- Не могу, - сказал Алан. - Мне велено не называть имя. Могу лишь сказать, что этот человек сочувствует вам и хотел бы помочь.
- Бывают же хорошие люди. - Капитан, видимо, удовлетворившись полученным ответом, ободряюще кивнул Дювалю.
Вспомнив о сенаторе Деверо и о том, что им движет, Алан ощутил укол совести. Он тут же подумал о поставленных им условиях.
- Остается тут - работает, - сказал Анри Дюваль, - заработает деньги - расплатится.
- Что ж, - кивнул Алан, - наверно, так и будет, если вы того хотите.
- Я расплатится. - На лице парня читалось горячее стремление так поступить. Недоверие на миг исчезло.
- Я, конечно, должен вам сказать, - заявил Алан, - что у меня может ничего не получиться. Вы это понимаете?
Дюваль был явно озадачен.
Капитан пояснил:
- Мистер Мейтленд постарается изо всех сил. Но Иммиграционная служба может сказать "нет"… как было раньше.
Дюваль медленно кивнул:
- Я понимает.
- Вот что мне пришло в голову, капитан Яаабек, - сказал Алан. - С тех пор как вы сюда приехали, вы ходили с Анри в Иммиграционную службу и просили об официальном слушании его просьбы высадиться?
- У меня на борту был чиновник из этой службы…
- Нет, - настаивал Алан, - я имею в виду - помимо этого. Водили ли вы Дюваля в здание Иммиграционной службы и требовали ли официального расследования?
- А какой от этого прок? - Капитан передернул плечами. - Ответ всегда один. К тому же в порту у нас так мало времени, а у меня куча дел на корабле. Сегодня же праздник - Рождество. Потому я и читаю Достоевского.
- Иными словами, - мягко произнес Алан, - вы никуда не водили его и не просили о расследовании, потому что были слишком заняты. Так? - Он старался говорить как бы между прочим, хотя в уме у него уже сформировалась одна идея.
- Точно так, - сказал капитан Яаабек. - Конечно, если бы от этого был какой-то прок…
- Прекратим об этом, - сказал Алан. Мысль у него возникла смутная и мимолетная и могла ничего не дать. В любом случае ему требовалось время, чтобы внимательно прочесть законы об иммиграции. И он переключил разговор на другое. - Анри, - обратился он к Дювалю, - я хотел бы теперь послушать обо всем, что было с вами с тех пор, как вы себя помните. Я знаю, кое-что было в газетах, но, возможно, вы рассказали не все пли вспомнили о чем-то еще. Почему бы вам не начать сначала? Что было первым в вашей памяти?
- Мама, - сказал Дюваль.
- Чем она больше всего вам запомнилась?
- Она ко мне добрая, - просто ответил Дюваль. - Когда она умерла, никто после не был добрый… вот до этот корабль.
Капитан Яаабек встал и повернулся спиной к Алану и Дювалю. Он начал медленно набивать трубку.
- Расскажите мне про вашу мать, Анри, - попросил Алан, - какая она была, о чем говорила, что вы вместе делали.
- Моя мама, я думает, была красивая. Когда я маленький, она обнимает меня, я слушает - она поет. - Молодой безбилетник говорил медленно, тщательно произнося слова, словно прошлое было чем-то хрупким и с ним надо было обращаться осторожно, чтобы не разбить. - А потом она говорит: вот мы сядет на корабль и найдет новый дом. И мы поедет вместе… - И он продолжал говорить, порой спотыкаясь, порой с большой уверенностью.
Его мать, как он считал, была из французской семьи - все они вернулись во Францию до его рождения. Можно было лишь догадываться, почему она не поддерживала связи с родителями. Возможно, из-за его отца, который, как говорила его мать, недолгое время жил с ней в Джибути, а потом бросил ее и ушел в море.
В основе своей это было то же, что он рассказал Дэну Орлиффу два дня назад. Все это время Алан внимательно слушал, подталкивая его, когда было необходимо, и задавая вопрос или заставляя повторить то, что было неясно. Но больше всего он следил за лицом Анри Дюваля. Лицо это убеждало - оно освещалось или отражало отчаяние, по мере того как Анри вновь переживал то, что рассказывал. Была и боль, а в какой-то момент, когда молодой безбилетник описывал смерть матери, в глазах его заблестели слезы.
