- В таком случае, сэр… - начал телевизионщик, но мысль его докончил другой репортер:
- Вы не станете возражать, если кто-то другой выскажется, приятель? Газеты ведь пока еще не ликвидированы, верно?
Шепот согласия прошел по группе прессы, и Джеймс Хоуден внутренне улыбнулся. Он увидел, как покраснел интервьюер, потом кивнул съемочной группе. Эта часть фильма, как подозревал премьер-министр, будет отредактирована позже.
Прервавший интервьюера шустрый журналист средних лет по имени Джордж Хаскинс, работавший в виннипегской газете "Фри пресс", взял теперь слово:
- Господин премьер-министр, я хотел бы задать вопрос не о Вашингтоне, а о позиции правительства в отношении этого человека без родины.
Джеймс Хоуден насупился и озадаченно спросил:
- О чем это вы, Джордж? Повторите-ка.
- Я говорю про этого парня - Анри Дюваля, сэр… про того, который в Ванкувере и которого департамент иммиграции не впускает к нам. Вы можете сказать, почему правительство занимает такую позицию?
Хоуден поймал взгляд Брайана Ричардсона, и лидер партии протиснулся вперед.
- Джентльмены, - сказал Ричардсон, - сейчас, конечно же, не время…
- Черта с два, Брайан! - вспылил репортер Хаскинс. - Это же самая горячая новость в стране.
Кто-то проворчал:
- Из-за телевидения и пропаганды теперь уж и спросить ни о чем нельзя.
- Я отвечу на любой вопрос, на какой смогу ответить, - добродушно вставил Джеймс Хоуден. - Я всегда отвечал, верно ведь?
Хаскинс сказал:
- Да, сэр, вы, конечно, отвечали. Это другие пытаются все заблокировать. - Он обратил гневный взор на Брайана Ричардсона, который с бесстрастным видом посмотрел на него.
- Я только сомневаюсь, - сказал премьер-министр, - как и мистер Ричардсон, в том, что этот вопрос уместен в данном случае.
Он надеялся, что ему удастся отвести вопросы, а если нет, он полагал, придется выкручиваться. Иногда он думал, что полезно иметь пресс-секретаря - как у президента США, - который улаживал бы подобного рода дела. Но он всегда избегал назначать кого-либо из опасения показаться слишком слабым.
Томкинс из торонтской газеты "Стар", мягкий, интеллигентный человек, пользовавшийся большим уважением в столице, вежливо произнес:
- Дело в том, сэр, что большинство из нас, здесь присутствующих, получили телеграммы от своих редакторов с просьбой сообщить свое мнение по поводу Дюваля. Похоже, многие интересуются, что с ним будет.
- Попятно.
Значит, избежать этой темы не удастся. Даже премьер-министр, если он умный, не оставит без внимания такую просьбу. Однако возмутительно было то, что это может отвлечь внимание от его собственной поездки в Вашингтон. Хоуден заметил, как Харви Уоррендер придвинулся ближе, но проигнорировал его, со злостью вспомнив упрямство и тупость этого человека, из-за которой все это и происходило. Он поймал взгляд Ричардсона. Лидер партии, казалось, хотел сказать: "Я предупреждал, что могут быть неприятности, если не держать Уоррендера под контролем". А возможно, Ричардсон уже догадался, что тут что-то кроется, - он для этого достаточно проницателен. Но так или иначе, несмотря на угрозу Харви Уоррендера, которая висела над ним, как нож гильотины, Джеймсу Хоудену придется разбираться с этой ситуацией настолько компетентно, насколько он сумеет. Одно несомненно, рассуждал он: этот инцидент, какое-то время неприятный, принадлежит к тому типу, что через несколько дней наверняка рассосется и забудется. Он заметил, что телевизионная камера снова заработала, - возможно, все-таки сейчас подходящее время убедительно изложить официальную позицию и тем самым заставить умолкнуть критику.
