- Если б вы не были первым министром королевы, - в ответ произнес Ричардсон, - я был бы склонен ответить вам одним маленьким коротким словцом.
Джеймс Хоуден насупился. "Ричардсон, - подумал он, - иногда слишком далеко заходит".
А лидер партии, не обращая внимания на неодобрение премьер-министра, продолжал:
- Каждое правительство на протяжении последних пятидесяти лет использовало Акт об иммиграции, чтобы помочь членам своей партии, так почему мы должны вдруг все это прекратить? В этом нет политического смысла.
"Верно, - подумал Хоуден, - в этом нет смысла". И протянул руку к телефону.
- Хорошо, - сказал он Ричардсону, - мы поступим, как вы предлагаете. Я вызову сюда сейчас Харви Уоррендера. - И он дал указание правительственной телефонистке: - Найдите мистера Уоррендера. Он, по всей вероятности, дома. - И, прикрыв рукой трубку, спросил: - Помимо того, о чем мы тут говорили, следует ли мне сказать ему еще что-то?
Ричардсон осклабился:
- Можете посоветовать ему держать обе ноги на земле. Тогда ему не придется так часто попадать одной из них в рот.
- Если я скажу такое Харви, - сказал Хоуден, - он, по всей вероятности, процитирует мне Платона.
- В таком случае вы можете ответить ему словами Менандера: "Его подняли так высоко, чтоб ему было тяжелее падать".
Премьер-министр поднял брови. Брайан Ричардсон постоянно удивлял его.
Оператор появился на линии, и Хоуден послушал, затем положил трубку.
- Уоррендеры уехали на праздники - они находятся в своем коттедже на Канадском щите, и там нет телефона.
Ричардсон не без удивления заметил:
- Вы даете Харви Уоррендеру немало возможностей уклониться от своих обязанностей, верно?.. Больше, чем остальным.
- Не на этот раз, - сказал Джеймс Хоуден. После их беседы он уже пришел к выводу. - Я вызову его сюда послезавтра, и эта история в Ванкувере не устроит вспышки. Гарантирую.
6
Было половина восьмого, когда Брайан Ричардсон прибыл на квартиру Милли Фридман с двумя пакетами - в одном была унция духов фирмы "Герлен", которые, как он знал, любит Милли, а в другом - двадцать шесть унций джина.
Духи понравились Милли. Она была не так уверена в том, что ей понравится джин, но понесла его на кухоньку, чтобы приготовить напитки.
Ричардсон ждал в мягко освещенной гостиной, наблюдая за Милли из глубокого кресла. Он с наслаждением вытянул ноги на бежевом ковре - единственном дорогом предмете обстановки, который позволила себе Милли, чтобы украсить квартиру, - затем одобрительно произнес:
- Знаешь, многое из того, что у тебя тут есть, Милли, другие давно бы выбросили. Но ты так все расставила, что более уютного места я не знаю.
- Я полагаю, это комплимент. - Стоя на кухоньке, Милли с улыбкой повернулась к нему. - Так или иначе, я рада, что тебе это нравится.
- Конечно, нравится. А кому бы не понравилось?
Мысленно Брайан Ричардсон сравнивал ее квартиру со своей, которую Элоиза переоборудовала всего немногим больше года назад. Стены у них были светлой слоновой кости, белый ковер, шведская ореховая мебель и бледно-голубые занавески. Он давно перестал обращать на обстановку внимание, и поэтому она не оскорбляла его вкуса. Но он помнил, какая у него была ссора с Элоизой, когда она представила ему счет, про который он возмущенно сказал: "Да обстановка-то как в президентском номере в борделе".
"А вот Милли, - подумал он, - всегда знала бы, как все устроить, чтобы было тепло и по-домашнему… небольшой беспорядок, книжки на столах, и в то же время место, где человек может отдохнуть".
Милли снова отвернулась от него. А он в задумчивости на нее смотрел.
До его появления она сняла костюм, в котором была, и переоделась в оранжевые брючки и гладкий черный свитер, который оживляла лишь тройная нитка жемчуга. Это выглядело просто, подумал Ричардсон, но возбуждающе.
Она вернулась в гостиную, и он поймал себя на том, что восхищается ее грациозностью. В каждом движении Милли был ритм, и она редко делала лишний жест.
- Милли, - сказал он, - ты удивительная девчонка.
Позвякивая льдом, она несла их напитки. Он залюбовался ее стройными ногами и обтянутыми брючками крепкими бедрами. И снова - бессознательной ритмикой движения… "Совсем как молодая длинноногая скаковая лошадка", - пришла в голову нелепая мысль.
- В каком смысле удивительная? - спросила Милли. Она протянула ему стакан, и их пальцы соприкоснулись.
- Ну, видишь ли, - сказал он, - без прозрачного неглиже, трусиков и всего прочего ты самое сексуальное существо на двух ногах.
Он поставил стакан, который она ему дала, поднялся и поцеловал ее. Через минуту она осторожно высвободилась и отвернулась.
- Брайан, - сказала Милли, - разве так - хорошо?
Девять лет назад она познала любовь, а потом невыносимую боль утраты. Она считала, что не влюблена в Брайана Ричардсона, как была влюблена в Джеймса Хоудена, но Брайан был источником тепла и нежности, и она знала, что на этом дело не кончится, если время и обстоятельства позволят, но подозревала, что не позволят. Ричардсон женат… и практичен, а значит, в конце еще один разрыв… расставание…
Ричардсон спросил:
- О чем ты, Милли?
Она спокойно произнесла:
- Я думаю, ты знаешь.
- Да, знаю. - И снова взялся за стакан с джином. Поднял его к свету, проверяя содержимое, затем поставил на стол.
А ей так хотелось любви, думала Милли, ее тело жаждало любви. Но внезапно потребность в чем-то не просто физическом нахлынула на нее… Должно же быть что-то постоянное. Или не должно? Вот когда она любила Джеймса Хоудена, то готова была примириться и с меньшим.
А Брайан Ричардсон медленно произнес:
- Я, наверное, мог бы задурить тебе, Милли, голову кучей слов. Но мы оба взрослые люди - я не думаю, чтобы ты этого хотела.
- Нет, - сказала она, - я не хочу, чтобы меня дурили. Но не хочу быть животным. Должно же быть что-то другое.
- Для некоторых людей ничего другого и не нужно, - отрезал он. - Не нужно, если они честны с собой.
А через минуту он уже удивлялся, зачем это сказал. Возможно, от избытка правдивости или просто от жалости к себе - чувство, которое он презирал в других. Но он не ожидал того, какое действие это произведет на Милли. Глаза ее заблестели от слез.
- Милли, - попросил он, - извини меня.
Она покачала головой, и он подошел к ней. Достав носовой платок, он осторожно вытер ей глаза и ручейки слез на щеках.
- Послушай, - сказал он, - мне не следовало так говорить.
- Все в порядке, - усмехнулась Милли. - Я просто женщина, полагаю.
"О Господи, - подумала она, - что это со мной? - Всегда уверенная в себе Миллисент Фридман… плачет как девчонка.
Ну что этот мужчина значит для меня? Разве я не могу подцепить другого, как делала раньше?"
Он обнял ее.
- Я хочу тебя, Милли, - тихо произнес он. - Я не знаю другого способа это сказать - я просто хочу тебя.
Он приподнял ее голову и поцеловал.
А она не сдавалась.
- Нет, Брайан! Пожалуйста, нет!
И в то же время она не делала ни малейшего усилия отодвинуться от него. Он ласкал ее, и в ней нарастало желание. И она поняла, что он нужен ей. Потом снова придет одиночество, чувство утраты. Но сейчас… сейчас… она закрыла глаза, вся дрожа… сейчас.
- Хорошо. - Голос ее прозвучал хрипло.
В тишине раздался щелчок выключателя. И в тот же момент с улицы слабо донесся вой моторов самолета высоко в небе над городом. Звук приблизился, потом стал замирать, когда ночной рейс в Ванкувер с сенатором Деверо среди пассажиров повернул на запад и стал быстро подниматься во тьму.
- Будь нежен со мной, Брайан, - шепотом произнесла Милли. - На этот раз… пожалуйста, будь нежен.
Глава шестая
Алан Мейтленд
1
В Ванкувере Алан Мейтленд спал долго в рождественское утро, а когда проснулся, рот у него был обложен от выпитого накануне вечером в доме его партнера - адвоката. Зевая и почесывая коротко остриженную голову, он вспомнил, что они втроем - он, Том Льюис и жена Тома Лилиан - выпили целых две бутылки вина. Это была, право, экстравагантная выходка, поскольку ни у него, ни у Тома не было на такое денег - особенно сейчас, когда Лилиан беременна, а Том с трудом выплачивал взносы за крошечный домик, купленный полгода назад в северном Ванкувере. Потом Алан подумал: "Да какого черта?!" - и, выбросив из постели свое шестифутовое тело спортсмена, прошел босиком в ванную.
Вернувшись в комнату, он надел старые шерстяные брюки и выцветшую майку с эмблемой колледжа. Затем насыпал растворимого кофе, поджарил тосты и выскреб немного меда из банки. Ел он, сидя на кровати, которая занимала большую часть его захламленной холостяцкой квартирки на Гилфорд-стрит, возле Английского залива. Позже кровать уйдет в стену подобно тому, как убирается шасси, но Алан редко спешил с этим, предпочитая медленно встречать день: он давно обнаружил, что все выходит лучше, если не спешить.
Он размышлял, не стоит ли поджарить немножко бекона, когда зазвонил телефон. Это был Том Льюис.
- Послушай, ты, тупица, - сказал Том. - Почему это ты никогда не говорил мне про своих друзей из высшего общества?
- Мужчины не любят хвастаться. Я с Вандербильтами… - Алан проглотил непрожеванный кусок тоста. - Про каких друзей из высшего общества?
- Про сенатора Деверо хотя бы. Ричарда Деверо. Он хочет, чтобы ты приехал к нему домой… прямо сейчас.
- Ты спятил!
- Ну конечно - спятил! Мне только что звонил Брайант из конторы "Каллинер, Брайант, Мортимер, Лейн и Робертс", известной как "Мы, народ". Похоже, они готовят большую часть юридических документов для старика Деверо, но на этот раз сенатор хочет видеть именно тебя.
- Как такое может быть? - скептически произнес Алан. - Кто-то ошибся - перепутали фамилию.
- Послушайте, юноша, - сказал Том, - если природа наделила вас выше среднего глупостью, старайтесь хотя бы не увеличивать ее. Им нужен человек по имени Алан Мейтленд из процветающей, недавно открытой конторы - по крайней мере она станет процветающей, если у нас появится парочка клиентов, - конторы "Льюис и Мейтленд". А это ведь ты, так?
- Конечно, но…
- Почему такому человеку, как сенатор Деверо, потребовался Мейтленд, когда он мог бы получить Льюиса, который на год старше Мейтленда, выпускник юридического факультета и куда умнее, как показывает данный разговор, - это выше моего понимания, но…
- Одну минуту, - перебил его Алан. - Ты действительно сказал "Деверо"?
- Не более шести раз, что, признаю, оказалось недостаточным, чтобы могло проникнуть…
- На последнем курсе в колледже у нас была Шэрон Деверо. Мы несколько раз встречались, было у нас и свидание - правда, я не видел ее с тех пор. Возможно, это она…
- Возможно, это она устроила, а возможно, и нет. Я знаю только, что сенатор Деверо ждет в это ясное и солнечное рождественское утро некоего Алана Мейтленда.
- Я поеду, - сказал Алан. - Возможно, меня ждет подарок под его елкой.
- Вот адрес, - сказал Том и добавил, после того как Алан записал его: - Буду молиться за тебя. Могу даже позвонить хозяину нашей конторы, чтобы он тоже помолился, - в конце-то концов от этого зависит плата, которую он получит за аренду.
- Скажи ему, что уж я постараюсь.
- Никогда не сомневался, - сказал Том. - Удачи.
2
Сенатор Деверо - и неудивительно, подумал Алан Мейтленд, - жил на юго-западе Марин-драйв.
Алан хорошо знал эту улицу - благодаря ее репутации и случайным знакомым в дни пребывания в колледже. Этот район, находящийся высоко над центром Ванкувера и смотрящий на юг через северный рукав широкой реки Фрейзер в направлении пасторального острова Лулу, был меккой для высшего общества и средоточием накопленных состояний. Отсюда открывался замечательный вид - в ясные дни видна была даже граница США и штат Вашингтон. Вид этот, как знал Алан, был символичен, поскольку большинство обитателей здешних мест либо уже достигли положения в обществе, либо имели его от рождения. Вторым признаком общественного статуса были большие бревна - их перевозили по реке или на грузовых судах. Лесозаготовки и пиломатериалы составляли основу богатства провинции Британская Колумбия и по-прежнему в значительной степени составляли основу экономики.
Алан Мейтленд увидел реку Фрейзер одновременно с домом Деверо. Из дома сенатора, решил Алан, открывается один из лучших видов на побережье.
Погода была солнечная, ясная и холодная, когда он подъехал к большому особняку в тюдоровском стиле. Дом скрывала от любопытных взглядов прохожих изгородь из высоких кедров, и он стоял далеко от улицы, на извилистой дороге, на которую можно было попасть, миновав двойные чугунные ворота с двумя горгульями. На подъездной дороге стоял новехонький "крайслер-империал", и Алан Мейтленд запарковал свой старенький выцветший "шевроле" за ним. Алан подошел к массивной, обитой гвоздями входной двери на роскошной галерее и позвонил. Почти тотчас дверь открыл дворецкий.
- С добрым утром, - сказал Алан, - моя фамилия Мейтленд.
- Входите, пожалуйста, сэр.
Дворецкий, тощий седой мужчина, передвигался так, будто у него болели ноги. Он провел Алана по небольшому, выложенному плиткой коридору в просторный открытый холл. У входа появилась стройная фигурка.
Это была Шэрон Деверо - совсем такая же, какой ее помнил Алан: некрасивая, маленькая, этакий эльф с длинным лицом и глубоко посаженными смешливыми глазами. Вот только волосы у нее выглядели иначе, заметил Алан. Они были черные как вороново крыло и длинные, а теперь она постриглась, и это ей идет, подумал Алан.
- Привет, - сказал Алан. - Я слышал, тебе нужен адвокат.
- В данный момент, - поспешила сказать Шэрон, - мы предпочли бы видеть слесаря. А то в ванной дедушки вода течет в унитазе.
Алан вспомнил про нее еще кое-что: на левой щеке у нее появлялась ямочка, когда она улыбалась, как сейчас.
- Данный адвокат, - сказал Алан, - попутно занимается ремонтом. В последнее время в юриспруденции дела шли не слишком бойко.
Шэрон рассмеялась:
- В таком случае я рада, что вспомнила о тебе.
Дворецкий взял у Алана пальто, и он начал осматриваться.
Дом и снаружи и внутри свидетельствовал о богатстве и состоятельности его владельцев. Шэрон и Алан находились в большом открытом холле со стенами, оклеенными панелями из льняного полотна, с потолком в стиле ренессанс и блестящим дубовым паркетом. В массивном тюдоровском камине, окаймленном волнистыми пилястрами, ярко горели большие поленья, а недалеко от камина, на елизаветинском длинном столе, стоял букет красных и желтых роз. На цветастом керманском ковре напротив дивана находилось солидное йоркширское кресло, а в дальней стороне холла окна эркера обрамляли вышитые занавески из тонкой шерсти.
- Дедушка вчера вечером вернулся из Оттавы, - сказала, подойдя к Алану, Шэрон, - и за завтраком упомянул, что ему нужен молодой Аве Линкольн. Я вспомнила, что знала некоего Алана Мейтленда, который собирался стать адвокатом и был полон идеалов… кстати, ты по-прежнему придерживаешься их?
- Полагаю, что да, - смутился Алан. Он подумал, что, должно быть, наболтал девушке такого, о чем и не помнит. - Во всяком случае, спасибо, что не забыла обо мне. - В доме было жарко, а воротник крахмальной белой рубашки, которую он надел со своим единственным приличным темным костюмом, жутко сдавливал шею.
- Пошли в гостиную, - предложила Шэрон. - Дедушка скоро подойдет.
Алан прошел следом за ней через холл. Она открыла дверь, и в помещение хлынуло солнце.
Комната, куда они вошли, была просторнее холла, но света оказалось больше. Она была обставлена чиппендейловской и шератонской мебелью, на полулежали тонкие персидские ковры, стены обтянуты Дамаском и украшены позолоченными канделябрами с хрустальными подвесками. На стенах висело несколько оригиналов - картины Дега, Сезанна и Лорена Хэрриса. В одном из углов, рядом с роялем фирмы "Стейнвей", стояла большая украшенная елка. Окна в свинцовых переплетах сейчас были закрыты, они выходили на выложенную каменными плитами террасу.
- Дедушка, насколько я понимаю, это сенатор Деверо, - сказал Алан.
- О да, я не подумала, что ты можешь этого не знать. - Шэрон жестом указала Алану на чиппендейловский диванчик и села напротив. - Видишь ли, мои родители разведены. Папа живет теперь в Европе - в основном в Швейцарии, а мама снова вышла замуж и уехала в Аргентину, так что я обитаю тут. - Она произнесла все это просто, без малейшей горечи.
- Так-так-так! Значит, это и есть тот молодой человек. - Громкий голос прозвучал из дверей - там стоял сенатор Деверо, тщательно причесанный, в безупречно отутюженной визитке. На лацкане у него была маленькая розочка. Входя, он потирал руки.
Шэрон представила их друг другу.
- Прошу извинения, мистер Мейтленд, - любезно произнес сенатор, - за то, что заставил вас приехать сюда в Рождество. Надеюсь, я ничего не нарушил в вашей жизни.
- Нет, сэр, - сказал Алан.
- Отлично. В таком случае, прежде чем перейти к делу, не выпьете ли с нами хереса?
- Благодарю.
На столике красного дерева стояли рюмки и хрустальный графин. Шэрон стала разливать херес, а Алан произнес:
- У вас красивый дом, сенатор.
- Я рад, что вы так считаете, мой мальчик. - Старику, казалось, это действительно понравилось. - Всю жизнь мне доставляло удовольствие окружать себя изысканными вещами.
- У дедушки репутация коллекционера, - сказала Шэрон и подала им рюмки. - Единственная беда - иногда кажется, что живешь в музее.
- Молодежь насмехается над антиквариатом или делает вид, что насмехается. - Сенатор Деверо снисходительно улыбнулся внучке. - Но я возлагаю надежду на Шэрон. Мы с ней вместе обставляли эту комнату.
- И результат впечатляет, - сказал Алан.
- Готов поверить, что это так. - Сенатор любовно обвел глазами комнату. - У нас тут есть несколько совершенно особых вещей. Вот это, например, великолепный образец времен династии Тан. - И он осторожно провел пальцами по изумительной приятно окрашенной глиняной лошади с всадником. Она стояла отдельно на табурете с мраморной доской. - Двадцать шесть сотен лет назад она была создана искусным мастером во времена цивилизации, пожалуй, более просвещенной, чем наша сегодняшняя.
- Она действительно прекрасна, - сказал Алан, подумав: "В одной этой комнате - целое состояние". Он невольно сравнил это жилище с похожим на коробку двухкомнатным домиком Тома Льюиса, где был накануне вечером.
- Но перейдем к делу. - Сенатор заговорил быстро, деловито. Все трое сели. - Как я уже сказал, прошу прощения, мой мальчик, за то, что так неожиданно вызвал вас. Однако возникло одно дело, которое озаботило меня и которое, по-моему, не терпит отлагательства. - Сенатор пояснил, что его заинтересовала судьба пароходного безбилетника Анри Дюваля, "…этого несчастного молодого человека без дома и без родины, который стоит у наших ворот и умоляет во имя человеколюбия пустить его".
- Да, - сказал Алан, - я читал об этом вчера вечером. И помнится, подумал, что тут немногим можно помочь.
Шэрон, внимательно слушавшая, спросила:
- А почему?