"Выступай он свидетелем в суде, - сказал себе Алан, - я бы ему поверил".
Он задал последний вопрос:
- Почему вы хотите здесь остаться? Почему именно в Канаде?
Вот сейчас наверняка будет хитроумный ответ, подумал Алан: скорее всего он скажет, что это замечательная страна и он всегда хотел жить тут.
Анри Дюваль старательно обдумал свой ответ. Затем сказал:
- Все другие говорят "нет". Канада - последнее место, где я попытается. Если здесь нет, я думает, нет дома для Анри Дюваль нигде.
- Что ж, - заметил Алан, - по-моему, я получил честный ответ.
Он почувствовал, что почему-то разволновался. Алан пришел сюда скептически настроенным, готовым при необходимости пройти через юридические процедуры, не ожидая, однако, преуспеть. А теперь он захотел большего. Ему захотелось сделать что-то позитивное для Анри Дюваля - снять парня с корабля и дать возможность построить свою жизнь так, как ему пока не давала судьба.
Но можно ли подобного добиться? Есть ли где-то в законе об иммиграции лазейка, сквозь которую можно протащить этого человека? Возможно, есть, а если так, то нельзя терять времени - надо ее найти.
Ближе к концу беседы капитан Яаабек несколько раз выходил из каюты и возвращался. Сейчас он был в каюте, и Алан спросил:
- Сколько времени ваш корабль пробудет в Ванкувере?
- Должны были простоять пять дней. К сожалению, надо ремонтировать мотор, и теперь мы пробудем тут две недели, а то и три.
Алан кивнул. Две или три недели - это не так уж и много, но все лучше, чем пять дней.
- Если я буду представлять интересы Дюваля, - сказал Алан, - мне надо получить от него письменные указания.
- В таком случае вам надо написать, что требуется, - кивнул капитан Яаабек. - Он может написать свое имя, но и только.
Алан достал из кармана блокнот. С минуту подумал и затем написал:
"Я, Анри Дюваль, в данное время нахожусь на моторном судне "Вастервик" у причала Ла-Пуэнт в Ванкувере. Настоящим письмом обращаюсь с просьбой разрешить мне высадиться в вышеуказанном порту и поручаю Алану Мейтленду из фирмы "Льюис и Мейтленд" выступать в качестве моего адвоката по всем вопросам, имеющим отношение к данному заявлению".
Алан прочел это вслух, и капитан, внимательно выслушав, кивнул.
- Это хорошо, - сказал он Дювалю. - Если мистер Мейтленд должен тебе помочь, поставь свою подпись под тем, что он написал.
Взяв ручку, поданную капитаном, Анри Дюваль медленно и неуклюже детским размашистым почерком написал свое имя на странице блокнота. Алан нетерпеливо ждал. Его единственной мыслью было уйти с корабля и внимательнее изучить мелькнувшую у него мысль. Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение. Конечно, то, что у него на уме, - всего лишь догадка. Но догадка такого рода, что может привести к успеху.
Глава седьмая
Достопочтенный Харви Уоррендер
1
Короткая передышка на Рождество пролетела, словно ее никогда и не было.
В Рождество Хоудены ходили к ранней службе причаститься, а вернувшись домой, принимали до ленча гостей - главным образом официальных лиц и нескольких друзей семьи. Днем к ним приехали Лексингтоны, и премьер-министр просидел два часа, запершись, с Артуром Лексингтоном, обсуждая предстоящий разговор в Вашингтоне. Затем Маргарет и Джеймс Хоуден поговорили по трансатлантическому телефону с находящимися в Лондоне дочерьми, зятьями и внуками, проводившими Рождество вместе. Прошло немало времени, пока завершились все переговоры, и Джеймс Хоуден, взглянув на часы, порадовался тому, что счет от телефонной компании получит его зять - богатый промышленник, а не он. Затем Хоудены пообедали вдвоем, после чего премьер-министр сел в кабинете поработать, а Маргарет стала смотреть телевизор. Это был печальный фильм Джеймса Хилтона "Прощайте, мистер Чипе", и Маргарет вспомнилось, как они с мужем смотрели его в 30-е годы. Роберт Донат, игравший главную роль, также как и сценарист картины, давно умер, а сами Хоудены больше уже не ходят в кино… В половине двенадцатого, пожелав мужу спокойной ночи, Маргарет отправилась спать, а Джеймс Хоуден продолжал работать до часа ночи.
У Милли Фридман Рождество прошло более спокойно, но и менее интересно. Она поздно проснулась и, поколебавшись, пошла в церковь, но без причастия. Днем она отправилась на такси к своей бывшей подруге из Торонто, которая вышла замуж, жила теперь в Оттаве и пригласила ее на рождественский обед. В доме были маленькие дети, чье присутствие через какое-то время стало утомительным, а потом началась скукота - неизбежный разговор о воспитании малышей, о прислуге и стоимости жизни. И Милли снова - уже в который раз - поняла: счастье домашнего очага не привлекает ее. Она предпочитала иметь свою уютную квартиру, независимость и ответственную работу. У нее вдруг появилась мысль: "Может, я старею и потому мне все противно?" Она с облегчением ушла от подруги. Муж подруги, отвозивший ее домой, по дороге пытался приставать к ней, но она решительно его отвергла.
В течение дня она немало думала о Брайане Ричардсоне - чем он занят и позвонит ли. Он не позвонил, и она была сильно огорчена.
Здравый смысл предостерегал Милли не увлекаться всерьез. Она напоминала себе, что Ричардсон женат, что между ними едва ли может возникнуть что-то постоянное, что она легкоуязвима… Но видение не исчезало, мечты гнали прочь разум, звучали мягко, шепотом произнесенные слова: "Я хочу тебя, Милли. Я не знаю, как выразиться иначе, но я хочу тебя…" И именно это осталось сладостным воспоминанием о прошедшем дне.
А Брайан Ричардсон в Рождество трудился вовсю. Он ушел из квартиры Милли ранним утром и проснулся через четыре часа от звонка будильника. Он заметил, что Элоиза не ночевала дома, что не удивило его. Приготовив завтрак, он отправился в штаб партии на Спаркс-стрит, где и провел большую часть дня, работая над деталями плана избирательной кампании, которую он обсуждал с премьер-министром. Поскольку в здании находился только он да вахтер и никто ему не мешал, он многое сделал и с чувством удовлетворения вернулся в свою по-прежнему пустую квартиру. Раз или два в течение дня он с удивлением обнаруживал, что вспоминает, какой была Милли ночью. Дважды его подмывало позвонить ей, но чувство осмотрительности перевесило. В конце концов, это всего лишь мимолетный роман, его не следует воспринимать слишком серьезно. Вечером он немного почитал и рано лег спать.
И Рождество прошло.
А потом наступило 26 декабря.
2
- Мистер Уоррендер готов явиться, если вы хотите видеть его сегодня утром, - объявила Милли Фридман.
Она проскользнула, как только вышел помощник премьер-министра, в его внутренний кабинет, неся поднос с кофе. Помощник, усердный амбициозный молодой человек, достаточно обеспеченный, по имени Эллиот Проузи, все утро бегал туда-сюда, получая задания и сообщая об их выполнении Джеймсу Хоудену в промежутках между другими посетителями, которым было назначено на этот день. Значительная часть этой деятельности, как знала Милли, имела отношение к предстоящим переговорам в Вашингтоне.
- Зачем мне Уоррендер?
Джеймс Хоуден несколько раздраженно поднял глаза от лежавшей перед ним папки, а их было несколько на его столе, помеченных грифом "Совершенно секретно" и имеющих отношение к межконтинентальной обороне. Военные дела никогда особо не интересовали Джеймса Хоудена, и даже теперь он делал над собой усилие, чтобы сконцентрироваться на фактах. Порой его огорчало, что теперь он уделяет так мало времени социальным вопросам, которые раньше главным образом интересовали его в политике.
Наливая кофе из алюминиевого кофейника, Милли спокойно ответила:
- Насколько я понимаю, вы звонили мистеру Уоррендеру накануне праздников, но он был в отъезде.
Она положила, по обыкновению, четыре куска сахара и щедро налила сливок, затем осторожно поставила чашку и тарелочку с шоколадным печеньем на бювар премьер-министра.
Джеймс Хоуден отложил папку, взял печенье и надкусил.
- Эти лучше, чем в последний раз, - одобрительно произнес он. - Больше шоколада.
Милли улыбнулась. Будь Хоуден менее занят, он заметил бы, как она сияет и к тому же очень нарядна - в коричневом твидовом с голубыми проблесками костюме и шелковой голубой блузке.
- Вспомнил - я действительно ему звонил, - помолчав, сказал премьер-министр. - В Ванкувере какие-то неполадки с иммиграцией. - И, надеясь на лучшее, добавил: - Возможно, все это уже утряслось.
- Боюсь, нет, - возразила Милли. - Мистер Ричардсон звонил сегодня утром, чтобы напомнить вам об этом. - И она заглянула в блокнот. - Он просил передать, что это животрепещущий вопрос на западе, а на востоке им заинтересовались газеты. - Она не сказала только того, что добавил лично ей и очень тепло Ричардсон: "Чудесный вы человек, Милли. Я думал о вас, и мы скоро об этом поговорим".
Джеймс Хоуден вздохнул.
- Наверное, мне следует принять Харви Уоррендера. Вам надо куда-то его втиснуть - десяти минут будет достаточно.
- Хорошо, - сказала Милли. - Я вставлю его на сегодняшнее утро.
- Много материалов там накопилось? - спросил Хоуден, потягивая кофе.
Милли отрицательно покачала головой:
- Нет ничего такого, что не могло бы подождать. Несколько срочных дел я передала мистеру Проузи.
- Отлично. - Премьер-министр одобрительно кивнул. - В ближайшие две-три недели так и поступайте, Милли.
Иногда - даже сейчас - он чувствовал странную тоску по Милли, хотя физическое желание давно улетучилось. Иной раз он даже удивлялся, как такое могло быть… как мог возникнуть роман и какое сильное чувство он тогда испытывал. Конечно, было одиночество, от которого всегда страдают парламентарии на задних скамьях в Оттаве, ощущение пустоты, когда долгие часы просиживаешь в парламенте без дела. А в ту пору Маргарет часто отсутствовала… Но все это казалось таким далеким.
- Есть одно дело, но я не хотела бы вас беспокоить. - Милли помедлила. - Пришло письмо из банка. Еще одно напоминание о том, что вы перебрали.
Переключившись на настоящее, Хоуден мрачно произнес:
- Я боялся, что это произойдет.
Как и три дня назад, когда Маргарет заговорила об этом, он почувствовал досаду от того, что приходится заниматься в подобный момент такими вещами. Он полагал, что в какой-то мере сам виноват. Он знал, что стоит ему произнести словечко среди нескольких богатых сторонников его партии и щедрых американских друзей, и существенные суммы будут тихо предоставлены без каких-либо условий. Другие премьер-министры до него проделывали это, а Хоуден всегда уклонялся - главным образом из гордости. Его жизнь, рассуждал он, началась с приюта, где его содержали благотворители, и он не желал, достигнув многого в жизни, зависеть снова от благотворительности.
Он вспомнил, как обеспокоена была Маргарет тем, с какой быстротой исчезали их скромные сбережения.
- Позвоните в трест, - велел он Милли. - Выясните, не может ли мистер Мэддокс приехать ко мне для разговора.
- Я уже думала, что вы, наверное, захотите с ним встретиться, и провела разведку, - ответила Милли. - Свободное время у вас есть завтра во второй половине дня, он тогда и приедет.
Хоуден кивнул в знак согласия. Он был благодарен Милли за быстроту, с какой она действовала.
Он допил кофе - он любил кофе очень горячим, а также сладким и со сливками, и Милли налила ему вторую чашку. Откинув назад мягкое кожаное кресло, он сознательно устроил себе передышку, наслаждаясь немногими лишенными напряжения моментами дня. Через десять минут им снова будет владеть напряжение и он будет занят, работая таким темпом, за которым его аппарату трудно было угнаться. Милли знала это и тоже научилась расслабляться в эти периоды, понимая, что Джеймсу Хоудену это нравится.
- Вы читали расшифровку? - между прочим, спросил он ее.
- Заседания Комитета по обороне?
Взяв еще одно шоколадное печенье, Хоуден молча кивнул.
- Да, - сказала Милли. - Читала.
- И что вы думаете?
Милли задумалась. Хотя вопрос был задан как бы между прочим, она знала, что от нее ждут честного ответа. Однажды Джеймс Хоуден пожаловался ей: "Когда я пытаюсь выяснить, что люди думают, половина говорят мне не правду, а лишь то, что, по их мнению, мне хотелось бы услышать".
- Я размышляла, что же у нас, канадцев, останется, - сказала Милли. - Если это произойдет - я имею в виду, если будет подписан Акт о союзе, - я не представляю, как мы сможем вернуть то, что было до него.
- Да, - сказал Хоуден, - я тоже этого не представляю.
- Что ж, в таком случае не будет ли это началом процесса поглощения? Пока мы не станем частью Соединенных Штатов. Пока вся наша независимость не исчезнет.
Задавая свой вопрос, Милли думала: да так ли уж это и важно, даже если подобное произойдет? Что такое в действительности независимость, если не иллюзия, о которой только говорят? По-настоящему независимых людей не существует, да и не может существовать, это же относится и к странам. Интересно, как воспринимает это Брайан Ричардсон - ей хотелось бы сейчас обсудить с ним ситуацию.
- Возможно, мы действительно будем проглочены или по крайней мере будем так выглядеть, - медленно произнес Хоуден. - Вероятно также, что после войны все может оказаться иначе. - Он помолчал, вытянутое лицо его было задумчиво. Затем продолжил: - Войны, знаете ли, Милли, многое меняют: они изнуряют страны и сокращают империи, и случается, тот, кто считал себя победителем, на самом деле проиграл. Рим обнаружил это, а также и многие другие в свое время - филистимляне, греки, испанцы, французы, британцы. Такое же могло произойти с Россией или с Соединенными Штатами, а потом в конечном счете и с обеими странами, Канада же останется сильной. - Приостановился и добавил: - Люди порой совершают ошибку, считая, что великие перемены в истории всегда происходят не при их жизни.
У Хоудена была еще одна мысль, которую он не высказал. Премьер-министр Канады может иметь в сотовариществе больше влияния, чем при полной независимости. Он может стать посредником с полномочиями и властью, которые увеличатся и расширятся. И в конечном счете, если Хоуден будет держать в своих руках власть, он использует ее на благо своей страны. Главное - и это ключ к власти - не выпускать из рук последней нити независимости Канады.
- Я понимаю, что это важно - передвинуть на север базы ракет, - сказала Милли, - и я знаю, что вы говорили о регионах, производящих продукты питания, - их надо спасать от выпадения радиоактивных осадков. Но мы действительно движемся прямо к войне - разве не так?
Следует ли ему доверить ей свои соображения о том, что война неизбежна и необходимо готовиться к ней, чтобы выжить? По этому вопросу ему придется выступать публично, и почему бы сейчас не попрактиковаться?
- Мы выбираем, на какой быть стороне, Милли, - осторожно начал он, - и делаем это, пока выбор еще чего-то стоит. В известном смысле, поскольку мы верим в то, во что верим, это единственный выбор, какой мы можем сделать. Но есть соблазн отложить решение, не принимать его, сидеть тихо в надежде, что невысказанные соображения сами собой рассосутся. - Он покачал головой. - Но дольше тянуть невозможно.
Она нерешительно спросила:
- А не трудно будет… убедить народ?
Премьер-министр мимолетно улыбнулся: