* * *
Уж если начинает идти дождь, то он всегда льёт как из ведра.
Борьба с раком, само собой, отнимала у меня много времени, а почти весь остаток его сейчас уходил на визиты Холлуса. Но у меня были и другие обязанности. Я организовал в КМО специальную выставку экспонатов сланцев Бёрджесс, и, хотя главное открытие её состоялось несколько месяцев назад, с этой выставкой до сих пор была связана масса административной работы.
Чарльз Валькотт из Смитсоновского музея нашёл окаменелости сланцев Бёрджесс в 1909-м, пробираясь через перевал Бёрджесс в Скалистых горах Британской Колумбии; раскопки он проводил на этом месте вплоть до 1917 года. В 1975 году Дезмонт Коллинс начал новую - и чрезвычайно плодотворную - серию раскопок, которая велась в течение следующих двух десятилетий и позволила найти тысячи новых образцов. В 1981 году ЮНЕСКО под шестьдесят восьмым номером включила перевал Бёрджесс в список Всемирного наследия, в одном классе с египетскими пирамидами и Гранд-Каньоном.
Окаменелости эти датируются серединой кембрийского периода, 520 млн. лет назад. Сланец, который представляет не что иное, как грязевой поток с лаврентийского склона, быстро похоронивший под собой всё живое на морском дне, настолько тонкозернист, что в нём сохранились отпечатки даже мягких тканей. Здесь записаны свидетельства существования огромного разнообразия видов - включая такие сложные типы, которые некоторые палеонтологи, в том числе и наш Джонси, считают невозможным вписать ни в одну из современных групп. Они появились, просуществовали короткое время и вымерли - словно природа пыталась нащупать среди разнообразия жизненных форм такие, которые работают лучше всего.
Что же послужило причиной "кембрийского взрыва"? До него жизнь на Земле существовала уже, быть может, 3,5 млрд. лет, но за всё это время она принимала лишь самые простые формы. Что же вызвало появление столь сложных организмов, и таких разнообразных?
Дэвидсон и Кэмерон из Калтеха, а также Петерсон из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, отстаивали версию, что причина примитивности докембрийской жизни, в сущности, проста: до "кембрийского взрыва" живые клетки были жёстко ограничены в числе делений - они могли делиться максимум десять раз или около того. После того, как клетка разделилась 10 раз, получаются всего 1024 клетки; организмы при этом получаются небольшими и не очень сложными.
Но в начале кембрийского периода предел в десять делений был внезапно превзойдён с появлением нового типа клеток, до сих пор существующего в некоторых живых организмах; эти клетки могли делиться гораздо большее число раз, и они стали определять морфологические формы (принципиальную структуру тела) новых организмов всех типов. (Хотя к этому времени возраст Земли составлял четыре миллиарда лет, тот же прорыв - преодоление предела в десять делений - очевидно случилось и на планете Холлуса, возраст которой на тот момент составлял всего два миллиарда лет. В этот момент жизнь на их планете также стала бурно развиваться.)
В сланцах Бёрджесс на Земле были найдены останки нашего прямого предка - пикайи, первого хордового животного; из хорды впоследствии развился позвоночник. Тем не менее почти все животные останки оттуда были беспозвоночными, а значит, специальную выставку должен был организовывать Калеб Джонс, старший палеонтолог КМО по беспозвоночным.
Но Джонси предстояло через несколько месяцев выйти на пенсию; до сих пор ещё никто не заикнулся, по крайней мере, в моём присутствии, что КМО чуть ли не одновременно предстоит потерять двух старших палеонтологов. У меня были налажены личные контакты с сотрудниками Смитсоновского института, где в конечном счёте оказались окаменелости Валькотта до того, как Канада приняла законы, защищающие свои древности. Также я помогал организовать идущую сейчас серию публичных лекций, сопровождающих выставку; почти все из них должны были читать наши сотрудники (в том числе и Джонси), но также мы организовали выступления Стивена Джея Гулда, который должен приехать из Гарварда. В своё время Стивен написал книгу об окаменелостях сланцев Бёрджесс "Прекрасная жизнь". Выставка проявила себя отличным генератором средств для КМО; такие шоу всегда приковывают внимание масс-медиа и привлекают толпы посетителей.