- Хорошо, джентльмены, - бодро заявил премьер-министр, - я вот что должен сказать.
Он увидел нацеленные карандаши, которые тут же заработали.
- Мне донесли, что газеты уделили значительное внимание человеку, чью фамилию мистер Хаскинс только что упомянул. Некоторые статьи, должен прямо сказать, носили сенсационный характер, намеренно опустив определенные факты - факты, которые правительство, ввиду его ответственности, не может игнорировать.
- Не скажете ли вы, что это за факты, сэр? - На сей раз это была монреальская "Газетт".
- Если вы потерпите, я до этого дойду. - В голосе Хоудена появилась резкость. Он терпеть не мог, когда его прерывали, да и не мешало время от времени напоминать этим людям, что они берут интервью не у какого-нибудь младшего министра. - Я как раз собирался сказать, что немало случаев не получают никакой огласки, а тем не менее рассматриваются регулярно департаментом по делам гражданства и иммиграции. И разбираться с такими делами гуманно и по справедливости, но исходя из положений закона не внове ни для правительства, ни для иммиграционных чиновников.
Репортер "Джорнал", Оттава, спросил:
- А этот случай не несколько иного рода, господин премьер-министр? Я имею в виду то, что у человека нет родины, и все прочее.
Джеймс Хоуден спокойно ответил:
- Когда имеешь дело с людьми, мистер Чейз, каждый случай особый. Потому-то - чтобы обеспечить в должной мере справедливость и быть последовательными - мы и имеем Акт об иммиграции, одобренный парламентом и канадским народом. Правительство, как и положено по закону, действует в рамках этого акта, и в данном случае так оно и было. - Он помолчал, давая возможность тем, кто записывал, успеть за его словами, затем продолжил: - Мне неизвестны подробности, но меня заверили, что просьба молодого человека, о котором идет речь, была внимательно рассмотрена и что он - согласно Акту об иммиграции - никак не может быть принят в Канаде.
Молодой репортер, неизвестный Хоудену, спросил:
- А не считаете ли вы, сэр, что бывают случаи, когда соображения человечности важнее формальностей?
Хоуден улыбнулся:
- Вы задаете мне риторический вопрос, вот мой ответ: соображения человечности всегда важны, и данное правительство часто демонстрировало свою заботу о них. Но если ваш вопрос касается именно того дела, о котором идет речь, позвольте повторить: человеческий фактор был принят во внимание, насколько возможно. Однако должен снова напомнить вам, что руки правительства - как и должно быть - связаны обязанностью действовать по закону.
Дул колючий ветер, и Джеймс Хоуден почувствовал, как дрожит Маргарет. "На этом ставим точку, - подумал он. - Следующий вопрос будет последним". Вопрос поступил от хорошо воспитанного Томкинса, который, чуть ли не извиняясь, произнес:
- Лидер оппозиции сегодня утром сделал заявление, сэр. - Репортер полистал гранки, проверяя свои записи, затем продолжил: - Мистер Дейц сказал: "Правительство должно принять решение по делу Дюваля исходя из широкого понимания принципов гуманности, а не упорного следования букве закона. Министр по делам гражданства и иммиграции имеет право - если пожелает им воспользоваться - издать приказ, позволяющий этому несчастному молодому человеку вступить в Канаду в качестве иммигранта".
- У министра нет такой власти, - отрезал Джеймс Хоуден. - Вся власть принадлежит Короне в лице генерал-губернатора. Мистеру Бонару Дейцу это известно, как и всем остальным.
Наступила минутная тишина, затем репортер с наивным видом спросил:
- Но разве генерал-губернатор не совершает всегда то, что вы рекомендуете, сэр, в том числе и нарушения Акта об иммиграции, что, как я понимаю, происходило уже не раз?
Несмотря на кажущуюся мягкость, Томкинс из всего пресс-корпуса Оттавы обладал одним из наиболее острых умов, и Хоуден понял, что попал в ловушку.
- Я всегда считал, что оппозиция возражает против действий правительства по приказу совета, - резко произнес он.
Но это был слабый ответ, и Хоуден это понимал. В поле его зрения попало лицо Брайана Ричардсона, преисполненное гнева, - и не без основания, подумал Хоуден. Дело не только в том, что фокус внимания переместился с важной миссии, с которой они едут в Вашингтон, на это незначительное дело, но он сумел хорошо справиться с вопросами. Он решил постараться выправить ситуацию.
- Мне жаль, судя по ссылке на мистера Дейца, что дело, о котором шла речь, может, пожалуй, стать проблемой между партиями. Я убежден, что так не должно быть. - Он помолчал для большего эффекта, затем убежденно продолжил: - Как я ранее сказал, по ныне действующему закону у нас нет основания впустить этого Дюваля в Канаду, и, как мне сказали, многие другие страны заняли такую же позицию. И я не думаю, что Канада обязана предпринять такой шаг, когда другие страны ничего подобного не сделали. Что же до фактов, как известных, так и мнимых, позвольте снова заверить вас, что они были тщательно изучены департаментом по делам гражданства и иммиграции, прежде чем было принято решение. А теперь, джентльмены, извините, но это все.
Ему хотелось добавить, что газеты должны соблюдать пропорцию в освещении новостей, но он решил этого не делать: пресса, надзирая за всеми и вся, может дико обозлиться, если покритиковать ее. Поэтому, улыбаясь окружающим, а внутренне кипя от злости на Харви Уоррендера, премьер-министр взял Маргарет под руку и направился с ней к ожидавшему их самолету. Аплодисменты и приветствия сторонников сопровождали их.
2
Турбовинтовой самолет "Вэнгард", который правительство держало для официальных полетов, был разделен на три отсека: обычный отсек впереди для сотрудников неминистерского ранга, которых посадили до прибытия премьер-министра; более удобный салон в центре, где сейчас сидели три министра и несколько заместителей; и в хвосте - гостиная с мягкой мебелью пастельных голубых тонов и примыкающая к ней уютная компактная спальня.
Эта часть самолета, предназначавшаяся ранее для королевы и ее супруга, отправлявшихся с государственным визитом, была теперь занята премьер-министром и Маргарет. Стюард, сержант Королевских канадских воздушных сил, помог им пристегнуться в двух глубоких мягких креслах и дипломатично исчез. Снаружи донесся низкий приглушенный рев четырех моторов, взвывших с нарастающим темпом, когда самолет покатил на взлет.
Когда стюард ушел, Джеймс Хоуден резко спросил:
- Неужели было так уж необходимо поощрять Уоррендера в его абсурдном чванстве этими латинскими виршами?
Маргарет спокойно ответила:
- Наверное, не так уж необходимо. Но если хочешь знать, я считала, что ты был необычайно груб, и мне хотелось как-то это сгладить.
- Черт возьми, Маргарет! - Голос его загремел. - У меня было основание нагрубить Харви Уоррендеру.
Его жена осторожно сняла шляпу и положила на столик рядом с креслом. Шляпа, купленная ею в Монреале, была из черного бархата, с вуалеткой. Маргарет ровным тоном произнесла:
- Будь любезен, не набрасывайся на меня, Джейми. У тебя, возможно, были основания так себя вести, а у меня нет. И как я уже говорила ранее, я не копия под копирку твоих настроений.
- Не в этом дело…
- Нет, в этом! - На щеках Маргарет появились красные пятна. Она всегда не сразу распалялась, поэтому ссоры у них были редки. - Судя по тому, как ты только что вел себя с репортерами, Харви Уоррендер не единственный, кого можно обвинить в чванстве.
- Что ты хочешь этим сказать? - резко спросил он.
- Ты обозлился на этого мистера Томкинса только потому, что он оказался не настолько глуп, чтобы не попасться на твое помпезное многословие о справедливости и человечности. Если хочешь знать, то я тоже на это не попалась.
