрье и Юхан возьмут первых пятерых. Вы, Малин и Зак, оставшихся четверых.
- А квартира? Его квартира?
- Техники уже там. Невооруженным глазом они не увидели ничего особенного. К вечеру закончат. Тогда и поезжайте туда, если хотите, но не раньше. Когда управитесь с теми, кто в списке, поговорите с его соседями. Он получал пособие, значит, должен быть какой-нибудь секретарь социальной службы, с которым тоже стоит пообщаться. Но с ним вряд ли удастся связаться раньше понедельника.
- А быстрее это устроить никак нельзя? - нетерпеливо спрашивает Зак.
- Бенгт Андерссон еще не опознан официально и не объявлен умершим. Значит, мы должны получить разрешение на доступ к тем документам, которыми располагают имевшие с ним дело доктора и работники социальной службы. А все эти формальности мы сможем уладить только в понедельник.
- Тогда к делу, - говорит Юхан и поднимается.
"Я хочу уснуть, - думает Малин, - сном, крепче которого не бывает".
Здесь темно, тесно. Тем не менее мне все видно.
Тут, внутри, довольно холодно, но все же не так, как там, на дереве посреди равнины. Но что мне холод! Здесь нет ни ветра, ни бури, ни снега. Я скучаю по ветру и снегу, но предпочитаю ясность видения, которая появляется в том состоянии, в котором я пребываю сейчас. Что я знаю, что я могу? И как это получается, что я сейчас сразу нахожу нужные слова? Раньше этого не было.
И разве не весело наблюдать, как все обо мне теперь хлопочут? Как, увидев мое лицо, спешат засвидетельствовать, что знали меня раньше? А ведь тогда, в прошлом, они отворачивались, завидев меня в поселке. Обходили стороной, чтобы случайно не встретиться со мной взглядом, чтобы не коснуться моего тела, моей грязной, как они считали, одежды, пропитанной запахом пота и мочи.
Омерзительной, отталкивающей.
А дети, которые не давали мне покоя? Донимали и мучили, без устали издевались? Тысячи и тысячи цветов зла пышно расцвели при попустительстве их мам и пап.
Над тем, что я умер, можно разве что посмеяться. Еще при жизни я был сама скорбь.
Трубы шоколадной фабрики "Клоетта".
Их не видно с кольцевой транспортной развязки возле древнего монастыря Вреты, но можно заметить дым. Белый, как снег, поднимается он к небу, только притворяющемуся голубым. Там скользят продолговатые утренние облака, и воздух синеет, а ртутный столбик опускается все ниже - вот цена, которую приходится платить за этот свет.
- Нам здесь надо повернуть?
На щите надпись "Юнгсбру" - и стрелки в обе стороны.
- Не знаю.
- Мы повернем, - говорит Зак и крутит руль. - Нужно будет включить навигатор GPS, когда приедем в поселок.
Малин и Зак проезжают по территории монастыря Вреты - мимо дремлющих шлюзов, пустых бассейнов, закрытых на зиму кафе. Домов, где за окнами движутся люди. Деревьев, выросших на свободе. Продуктового магазина сети "Иса". Никакой музыки в машине - Зак не настаивает, а Малин наслаждается относительной тишиной.
После автобусной остановки слева появляется поселок, а справа дома уходят в низину, и за ними расстилается озеро Роксен. Автомобиль катится по спуску, по лесистой местности, и вскоре справа открывается поле, а в нескольких сотнях метров от него еще больше домов карабкаются на крутой склон.
- Сливки общества, - говорит Зак. - Медики.
- Завидуешь?
- Да не то чтобы…
"Кюнгсбру", а на другом указателе - "Шернорп", "Юнгсбру".
Они сворачивают к конюшне, выкрашенной в традиционный кирпично-красный цвет и стоящей посреди мощеного двора, на котором, однако, не видно ни одной лошади. Несколько девочек-подростков в стеганых куртках и дутых сапогах носят тюки с сеном из одной боковой пристройки в другую. Автомобиль приближается к фешенебельным домам. Поднимается на холм - и вот уже мелькают трубы "Клоетты".
- А знаешь, - говорит Зак, - я чувствую сейчас запах шоколада. Со стороны фабрики.
- Я перехожу на GPS. Так мы найдем то, что ищем. Итак, первое имя в списке.
Она не хочет их впускать.
Памела Карлссон, тридцати шести лет, блондинка со стрижкой "паж", одинокая, продавщица в бутике "Н&М". Она живет в доме сразу за уродливым белым зданием универсального магазина "Хемчёп". Это деревянное строение, выкрашенное в серый цвет, в нем всего четыре квартиры. Она говорит с ними через страховочную цепочку, мерзнет в трусах и белом топике: очевидно, они разбудили ее, когда позвонили в дверь.
- Вам нужно войти? У меня не убрано.
- В подъезде холодно, - отвечает Малин, а в голове проносится: "Человека убили, подвесили на дерево, а она беспокоится, что у нее не убрано. Однако…"
Тем не менее она позвонила.
- Вчера у меня была вечеринка.
"Еще одна", - бурчит Зак.
- Что?
- Ничего, - отвечает Малин. - Нам совершенно неважно, убрано у вас или нет. Мы не отнимем у вас много времени.
- В таком случае…
Дверь закрывается, слышится лязг, потом открывается снова.
- Входите.
Квартира однокомнатная: диван-кровать, маленький столик, кухонный угол. Мебель из "ИКЕА", тюлевые занавески и скамейка в деревенском стиле, вероятно доставшаяся по наследству. Везде валяются коробки из-под пиццы, пивные банки, стоит ящик с белым вином. На подоконнике пепельница, полная окурков.
Хозяйка заметила, что Малин смотрит на пепельницу.
- Обычно я не разрешаю курить здесь, но вчера не могла выгнать их на улицу.
- Кто они?
- Мои приятели. Вчера мы заходили в Интернет, в самый разгар нашей вечеринки, и вот увидели его фотографию и просьбу звонить. Я позвонила сразу. Или почти сразу.
Она села на кровать. Ее не назовешь толстой, но под топиком обозначились небольшие складки.
Зак уселся в кресло.
- Что вы знаете о нем?
- Не много. То, что он жил здесь, в поселке, и как его называли. Ничего больше. Это он?
- Да, мы почти уверены.
- Черт! Об этом вчера говорили весь вечер.
"Вот что она запомнила! - думает Малин. - То, что на вечеринке было о чем поговорить. Еще бы, такая тема! Послушайте, что я вам сейчас расскажу: значит, так, приятель моего приятеля…"
- То есть вы не знаете, кем он был?
- Он точно получал пособие по нетрудоспособности. И его называли Мяченосец. Я думала, потому что он был такой невероятно толстый, но пишут, что совсем не поэтому.
Оставив Памелу Карлссон с ее беспорядком и головной болью, они направляются на улицу Угглебувеген, в четырехэтажную виллу оригинальной архитектуры, где, как кажется, из всех комнат открывается вид на поле с расстилающимся вдали озером Роксен. Страховой агент с ввалившимися глазами, по имени Стиг Уннинг, открывает дверь, в которую они постучали золотой львиной лапой.
- Звонил мой сын. Вы можете поговорить с ним. Он в подвале.
Его сын Фредрик занят видеоигрой. Ему около тринадцати; это тощий прыщавый подросток, одетый в слишком большие джинсы и оранжевую футболку. Гномы и эльфы на экране мрут один за другим.
- Ты нам звонил, - начинает Зак.
- Да, - отвечает Фредрик, не сводя глаз с экрана.
- Зачем?
- Потому что я узнал человека на снимке. Думал, полагается вознаграждение. Это правда?
- Нет, к сожалению, - отвечает Малин. - За опознание жертвы убийства вознаграждения не полагается.
Гну разорвало в клочья, а тролль лишился конечностей.
- Лучше бы я позвонил в "Афтонбладет".
Бабах!
- Готов, готов, готов…
Фредрик Уннинг смотрит на них.
- Ты знал его? - спрашивает Малин.
- Нет. Совершенно. Ничего, кроме его прозвища и того, что он вонял мочой.
- Больше тебе нечего сказать нам?
Фредрик Уннинг колеблется. И перед тем как он снова обращает взгляд на экран, бешено дергая джойстик взад-вперед, Малин вдруг замечает испуг, мелькнувший в его глазах.
- Нет, - отвечает Фредрик Уннинг.
"Ты что-то знаешь, - догадывается Малин, - о том, зачем мы здесь, о том, что произошло".
- Ты уверен, что больше ничего не хочешь нам сказать?
Фредрик Уннинг качает головой:
- Нет, бабок не дают, ни черта…
Красная ящерица роняет гигантский серый камень на голову монстра, похожего на доктора Халка.
Третий в списке - пастор общины пятидесятников Свен Гарплёв, сорока семи лет. Проживает в типовой новостройке на другом берегу реки Мутала, на окраине Юнгсбру. Белый кирпич, белые деревья, белые углы. Белое на белом, словно этот цвет может отпугнуть греховные помыслы. По дороге сюда они проезжали шоколадную фабрику, гофрированная крыша которой была похожа на неуклюжего сахарного змея, а труба так и источала обещания сладкой жизни.
- Там, внутри, делают шоколадное печенье, - сказал Зак.
- Ради этого возвращаться сюда не стоит, - ответила Малин.
Они торопятся, и все же Ингрид, жена пастора, предлагает им кофе. И вот они сидят вчетвером на зеленом кожаном диване в белой гостиной и угощаются печеньем домашнего приготовления, семи сортов.
Жирная выпечка - как раз то, что нужно Малин.
Хозяйка сидит молча, говорит ее муж:
- Вчера у меня была служба, но прихожанам пришлось подождать. Этим делом надо было заняться в первую очередь. Ожидание молитвы никогда не бывает слишком долгим. Ингрид, ты согласна?
Женщина наклоняет голову, потом кивает на блюдце с печеньем.
Малин и Зак берут еще по одному.
- Это была беспокойная душа, вне всякого сомнения. Господь любит таких по-своему. Как-то раз мы говорили о нем с прихожанами, и кто-то, не помню кто, назвал его имя. Он очень одинок, решили мы. Он должен прийти к Иисусу.
- Вы когда-нибудь говорили с ним?
- Простите?
- Вы приглашали его в церковь?
- Нет, это, я думаю, никому не приходило в голову. Наши двери открыты для всех, но для таких, как мне кажется, чуточку шире. Так я вам скажу.
А теперь они стоят перед дверью некоего Конни Дюренеса, тридцати девяти лет, проживающего в квартире на Клоеттавеген, сразу за футбольным полем. Дверь открывается спустя пару секунд после звонка.
- Я слышал, как вы пришли.
В квартире полно игрушек, они повсюду. Пластмасса ярких расцветок.
- Дети, - говорит Конни Дюренес. - В эти выходные они у своей мамы. Мы в разводе. Но в другое время они всегда со мной. Даже удивительно, как мне их не хватает. Я пытался подольше поспать сегодня утром, но проснулся как обычно. Я был в Сети. Хотите кофе?
- Мы уже пили, не надо. Тем не менее спасибо, - отвечает Малин. - Вы уверены, что на снимке именно Бенгт?
- Да, несомненно.
- Вы знали его? - спрашивает Зак.
- Нет, однако он все же был частью моей жизни.
Конни Дюренес идет к балконной двери, кивает, приглашая их за собой:
- Видите заграждение и вон ту ленточку? Он часто караулил там во время домашних матчей "Юнгсбру ИФ", ждал мячей. В проливной дождь, холод или летнюю жару - не имело значения. Он был там всегда, иногда и зимой. И смотрел на пустую площадку. Он тосковал, конечно. Это выглядело так, будто он нашел в жизни свое дело, свое место на земле. Если мяч перелетал через ограду, он бежал за ним. Так вот бежал и бежал, значит… трусил, скорее. А потом бросал мяч обратно. А люди на трибунах смеялись. Без сомнения, это выглядело смешно. Только у меня смех застревал в горле.
Малин смотрит на ограду, белую от изморози, крытые трибуны и здание клуба на заднем плане.
- Как-то раз мне пришло в голову, не пригласить ли его на чашку кофе, - продолжает Конни Дюренес. - Да что теперь вспоминать…
- Похоже, он был очень одинок. Было бы хорошо, если бы вы его пригласили, - говорит Малин.
Конни Дюренес кивает, как будто хочет что-то добавить, но молчит.
- Больше вы ничего о нем не знаете? - спрашивает Малин.
- И да и нет. Ходили разные слухи.
- Слухи?
- Да, что его отец был сумасшедшим. Что у них был дом и как-то раз Бенгт рубанул своего отца топором по голове.