Предлагая организовать выставку, я был просто окрылён. Воодушевление стало ещё сильнее, когда моё предложение было одобрено и Смитсоновский институт тоже решил участвовать, согласившись объединить свои экспонаты с нашими для совместной выставки.
Но сейчас…
Теперь, с моим раком…
Сейчас выставка превратилась в ещё один раздражающий фактор, мешающий элемент.
И, тем не менее, избавиться от неё было абсолютно невозможно.
Очередная необходимость, на которую приходится тратить время, которого у меня так мало.
* * *
Труднее всего было сказать Рики.
Знаете, если бы я был кем-то вроде моего отца - если бы меня устроил диплом бакалавра и стабильная работа с девяти до пяти, - всё было бы по-другому. Скорее всего, у меня бы появился первый ребёнок ещё до того, как мне стукнуло двадцать пять - а значит, сейчас моему сыну было бы около тридцати, и у него самого могли были быть дети.
Но я не такой, как мой отец.
Я получил степень бакалавра в 1968-м, когда мне было двадцать два.
И степень магистра в 1970-м, когда мне было двадцать четыре.
И докторскую степень в двадцать восемь.
Потом я работал постдоком в Беркли.
И - ещё раз - постдоком в университете Калгари.
К тому времени мне стукнуло уже тридцать четыре.
Я зарабатывал крохи.
И - вот сюрприз! - ни с кем не встречался.
И работал в музее допоздна, ночь за ночью.
А потом, не успев опомниться, я обнаружил, что мне сорок, что я до сих пор не женат и бездетен.
Мы встретились с Сюзан Ковальски в "Клубе сердец" университета Торонто в 1966-м; мы оба ходили в драмкружок. Я не был актёром, но меня увлекало театральное освещение; думаю, в этом и заключается одна из причин, по которой мне всегда нравилось музееведение. Сюзан играла в пьесах, хотя - в ретроспективе - было очевидно, что особого актёрского таланта у неё нет. Мне всегда казалось, что она играет сказочно, но лучшую характеристику, которую ей удалось получить в универе - что она была "компетентна" в качестве няньки в "Ромео и Джульетте" и "адекватно представила" Иокасту в "Царе Эдипе". В общем, какое-то время мы встречались, но затем я сорвался в Штаты, чтобы работать постдоком. Она понимала - я должен уехать, чтобы продолжить обучение, что от этого зависела моя мечта.
Долгие годы я тепло вспоминал о ней, хотя и представить не мог, что мы снова встретимся. Но в конце концов я вновь очутился в Торонто. Всегда смотревший в прошлое и почти никогда - в будущее, я всё же решился обратиться за финансовой консультацией, когда мне стукнул зловещий сороковник - ведь иначе, быть может, я так никогда и не смог бы выйти на пенсию. И бухгалтером, который мне попался, оказалась не кто иная, как Сюзан. К этому времени её фамилия стала ДеСантис - следствие краткого и неудачного замужества полутора десятками лет ранее. Вновь вспыхнула былая страсть, и годом позже мы поженились. И, хотя ей в то время был уже сорок один, и были определённые риски, мы всё же решили завести ребёнка. Попытки продолжались пять лет. Сюзан удалось забеременеть лишь однажды, но случился выкидыш.
Потому-то в конце концов мы и решились на усыновление. Это тоже заняло пару лет, но в конечном счёте у нас всё же появился сын. Ричард Блэйн Джерико, сейчас шести лет от роду.
Он так и не покинет стены дома к тому времени, как скончается его отец.
Даже не закончит начальную школу.
Сюзан усадила его на диван, и я опустился рядом на колени.
- Эй, парень, - сказал я, взяв его маленькую ладошку в свою.
- Папочка, - ответил он, слегка её пожав, но избегая моего взгляда - быть может, он опасался, что чего-то натворил.
Я немного помолчал. Готовясь к разговору, я передумал множество мыслей, но сейчас слова, которые я собирался сказать, казались совершенно неподходящими.
- Как себя чувствуешь, парень? - спросил я.
- Норм.
Я бросил взгляд на Сюзан.
- Что ж, - сказал я. - А папочка чувствует себя не так хорошо.
Рики посмотрел на меня.
- На самом деле, - медленно проговорил я, - папочка очень болен.
Я немного помолчал, чтобы у Рики было время осознать мои слова.
Мы ни разу не лгали Рики - ни о чём. Он знал, что мы его усыновили. Мы всегда говорили ему, что Санта-Клаус - всего лишь миф. И когда он спросил нас, откуда берутся дети, мы сказали ему и это. Однако сейчас я бы, пожалуй, предпочёл, чтобы мы выбрали другой путь - и не всегда были абсолютно откровенны.
Конечно, вскоре ему в любом случае предстояло всё узнать. Предстояло увидеть перемены во внешности - облысение, потерю веса. Он бы услышал, как посреди ночи я иду в туалет, где меня рвёт…
Может, он даже услышал бы, как я плачу от боли, думая, что его нет поблизости.
- Сильно болен? - спросил Рики.
- Очень.
Он посмотрел на меня внимательнее. Я кивнул - никаких шуток.
- Почему? - спросил Рики.
Мы с Сюзан переглянулись. Именно этот вопрос так изводил меня в последнее время.
- Не знаю, - ответил я.
- Ты что-нибудь съел?
Я покачал головой.
- Ты плохо себя вёл?
Этот вопрос я никак не мог ожидать. Над ответом мне пришлось немного поразмыслить.
- Нет, - сказал я. - Не думаю.
Мы немного помолчали.
- Ты же не умрёшь, папочка? - в конце концов мягко спросил Рики.
Я собирался раскрыть ему всю правду, без прикрас. Я собирался быть с ним предельно откровенным. Но, когда настал момент истины, мне пришлось дать ему чуть больше надежды, чем доктор Коль дала мне.
- Может, и нет, - ответил я. Всего лишь "может".
- Но… - сказал было Рики и запнулся. Его голос звучал таким слабым. - Я не хочу, чтобы ты умер.
Я сжал его руку.
- Мне тоже не хочется умирать, но… но это вроде того, как мы с мамой заставляем тебя убираться в комнате. Иногда нам приходится делать что-то такое, чего мы не хотим.
- Я буду вести себя хорошо, - сказал он. - Я всегда-всегда буду вести себя хорошо, только не умирай!
У меня защемило сердце. Попытка переговоров - стадия номер один.
- Выбора правда нет, - сказал я. - Я бы очень хотел, чтобы он был, но у меня его нет.
Рики часто-часто заморгал; скоро должны были появиться слёзы.
- Я люблю тебя, папочка.
- Я тоже тебя люблю.
- А что… что будет со мной и мамой?
- Не волнуйся, парень. Ты всё так же будешь здесь жить. Тебе не придётся беспокоиться насчёт денег. Я застрахован.
Рики смотрел на меня, явно не понимая, о чём я говорю.
- Не умирай, папа, - повторил он. - Пожалуйста, не умирай!
Я прижал его к себе, и Сюзан обняла нас обеими руками.
12
Рак очаровывал меня как биолога не меньше, чем страшил меня как жертву.
Прото-онкогены - нормальные гены, обладающие потенциалом запускать развитие рака - имеются во всех млекопитающих и птицах. Если точнее, каждый из идентифицированных на сегодняшний день онкогенов присутствует как в млекопитающих, так и в птицах. Теперь - следующий шаг: птицы произошли от динозавров, которые произошли от текодонтов, развившихся из примитивных диапсид, которые, в свою очередь, произошли от первых настоящих рептилий, капториноморфов. Поскольку капториноморфы, общий предок этих классов, датируются пенсильванским периодом, почти 300 млн. лет назад, общие гены обязаны были существовать не меньше этого времени. И действительно, мы нашли окаменевшие кости, поражённые раком - а это подтверждает, что "большой Р." имел место быть ещё в юрском периоде.
В общем-то, и неудивительно, что указанные гены общие для обоих классов: прото-онкогены связаны с контролем деления клеток или роста органов; подозреваю, что в конечном счёте мы обнаружим, что все они до последнего имеются во всех позвоночных - и, быть может, вообще во всех животных.
Судя по всему, потенциал к развитию рака вплетён в самую сущность жизни.
* * *
Холлус увлекался кладистикой - изучением того, как общие черты подразумевают общих предков; то был главный инструмент изучения эволюции на его планете. Поэтому мне показалось уместным показать ему наших гадрозавров - самую значительную из групп.
Был четверг, наименее людный день в КМО, и время близилось к закрытию. Холлус исчез, и я с голографическим проектором в кармане прошёл по музею до галереи Динозавров. Галерея представляла собою два длинных холла, соединённых дальними концами; вход и выход располагались рядом. Я направился в ту часть, где был выход. Вокруг не было никого; уже несколько раз объявили о том, что музей закрывается - и посетители разошлись. На дальнем конце этого холла располагался наш зал с гадрозаврами. Стены его были выкрашены в жёлто-коричневые и золотые горизонтальные полосы - цвета песчаника в степях Альберты. У стен зала стояли три огромных стенда. Я остановился у среднего - утконосого динозавра, на табличке которого по-прежнему было написано "критозавр", хотя мы уже больше десяти лет знали, что - судя по всему - это грипозавр. Быть может, мой преемник сумеет найти необходимые время и средства, чтобы обновить надписи в галерее. Конкретно этот экспонат, найденный Парком в 1918-м, в первый полевой сезон КМО, был совершенно очарователен. Рёбра его по-прежнему были погружены в каменную матрицу, а затвердевшие сухожилия вдоль всего хвоста окаменели идеально.
Возник Холлус, и я начал рассказывать ему о том, что тела гадрозавров практически неотличимы друг от друга и что только наличие или отсутствие гребня на черепе, вкупе с его формой, позволяет отличить виды друг от друга. Но стоило мне приступить к основной теме, как в зал вошёл мальчуган лет двенадцати. Он вошёл с противоположной стороны, обогнув тускло освещённую диораму моря мелового периода. Мальчик был белым, но у его глаз были "монгольские складки", а челюсть отвисала, так что изо рта высовывался кончик языка. Он ничего не сказал, лишь уставился на форхильнорца.
- "При" "вет", - сказал Холлус.
Мальчик улыбнулся, очевидно, обрадованный тем, что инопланетянин заговорил.
- Привет, - ответил он нам, медленно и старательно.
Запыхавшаяся женщина выскочила из-за угла, присоединяясь к нашей компании в зале гадрозавров. Увидев Холлуса, она негромко вскрикнула и торопливо подбежала к мальчику, чтобы взять его за мягкую пухлую руку.
- Эдди! - воскликнула она. - Я всё вокруг обегала, пока тебя искала.
Она повернулась к нам и добавила:
- Простите, если он вам помешал.
- "Нис" "коль" "ко", - ответил Холлус.
Снова зазвучал голос администратора:
- Дамы и господа, музей закрыт. Убедительно просим всех посетителей немедленно пройти к главному выходу…
Женщина потащила Эдди за собой. Всю дорогу через галерею Динозавров мальчик, не отрываясь, смотрел на нас через плечо.
Холлус повернулся ко мне и сказал:
- Этот ребёнок выглядит иначе, чем остальные дети. Мне такие не попадались.
- У него синдром Дауна, - объяснил я. - Он замедляет умственное и физическое развитие.
- Что является причиной?
- Наличие дополнительной двадцать первой хромосомы. Все хромосомы должны идти парами, но иногда вклинивается третья.
Холлус шевельнул стебельками глаз:
- У нас имеется сходное заболевание, хотя его почти всегда диагностируют заранее, ещё при беременности. В нашем случае пара хромосом формируется без теломеров на концах; две нити на этом конце соединяются, и хромосома получается вдвое длиннее обычного. Результат - полная потеря языковой способности, сложности в пространственном восприятии и ранняя смерть.
Он помолчал и добавил:
- Всё же упорство жизни поражает. Удивительно, что настолько мощный фактор, как целая дополнительная хромосома или соединение двух хромосом в одну не мешает организму функционировать.
Холлус посмотрел вслед мальчику, которого уже не было видно.
- Этот ребёнок, - спросил он, - его жизнь тоже будет короткой?
- По всей видимости, да. У синдрома Дауна есть такое свойство.
- Печально, - сказал Холлус.
Некоторое время мы простояли в молчании. У стены зала имелся небольшой альков, в котором проигрывалась древняя презентация о том, как образуются окаменелые останки динозавров и как их извлекают из земли. Естественно, эту звуковую дорожку я слышал миллион раз. В конце концов она подошла к концу, и, поскольку после этого никто не нажал на большую красную кнопку, Холлус и я сейчас оказались в полной тишине, в компании одних скелетов.
- Холлус, - наконец произнёс я.
Форхильнорец вновь обратил внимание на меня:
- Что?
- Сколько… На сколько вы ещё планируете здесь задержаться? То есть, я хочу сказать - в течение какого времени тебе будет нужна моя помощь?
- О, прошу прощения, - ответил Холлус. - Я веду себя бесцеремонно. Если отнимаю у тебя слишком много времени, просто скажи - и я уйду.
- Нет, нет, нет! Я имел в виду вовсе не это. Поверь, наша работа меня безумно радует! Просто… - сказал я и запнулся.
- Что? - спросил инопланетянин.
- Я должен тебе кое в чём признаться, - наконец, выдавил я.
- Слушаю.
Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
- Говорю тебе это, потому что у тебя есть право знать, - сказал я и опять умолк, не зная, какими словами продолжить разговор. - Знаю, когда ты появился в музее, ты просто спросил какого-нибудь палеонтолога - любого. Ты не спрашивал конкретно меня. Ты мог направиться в любой из музеев - в музей имени Фила Кюри в Тирреле, или в музей имени Майка Бретт-Сурмана в Смитсоновском институте. Они бы отдали всё, лишь бы ты очутился у них на пороге.
Я вновь умолк. Холлус терпеливо смотрел на меня.
- Прошу прощения. Должен был сказать тебе раньше, - сказал я. Глубоко вдохнул и задержал дыхание как можно дольше. - Холлус, я умираю.
Инопланетянин повторил это слово, словно при изучении английского он каким-то образом его упустил:
- Умираешь?
- У меня неизлечимый рак. Мне осталось жить несколько месяцев.
Холлус немного помолчал. Затем из левой речевой щели у него вырвался звук "Я…", но больше ничего. В конце концов, он всё же заговорил:
- Допустимо ли в таких обстоятельствах выражать сожаление?
Я кивнул.
- "Мне" "очень" "жаль", - сказал он. И через несколько секунд добавил: - Моя мать умерла от рака; это ужасная болезнь.
Определённо, с этим не поспоришь.
- Знаю, тебе предстоит ещё много узнать, - сказал я. - Если ты предпочтёшь работать с кем-то другим, я тебя пойму.
- Нет, - сказал Холлус. - Нет. Мы одна команда.
У меня сжалось в груди.
- Спасибо, - сказал я.
Холлус ещё несколько мгновений смотрел на меня, а затем указал жестом на гадрозавров у стены - причину, по которой мы сюда пришли.
- Том, прошу, - сказал он, впервые назвав меня по имени, - давай продолжим работу.