Он попытался усовестить ее:
- Но уж тут-то по крайней мере я имею право на некоторую лояльность.
- Ох, не говори глупостей! - взорвалась Маргарет. - И ради всего святого, перестань говорить со мной так, будто мы на политическом митинге. Я твоя жена, помнишь это? Я видела тебя раздетым. Мне совершенно ясно, что произошло. Харви Уоррендер поставил тебя в тяжелое положение…
- Это немыслимая ситуация, - перебил он ее.
- Хорошо, немыслимая. И по какой-то причине ты считаешь, что должен поддерживать его, но поскольку тебе это не нравится, ты срываешь на всех свое плохое настроение - в том числе и на мне. - При последнем слове у Маргарет - против обыкновения - дрогнул голос.
Повисло молчание. Послышался нарастающий для взлета рев моторов - взлетно-посадочная полоса промчалась под ними, и они оторвались от земли. Он потянулся за рукой Маргарет.
- Ты совершенно права. Я был раздражен.
Так обычно заканчивались все ссоры, даже серьезные, а таких было немного в их супружеской жизни. Один из них неизбежно понимал точку зрения другого и уступал. Джеймс Хоуден не был уверен, существуют ли супружеские пары, которые живут вместе и не ссорятся. Если да, подумал он, то это, должно быть, нудные и бесцветные люди.
Маргарет сидела отвернувшись, но ответила на пожатие его руки.
Через некоторое время он сказал:
- То, что происходит с Уоррендером, не имеет значения - я хочу сказать, для нас. Это в известной мере мешает в работе - только и всего. Но все утрясется.
- Полагаю, я тоже вела себя немного глупо. Возможно, потому, что последнее время мало тебя видела. - Маргарет достал а из сумки крошечный квадратик батиста и осторожно приложила его к уголкам глаз. Затем медленно произнесла: - Иногда я ужасно ревную к политике, чувствую себя в известной мере беспомощной. Думаю, я бы предпочла, чтобы у тебя где-то была другая женщина. По крайней мере я бы знала, как с ней конкурировать.
- Тебе не с кем конкурировать, - сказал он. - И никогда не надо было. - И на секунду почувствовал укол вины, вспомнив Милли Фридман.
Неожиданно Маргарет сказала:
- Если с Харви Уоррендером так трудно ладить, зачем давать ему департамент по иммиграции? Разве ты не мог бы поставить его куда-то, где он был бы не в состоянии навредить… например на рыболовство?
Джеймс Хоуден вздохнул:
- К несчастью, Харви хочет быть министром по иммиграции и все еще обладает достаточным влиянием, чтобы заставить считаться со своими желаниями.
Он подумал, поверила ли Маргарет второй части сказанного, но она не подавала вида, что хочет о чем-то спросить.
"Вэнгард" повернул по курсу на юг, продолжая набирать - правда, менее резко - высоту. Утреннее солнце ярко светило в окна по левому борту, а в окна правого борта из обоих кресел видна была Оттава, раскинувшаяся миниатюрным городом на расстоянии трех тысяч футов внизу. Река Оттава казалась серебряной лентой среди заснеженных берегов. На западе, близ водопадов Шодьер, тоненькие белые ветроуказатели, словно пальцы, указывали на здания Верховного суда и парламента, казавшиеся карликовыми с высоты.
Столица исчезла внизу из вида - впереди простирались лишь гладкие равнины. Минут через десять они пересекут Сент-Лоренс и окажутся над штатом Нью-Йорк. Управляемая ракета, подумал Хоуден, пролетела бы над такой территорией не за минуты, а за секунды.
Отвернувшись от окна, Маргарет спросила:
- Ты считаешь, что люди улицы имеют какое-либо представление обо всем, что происходит в правительстве? О политических сделках, обмене услугами и обо всем остальном?
