- Топором по голове?
- Да, как будто.
Вот за что ухватился бы Даниэль Хёгфельдт!
- Мало ли что болтали? Это будто бы произошло лет двадцать назад или даже больше. Он был не таким. У него были добрые глаза, я замечал это даже отсюда. Хотя на фотографиях на сайте этого не видно.
13
Малин стоит у ограды и смотрит на футбольное поле. Перед ней серо-белый квадрат, а за ним совсем серое здание школы. Слева клуб - вытянутая постройка все того же кирпично-красного цвета, с бетонной лестницей перед зеленой дверью. Ларек со сладостями с логотипом "Клоетты".
Малин принюхивается - как будто слегка пахнет какао.
За ларьком теннисный зал - храм благородного спорта.
Она держится за ограду. Сквозь тонкие шерстяные перчатки ощущает не холод металла, а угловатую, безжизненную проволоку. Малин дергает ее, закрывает глаза и видит зелень, вдыхает запах свежескошенной травы. Чувствует повисшее в воздухе нетерпение: когда же наконец первый состав команды выйдет на поле, подбадриваемый криками восьми-, девяти- и десятилетних болельщиков и пенсионеров, запасшихся термосами с кофе. И вот ты, Мяченосец, одинокий за этой оградой, снаружи…
Откуда это одиночество?
Топором по голове.
Мы отыщем твое имя в старых архивах, оно, конечно же, всплывет где-нибудь. В архивах работают такие аккуратные, старательные дамы, мы обязательно найдем тебя и познакомимся поближе. Будь уверен.
Малин поднимает руки. Она стоит так, будто ловит мяч, пока наконец не делается тяжелой и неуклюжей, так что ее начинает клонить куда-то вбок. "Они смеялись над тобой, - думает она. - Над твоими неуклюжими попытками поймать мяч, стать частью тех незначительных событий, переживаний, происшествий, которые и зовутся жизнью в таком маленьком поселке. Едва ли они понимали, что ты один из них, что это ты делаешь этот поселок тем, что он есть. Ты постоянно присутствовал в жизни многих, видимый и невидимый, знакомый и незнакомый, ходячая печальная шутка, придающая изюминку их беспросветной повседневности.
Им будет не хватать тебя весной. Они о тебе еще вспомнят. Когда мяч перелетит через ограду, они поймут, как ты им нужен. И может быть, почувствуют, как это бывает, когда вдруг что-то неприятно сжимается внутри.
Можно ли быть более одиноким, чем ты? Предмет насмешек при жизни, неосознанной тоски после смерти".
В кармане звонит телефон.
- Это, конечно, Шёман, - раздается за спиной голос Зака.
И это действительно он.
- Больше никто не звонил, хотя Мяченосец был своего рода местной знаменитостью. А что у вас?
- Ходят слухи об ударе топором по голове.
- Что за чушь?
- Как будто он двадцать лет назад ударил своего отца топором по голове.
- Надо проверить, - говорит Шёман. И добавляет: - Можете съездить в его квартиру, если хотите, техники уже закончили. И утверждают со всей уверенностью, что он был убит не в квартире. В таком случае там остались бы следы крови, если учесть все, что с ним сделали. Но тест на люминол дал отрицательный результат. Эдхольм и еще несколько человек ходят по соседям. Адрес: Хэрнавеген, двадцать один-Б, первый этаж.
Четыре скугахольмских батона, уже нарезанные, лежат на ламинированном кухонном столе серого цвета. В свете люминесцентной лампы пластиковая упаковка кажется влажной, ядовитой, а ее содержимое - опасным для жизни.
Малин открывает холодильник. Там по меньшей мере двадцать упаковок копченой колбасы, молоко с высоким содержанием жира и много несоленого сливочного масла.
Зак смотрит через ее плечо.
- Настоящий гурман!
- Ты думаешь, он этим питался?
- Да, не исключено. В этот хлеб кладут только очищенный сахар, а колбаса жирная - одно к одному. Диета настоящего парня.
Малин закрывает холодильник. За спущенными жалюзи она различает силуэты детей, которые, бросая вызов морозу, пытаются соорудить что-то из снега. Все это выглядит безнадежно - твердая холодная масса противится любым попыткам придать ей форму. Дети иммигрантов. Они живут в тех вытянутых домах, каждый на две квартиры, из белого бетона и дерева, покрытого отслаивающейся коричневой краской, - на изнаночной стороне поселка Юнгсбру.
За окном слышится смех - сдавленный и в то же время радостный, будто им мороз не страшен.
А может, нет никакой изнаночной стороны? Люди живут своей жизнью, и радость иногда прорывается на поверхность, как раскаленная магма.
У стены пестрый диван - такой узор был в моде в семидесятые. Желто-коричневые обои в крапинку. Игровой стол, крытый зеленым сукном. Несколько простых стульев, в углу провалившаяся кровать, опрятно заправленная оранжевым покрывалом.
Обстановка спартанская, но везде прибрано: нет ни коробок из-под пиццы, ни окурков, ни куч мусора. Чистота и порядок.
На одном из окон гостиной видны три небольших отверстия в стекле, заклеенные скотчем. Лента аккуратно наложена на расходящиеся трещины.
- Выглядит так, будто кто-то бросал в окно маленькие камешки, - замечает Зак.
- Похоже.
- Думаешь, это важно?
- В таких районах обычно много детей, и они постоянно озорничают. Может, бросались галькой.
- Или таким образом его вызывали на любовные свидания.
- Конечно, Зак. Мы должны попросить техников тщательно обследовать окно, если они до сих пор этого не сделали, - говорит Малин. - Может, они смогут определить, что это за отверстия.
- Странно, если они не занимались окном, - рассуждает Зак. - Но здесь, конечно, была Юханнисон, а это не по ее части.
- Если бы здесь была Карин, стекло уже уехало бы в лабораторию, - отвечает Малин, направляясь к гардеробу в спальной нише.
Габардиновые брюки огромных размеров, все приглушенно-земляных оттенков, аккуратно развешаны, выстираны и выглажены.
- Как-то не согласуется, - говорит Зак, - весь этот порядок, выстиранная одежда с разговорами о том, что он вонял мочой и потом.
- Не согласуется, - соглашается Малин. - Но кто знает, действительно ли он вонял? Может, они только думали, что он должен вонять? Кто-то сказал кому-то другому, а тот, в свою очередь, следующему, и это стало общеизвестной истиной. Мяченосец воняет мочой, Мяченосец не моется.
Зак кивает.
- А может, кто-то был здесь после его смерти и прибрался?
- Техники заметили бы.
- Ты уверена?
Малин потирает лоб.
- Нет, это не всегда можно установить.
- А соседи? Они ничего особенного не заметили?
- Эдхольм, который обходил квартиры, говорит, что ничего.
Головная боль отступила, но Малин все еще чувствует себя какой-то опухшей и несвежей, как бывает, когда алкоголь выветривается из организма.
- Как давно он умер, по мнению Карин? Часов шестнадцать - двадцать назад? Могли здесь кто-нибудь побывать за это время? Или же вся его нечистоплотность - выдумка?
На плите индийский котелок с цыпленком карри, по квартире распространяется запах чеснока, имбиря и куркумы. Малин чувствует голод, всем телом.
Нарубить, нарезать, разлить. Нажарить и наварить.
Пиво налито. Нет ничего лучше к пиву, чем карри.
Только что звонил Янне. Четверть восьмого. Они в пути. Вот она слышит, как ключ поворачивается в замочной скважине, и спешит им навстречу. Туве слишком возбуждена и как будто специально для нее демонстрирует свою радость.
- Мама, мама! Мы посмотрели пять фильмов за выходные! Пять, и все, кроме одного, хорошие!
Янне стоит в зале за спиной радостной Туве. Вид у него виноватый, но довольно самоуверенный, словно говорящий: "Когда она со мной, решения принимаю я. И дискуссии на эту тему мы давно уже прекратили".
- И что это были за фильмы?
- Все Ингмара Бергмана.
Немая сцена. Один из тех маленьких спектаклей, которые они так любят для нее устраивать.
- Вот как! - Малин не может сдержать смех.
- И они были замечательные.
- Ты приготовила карри? - спрашивает Янне. - После мороза - самое то.
- Разумеется, Туве. Мама верит тебе. Но все-таки что за фильмы?
- Мы смотрели "Клубничную страну".
- Туве, фильм называется "Земляничная поляна". Но его мы не видели.
- Хорошо. Мы смотрели "Ночь живых мертвецов".
Что? Янне, ты с ума сошел? "Живые мертвецы" - так и крутится в голове.
- Мы были и на станции тоже, - добавляет Янне. - И занимались бодибилдингом.
- Бодибилдингом?
- Да, я попробовала, - продолжает Туве. - Мама, ты не представляешь, как это здорово!
- Из этого котелка чертовски вкусно пахнет.
Беговая дорожка в тренажерном зале полицейского участка. Жим лежа. Над штангой склоняется Юхан Якобссон:
- Еще разок, Малин. Давай, неженка…
Пропотеть. Отжаться. Стать простой и естественной. Если хочешь получить заряд энергии, ничего нет лучше физических упражнений.
- А ты, мама, чем занималась?
- А как думаешь? Работала.
- Сегодня вечером ты тоже будешь работать?
- Пока не знаю, поэтому и приготовила еду.
- Что?
- А ты не чувствуешь запаха?
- Карри. И цыпленок? - Туве не скрывает своего энтузиазма.
- Ну, теперь я пойду, - говорит Янне, опуская руки. - Созвонимся на неделе.
- Созвонимся, - отзывается Малин.
Янне открывает дверь.
- Не хочешь остаться на карри? - добавляет она, когда он уже на пороге. - Там и на тебя хватит.
14
Шестое февраля, понедельник
Малин спросонья протирает глаза.
Надо начинать день.
Мюсли, фрукты и простокваша. И кофе, кофе, кофе.
- Мама, доброе утро.
Туве, уже одетая, стоит в прихожей - раньше обычного. Малин, наоборот, встает позже. Вчера они целый день провели дома: готовили, читали. Туве разрешила матери поработать, если хочет, но Малин подавила в себе желание съездить в полицейский участок.
- Доброе утро. Ты будешь дома вечером, когда я вернусь?
- Может быть.
Дверь закрывается. Вчера девушка с четвертого канала объявила прогноз: "Итак, опустится еще более холодный - да, это так, - более холодный циклон с Баренцева моря, который накроет страну, словно крышкой, вплоть до Сконе. И если уж вам непременно нужно на улицу, одевайтесь как следует".
Нужно на улицу?
Я хочу на улицу. Хочу и дальше разбираться с этим.
Мяченосец.
Кем же ты все-таки был?
Малин держит холодный руль одной рукой, в мобильнике звучит голос Шёмана.
Люди спешат на работу, дрожат на автобусной остановке возле площади Тредгордсторгет. Пар от их дыхания, смешиваясь с воздухом, вьется дальше вокруг пестрых домов на площади: зданий постройки тридцатых годов, с квартирами, о которых можно мечтать, зданий пятидесятых с магазинами на первых этажах и претенциозного дома начала века на углу, где когда-то был музыкальный магазин - теперь его закрыли.
- Звонили из дома престарелых в Юнгсбру, он называется "Вреталиден", - рассказывает по телефону Шёман. - Там есть какой-то старик девяноста шести лет, который якобы поведал одной из сотрудниц массу разных вещей о Мяченосце и его семье. Они читали ему газету - сам он, конечно, плохо видит, - и вот он пустился в воспоминания. Медсестра его отделения позвонила, полагая, что будет лучше, если мы его выслушаем. Можете сразу заняться этим.
- А сам старик не против встречи?
- Видимо, нет.
- Как его зовут?
- Готфрид Карлссон. Фамилия медсестры - Херманссон.
- А имя?
- Она представилась просто как сестра Херманссон. Думаю, тебе лучше действовать через нее.
- Так говоришь, "Вреталиден"? Я еду туда немедленно.
- Возьмешь с собой Зака?
- Нет, поеду одна.
Малин тормозит, разворачивается, успевая прошмыгнуть прямо под носом у двести одиннадцатого автобуса, направляющегося в сторону университетской клиники.
Шофер сигналит, грозит кулаком.
"Sorry", - извиняется про себя Малин.
- А в архивах что-нибудь нашли?
- Они только начали. Его ведь нет в компьютере. Но мы ищем другое, будем заниматься этим в течение дня. Позвони сразу же, как только что-нибудь появится.
Звучит еще несколько вежливых фраз, потом наступает тишина. Теперь только мотор гудит, когда Малин переключает скорость.
"Вреталиден".
Это дом престарелых гостиничного типа, достраивался и перестраивался в течение многих лет и теперь представляет собой странное сочетание строгой архитектуры пятидесятых с постмодернистскими формами восьмидесятых.
Комплекс расположен в низине, в сотне метров от школы - между ними всего пара переулков да жилой дом из красного кирпича. С другой стороны простираются владения садового предприятия "Вестер", где выращивают клубнику, тепличные постройки обозначают их границу с юга.
Но сейчас все белым-бело.
"Зима не имеет запаха", - думает Малин, когда, съежившись, совершает короткую пробежку от автостоянки до входа в заведение. В стеклянной клетке неторопливо вращается дверь-"вертушка". Малин медлит. Летом того года, когда ей исполнилось шестнадцать, за год до знакомства с Янне, она работала в больнице и ей там не нравилось. Позже она объясняла себе это тем, что была слишком молода и не могла вынести недуги и беспомощность старости и ей не хватало опыта, чтобы ухаживать за пожилыми людьми. Многое из того, что приходилось делать, казалось ей отталкивающим, но зато нравилось говорить со стариками. Когда позволяло время, она брала на себя роль компаньонки и слушала их рассказы о жизни. Многие любили рассказывать, погружаться в воспоминания - те, кто еще был в состоянии говорить. Один вопрос для затравки - и они окунались в прошлое, а ей оставалось только оживлять беседу, вставляя отдельные реплики.
Белая регистрационная стойка.
Несколько дядюшек в инвалидных колясках, похожих на кресла. Инсульт?
Альцгеймер на последних стадиях? "Ты хорошо поливаешь цветы?"
- Здравствуйте, я из полиции Линчёпинга, мне нужна сестра Херманссон.
У старости крепкий химический запах моющих средств. Молодая сотрудница с жирно блестящей кожей и свежевымытыми волосами мышиного цвета смотрит на Малин с сочувствием.
- Третье отделение. Поднимитесь на лифте. Она должна быть в комнате для медсестер.
- Спасибо.
В ожидании лифта Малин разглядывает старичков в инвалидных колясках. У одного из них из угла рта стекает струйка слюны. Они что, так и будут здесь сидеть?
Малин направляется к инвалидным коляскам, вынимая одноразовый платок из внутреннего кармана куртки. Подносит руку к лицу старика и вытирает слюну со рта и подбородка.
Служительница за стойкой наблюдает, но без недовольства, а потом улыбается.
Приезжает лифт.
- Вот так, - шепчет Малин старику на ухо, - так будет лучше.
У него в горле что-то булькает, словно он пытается ответить.
Она кладет руку на его плечо, а потом бежит к лифту.
Но дверь захлопывается. Вот черт! - теперь придется ждать, когда он приедет снова.
У сестры Херманссон короткие волосы с химической завивкой, и кудри лежат вокруг угловатых скул, словно стальные завитки. Сквозь бутылочного цвета очки в черной оправе виден жесткий взгляд.
Сколько ей, пятьдесят пять или шестьдесят?
Комната для медсестер - маленькое помещение между двумя коридорами и залом. Одетая в белый халат, сестра Херманссон стоит на середине, расставив ноги и скрестив руки на груди, словно говоря: "Это моя территория!"
- Так вы женщина, - говорит Херманссон. - Я ждала мужчину.
- Теперь и женщины работают в полиции.
- Я думала, большинство носит форму. Разве не нужно иметь более высокий чин, чтобы работать в штатском?
- Как там Готфрид Карлссон?
- Собственно говоря, я была категорически против. Он слишком стар. Сейчас, при такой экстремальной погоде, хватит любой малости, чтобы лишить их покоя. А беспокоиться пожилым людям очень вредно.
- Мы благодарны вам за ту помощь, которую вы готовы оказать. Ему, по-видимому, есть что рассказать нам?
- Я так не думаю. Но сотрудница, которая читала ему сегодняшние новости, настаивала.
Херманссон протискивается за спину Малин и идет по коридору. Гостья следует за ней, пока Херманссон не останавливается возле какой-то двери - так резко, что скрипят пробковые подошвы ее сандалий.
- Это здесь.
Херманссон стучит.
- Войдите, - раздается в ответ слабый, но ясный голос.
- Только так и можно ступить на территорию Карлссона. - Медсестра указывает на дверь.
- Вы не войдете со мной?
- Нет, мы с Карлссоном не особенно ладим. И это его проблема. Не моя.
15
Как это приятно - просто лежать и ждать. Не тосковать, а просто пережидать время, быть таким тяжелым, как я, и в то же время уметь парить.
Итак, я поднимаюсь и через подвальное окно вылетаю из этого тесного ящика в морге в комнату (предпочитаю этот путь, хотя и стена для меня не преграда).
А другие?
Я могу видеть другого, только когда мы оба хотим этого, поэтому я почти всегда один. Но я чувствую остальных, они словно молекулы в гигантском расплывающемся теле.
Я хочу видеть маму. Но знает ли она, что я уже здесь? Я хочу видеть папу. Хочу поговорить с ними, объяснить, что я понимаю: все не так просто. Рассказать им о моих штанах, о моей квартире, о том, как там чисто, о лжи, о том, что я все-таки что-то представлял собой при жизни.
Моя сестра?
У нее своя жизнь. Я понимал и понимаю это.
Итак, я лечу над полем, над Роксеном, оставляю в стороне бассейн и кемпинг в Сандвике, далее над замком Шернорп, чьи руины вспыхивают белыми искрами в лучах солнца.
Я парю, как песня, та, которую немка Николь пела на музыкальном фестивале: "Ein bisschen Frieden, ein bisschen Sonne, das wunsch’ ich mir".
Вот я над лесом, густым и темным, полным самых кошмарных тайн.
Все еще там?
Я предупреждал вас. По ногам женщины ползали змеи, их ядовитые зубы до крови вгрызались в ее тело.
Теплица, цветочная ферма, гигантская клубничная страна, где я прятался, словно маленький щенок.
Вот я планирую вниз, мимо домов тех злобных мальчишек. Не хочу здесь задерживаться, лучше полечу дальше, к Готфриду Карлссону, в угловую комнату на третьем этаже самого старого здания комплекса "Вреталиден".
Он, Готфрид, сидит там в своем инвалидном кресле, старый и довольный жизнью, как уже прожитой, так и той, несколько лет которой ему еще предстоит.