Джеймс Хоуден на мгновение испугался. Не впервые у него возникло чувство, что Маргарет проникла в его мысли. Потом он ответил:
- Некоторые, конечно, о чем-то догадываются. Но я думаю, что большинство ничего не знает или не хочет знать. А есть и такие, кто ничему не верит, даже если представить им документальные доказательства и составленные под присягой аффидевиты.
Маргарет задумчиво произнесла:
- Мы всегда с ходу критикуем американскую политику.
- Я знаю, - согласился он с ней. - Это, конечно, противозаконно, потому что пропорционально у нас столько же покровительства и взяточничества, сколько и у американцев, а то и больше. Просто мы по большей части значительно более скрытны и время от времени публично приносим в жертву кого-нибудь слишком зарвавшегося.
Табличка "Привяжите ремни" над их головой погасла. Джеймс Хоуден отстегнул свой ремень и потянулся помочь Маргарет.
- Конечно, моя дорогая, - сказал он, - ты, очевидно, понимаешь, что нашим величайшим национальным достоянием является чувство уверенности в своей правоте. Это мы унаследовали от британцев. Помнишь у Шоу? "Нет ничего настолько плохого или хорошего, чего не сделал бы англичанин, но ты не найдешь англичанина, который был бы не прав". Подобного рода убежденность немало способствует национальному самосознанию.
- Ты иногда, - сказала Маргарет, - буквально ликуешь по поводу дурных вещей.
Ее муж помолчал, раздумывая.
- Мне неприятно, что это так выглядит. Просто, когда мы вдвоем, я стараюсь отбросить притворство. - Он еле заметно улыбнулся. - Увы, осталось мало мест на земле, где я не был бы на виду.
- Извини. - В голосе Маргарет звучало беспокойство. - Мне не следовало это говорить.
- Я вовсе не хочу, чтобы кому-либо из нас казалось, будто мы чего-то не можем сказать друг другу, что бы это ни было. - При этом у него мелькнула мысль о Харви Уоррендере и заключенной между ними сделке. Почему он так и не сказал об этом Маргарет? Возможно, когда-нибудь скажет. Он продолжил: - Многое из того, что мне известно о политике, опечаливает меня. Всегда так было. А потом я начинаю думать о нашей смертности и человеческих слабостях и вспоминаю, что никогда не было власти без изъянов… нигде. Хочешь быть чистеньким - стой в одиночестве. Если же ты стремишься сделать что-то позитивное, чего-то достичь, оставить мир капельку лучше, чем он был, когда ты в него пришел, тогда выбирай власть и отбрось свое желание жить без изъянов. Иного выбора нет. Мы все будто находимся в реке с сильным течением, и, как бы ни хотел, ты не можешь изменить его. Ты можешь лишь плыть по течению и пытаться как-то повлиять на него в ту или иную сторону.
Белый телефон возле кресла премьер-министра музыкально звякнул, и Джеймс Хоуден снял трубку. Голос старшего летчика объявил:
- Это Гэлбрейт, сэр.
- Да, подполковник? - Гэлбрейт, пилот-ветеран, славившийся своей надежностью, обычно был старшим в полетах правительственных чиновников из Оттавы. Он уже не раз летал с Хоуденами.
- Мы летим на высоте двадцать тысяч и рассчитываем быть в Вашингтоне через час десять минут. Погода там солнечная и ясная, температура - шестьдесят пять.
- Это хорошее известие, - сказал Хоуден. - Почувствуем лето. - Он сообщил Маргарет про вашингтонскую погоду, затем сказал в телефонную трубку: - Насколько я понимаю, завтра, подполковник, в посольстве будет завтрак. Мы рассчитываем видеть вас там.
- Благодарю, сэр.
Джеймс Хоуден опустил на место трубку. Пока он говорил с подполковником, появился стюард, на этот раз с кофе и сандвичами. На подносе стоял также стакан с виноградным соком. Маргарет указала на него:
- Если ты действительно так это любишь, то я закажу дома.
Он дождался, когда уйдет стюард, затем, понизив голос, произнес: