VIII
К телефону подошла матушка и ответила Турчаковскому, что отец протоиерей находится у Зашеиных по делу отца Михаила.
- Поймите, дочь моя Екатерина Матвеевна, - разъяснял протоиерей Зашеиной, - духовные лица, как и светские лица, дома пребывают в мирском одеянии.
- Я понимаю это, отец протоиерей, и не виню его за то, что он появился в таком виде и с курительной трубкой во рту. Пусть курит. Это его грех. Но брань, оскверняющая родившую его и всякую рождавшую в том числе... - не договорила Екатерина Матвеевна, переведя глаза на икону богородицы, висевшую среди других в переднем углу большой комнаты дома Зашеиных, где был принят протоиерей, - эта брань незамолима для священника, каким он перестал быть.
- Екатерина Матвеевна, не вас же он бранил, - увещевал проникновенным голосом протоиерей Калужников. - Он бранил избегавших его псаломщика и старосту.
- Я допускаю... Я верю вашим словам, отец протоиерей... Но разве псаломщик и староста не служители церкви? И если бы они были даже арестантами или каторжниками, то и в этом случае мог ли он тогда, еще нося сан священника, произнести эти слова? Нет прощения расстриге. Нет... нет... И не уговаривайте меня. Меня нельзя уговорить.
- Мирянка Зашеина! Ты слуга божия, а не служительница его! заговорил протоиерей приподнято. - Бог не облекал тебя, женщину, властью расторжения рукоположения во иереи отца Михаила! Это грех, женщина, и за него может быть наложено церковное наказание...
- Господин Калужников, - Екатерина Матвеевна поднялась, - вы гость в моем доме и сказались другом этого дома, войдя в него. Бог не женщину облекал своей властью, а девственницу. Это - первое. А второе - не я, а всевышний моими устами предал анафеме распутного попа-двоеженца, прижившего при живой благочестивой матушке Евгении Константиновне умопомраченного сына. И третье, и самое последнее... - Тут Екатерина Матвеевна повернулась лицом к иконам и снова перекрестилась. - Разрази меня господь, если лгу, что ты вложил в уста мои анафему предавшему тебя попу Мишке с Мертвой горы. Покарай меня смертью без святого причастия, если я не твоим именем, бог-отец, бог-сын, бог - двух святой, расстригла распутника, торгаша, пьяницу, избивающего младенцев.
Протоиерей Калужников видел на своем веку фанатический экстаз моления, он знавал разрывающих на себе одежды кающихся женщин, ему ведомы были леденящие кровь моления "общающихся с богом праведниц". Сейчас он увидел большее. Он чувствовал себя маленьким седеньким старичком, чем-то похожим на домового, рядом с этой святой своим человеческим величием.
Отца протоиерея зазнобило.
- Четвертого не назову, - сказала, повернувшись, Екатерина Матвеевна, - но если кладбищенский расстрига хотя бы одной ногой ступит на церковный амвон или того хуже - посмеет войти в алтарь, бог вложит в мою руку перо и перу даст слова, которые будут прочитаны в Санкт-Петербурге. Будут!
Калужников понимал, что это говорилось не для красного словца. Он знал, что юридически образованнейший Валерий Всеволодович, волшебник слова, предлагая защиту Маврика, изъявлял желание написать прошение в Петербург. И Екатерина Матвеевна могла прибегнуть к этому. Не зная, как вести себя далее, протоиерей услышал спасительные слова:
- От его превосходительства за отцом протопопом.
Это говорил в кухне за тесовой перегородкой кучер Турчаковского.
- Я здесь, Аким, я сейчас, - отозвался Калужников и хотел было, прощаясь, благословить, как всегда, Зашеину и дать ей поцеловать ручку, но Екатерина Матвеевна постаралась не заметить этого.
- Бог вас простит, отец протоиерей. Молитесь. И не защищайте впредь низложенных богохульников. Поклон матушке Любови Захарьевне... Маврик, где ты? - направилась в другую комнату Зашеина, не желая проводить до дверей протоиерея.
IX
Управляющий принимал протоиерея в домашнем кабинете, оклеенном золотыми тиснеными обоями. Терпеливо выслушав рассказ возмущенного Калужникова о посещении Зашеиной, Турчаковский спросил:
- И к каким же выводам пришли вы, отче?
- Вывод один - привести к покорности возгордившуюся и непомерно возомнившую о себе Зашеину.
- А каким способом, премудрейший отче? - с игривой иронией спросил Турчаковский.
- У церкви много способов, Андрей Константинович. Проповедь. Принуждение к покаянию. Увещевание и, наконец, угроза наложения епитимьи, а то и отлучения...
- Уг-гуу! - пробасил, откашлявшись, управляющий. - А не угодно ли отцу-отлучителю, милостивейшему увещевателю прочесть сию социал-демоническую экциклику некоего проповедника, "глаголом жгущего сердца", а потом уже избрать способ принуждения к покаянию непорочной дочери знаменитости Мильвенского завода Матвея Романовича Зашеина?
Турчаковский положил перед протоиереем листовку и принялся расхаживать по ковру кабинета, позванивая маленькими шпорами, привинченными к каблукам его тупоносых башмаков.
- Читайте, читайте! - повторил управляющий. - Вникайте в слог, в искусство словосочетания незаурядного ритора, наторевшего открывать сердца куда более успешно, нежели приставленные к этому бесчинствующие благочинные.
Дзинь, дзинь, дзинь - малиново позвякивали серебряные шпоры. Ходит из угла в угол в расстегнутом мундире, с заложенными за спину руками начавший седеть и грузнеть, но все еще энергичный управляющий Мильвенскими заводами. Их теперь шесть. Они процветают под началом заботливого управляющего округом его высокопревосходительства и кавалера орденов Турчанино-Турчаковского, лично принятого и обласканного всемилостивейшим государем императором Николаем Александровичем.
По ковру ходил, позвякивая стальными колесиками шпор, сановник отечественной промышленности, получивший право непосредственного обращения на высочайшее имя. И в этом заводском округе не было лица выше его.
Руки протоиерея Калужникова, дочитывавшего второй раз листовку, тряслись. Очки то и дело сползали по скользкому, вспотевшему розовому носу.
- Так что же это, почтеннейший Андрей Константинович? - спросил упавшим голосом протоиерей.
- Я вам хочу задать, всепочтеннейший Алексей Владимирович, этот вопрос, а затем спросить вас - кем благословлено это похабное, невежественное возмущение умов, связанное со смертью графа Толстого?
- Указание из епархии, Андрей Константинович... С благословения преосвященного. Письменного, почтеннейший Андрей Константинович...
- Преосвященный благословил священнослужителей приходить в школы "подтурахом" после водочного излияния? Епархиальный архиерей указал появляться без нагрудного креста и в затрапезном подряснике? - говорил все громче и громче управляющий. - Епископ повелел бить внуков уважаемых и благочестивых мирян, а затем пинком под зад вышвыривать из класса?.. Доводить до потери чувств учительниц? Сеять смуту в цехах доверенных мне заводов? Это приказал преосвященный?
Калужников опустил голову.
- Отвечайте же, отец протоиерей, - потребовал Андрей Константинович.
- Отец Михаил поставлен мною на поклоны. На сорок сороков покаянных поклонов...
- И только-то? Хорошо наказание осквернившему церковь! Вы бы еще, Алексей Владимирович, посоветовали церковному старосте после каждых сорока поклонов этого тупого болвана подносить ему кварту церковнославянского вина да подостлать подушечку, чтобы расстрига не разбил свой чугунный лоб от усердного моления.
- Он не расстрига, - мягко заметил Калужников. - Он двоюродный брат преосвященного.
- Ах вот как? - сказал и зло усмехнулся Турчаковский. - Прошу принять мои сожаления обоим братьям, а равно и вам, отец мильвенских приходов. Не хотите ли хереса? Херес весьма способствует просветлению мышления. Нет? Как угодно.
Турчаковский залпом выпил стакан хереса.
- Теперь поговорим келейно и государственно, отец протоиерей, как за карточным столом. Ход мой! - объявил Турчаковский, садясь в кресло перед своим столом напротив Калужникова. - Не задумывались ли вы над тем, что наш обожаемый монарх, имея неограниченную власть над верноподданными, почел за благо обеспечить неприкосновенность личности графа Толстого? Почему? Не из боязни ли? А? Ни в коей мере. Мудрость руководила императором, благоразумное нежелание будить в народе смятение.
- Но граф отлучен от церкви, - вставил свое замечание протоиерей.
- От церкви, - поправил Турчаковский, - а не от империи.
"Не все ли равно", - хотел сказать Калужников, но управляющий предупредил его:
- В этом есть свои тонкости. И эти тонкости нужно понять священникам. Отец Никандр из Никольской церкви и отец Александр Троицкий да и остальные мильвенские попы провели в школах и училищах моего округа мягкое собеседование. Мягкое! А этот расстриженный просвирнин боров... как он повел себя?
- Да не расстрижен же он, Андрей Константинович! Странно же, право, слышать от вас такие слова, - упорствовал Калужников.
- Расстрижен. Низложен. Растоптан. И не Зашеиной, а тысячами верующих и безверных жителей Мильвы. Послушайте, что говорят в цехах, в благородном собрании, в церквах... Не защищать, а добить безмозглого кабана. На сало... На мыло. На благо веры, царя и отечества. Милейший и первосвященнейший... Не одну сталь приставлен я плавить здесь да клепать мосты и шаланды. К сожалению, мне приходится укреплять нравственность и религию, чем должны были заниматься вы и присные с вами... Неужели вы, образованный человек, не понимаете, - снова поднялся Турчаковский и принялся расхаживать по кабинету, - что эта до фанатизма религиозная Зашеина, до глубины души потрясенная богохульством этого ослейшего из ослов, может стать своего рода мильвенской Жанной д'Арк и, вооружившись крестом, как мечом, над голо... вот так, - показал Турчаковский, подняв руку над головой, - повести за собой христолюбивую толпу, чтобы тем же именем бога, отца, сына и святого духа разметать логово еретика Мишки с Мертвой горы. А он - еретик... Этого не опровергнет и святейший Синод... И неизвестно, отче протопопе, кто примкнет к этой христолюбивой толпе и чем окончится столь бурное возмущение умов, начатое маленьким инцидентом в церковноприходской школе. Вы забыли о бунтах. Я не уверен, сколько и каких горшков может влететь в окна вашего дома, если вы возьмете на себя роль адвоката хулителя нравственности и осквернителя веры. Читайте и перечитывайте листовку... Вот эту строку... Вот эти слова: "Не дай, Господи, поднять гневную руку на прислужников и палачей..." Не самообольщайтесь силой своей проповеди и угрозой отлучения... Не забывайте, что треть рабочих Мильвенского завода умеют довольно бегло читать. И в эти дни чудовищно возрос интерес к чтению книг Толстого. Либеральная интеллигенция Мильвы раздала все толстовские произведения вашей пастве. Не удивляйтесь, Алексей Владимирович, если сегодня, с наступлением темноты, объединяемые "Союзом Михаила-архангела" предупредят возможные волнения рабочих и степенно выбьют стекла в доме кощунственно носящего имя вышеназванного архангела, а затем - при блистательном бездействии полиции - заставят вашего соученика по семинарии признать низложение его девствующей Зашеиной и поклясться не переступать порога кладбищенского храма. Бить не будут, но рясу прикажут снять и разойдутся с пением "Спаси, господи, люди твоя и благослови достояния твоя...".
- Откуда вам известно это, Андрей Константинович? - взмолился Калужников.
- Мне все известно, - сказал Турчаковский. - Я управляю, а не при сем присутствую. Мудрость управления состоит и в том, чтобы опережать возможные события, убавлять давление в котле и выпускать из него излишние пары. Лучше пожертвовать одним растленным дураком и оградить этим от возможных эксцессов мужей благоразумных и верных своему служению отечеству. Выпьете хересу, Алексей Владимирович?
- Пожалуй, - ответил совсем тихо и примирительно Калужников.
X
Пока Турчаковский разливал оставшееся в бутылке, у протоиерея возник новый вопрос:
- А что скажет на это губернатор?
Турчаковский небрежно заметил:
- Мой друг еще в первых классах корпуса был сметливым малым и подавал хорошие надежды, в которых я пока не разуверился. За ваше благоразумие, отец протоиерей, - сказал он, чокаясь с ним, и перевел разговор: Давненько мы с вами не сражались в преферанс, - а потом будто бы так, между прочим, спросил о достраивающейся часовне у плотинной проходной.
- Если бы рабочие завода, - сказал Калужников, - были бы усердны в завершении строения, как они усердны в ночных самоуправствах, то бы Михайловская часовня была освящена в Михайлов день, восьмого ноября...
- Михайловская... в Михайлов день? - переспросил Турчаковский, будто не понимая, что значат эти слова. - А почему она Михайловская и почему ее нужно открыть в Михайлов день? Кто ее так назвал?
Протоиерей разъяснил:
- Главного жертвователя купца Чуракова зовут Михаилом. Михаилом Максимовичем.
- И что же из этого?
- Как что, Андрей Константинович? За пожертвованные Михаилом Максимовичем деньги он хочет увековечить свое имя - Михаил.
- Учту... Увековечить... За деньги... Не кажется ли вам, отче, что Михайловская часовня и самое имя Михаил не будут популярны в этом году? Не станет ли Михайловская часовня перекликаться вольно или невольно с кладбищенским Михаилом?..
- Что вы, Андрей Константинович. Он-то при чем тут?
- При чем не при чем, однако же на каждый роток не накинешь... подрясник. Часовня, как и вера, нужна не одному богу, но и заводу. Не поискать ли другое, более известное и уважаемое в Мильве имя? Мало ли их в святцах и на языке у рабочих?
Протоиерей решил, что речь идет о покойном Зашеине.
- Оно конечно... Богу служи, а о людях думай. Часовня могла быть названа и Матвеевской... Именем евангелиста Матвея. Памятное и уважаемое в заводе имя...
- Вот видите, - сказал Турчаковский, испытующе глядя своими пронизывающими темными глазками в большие, начинающие светлеть от старости глаза Калужникова. - Херес - отличное отрезвляющее вино. Велю прислать вам полдюжины бутылок. Допивайте, отец протоиерей, не оставляйте в стакане зла. И я допью, чтобы начать новую.
- Куда же, зачем же, Андрей Константинович, - учтиво противясь, сказал Калужников.
- Превосходное имя - Матвей... Матвеевская часовня. Часовня, связанная с почтеннейшим корпусным мастером, рабочим Зашеиным. Какой козырной удар по листовкам... И какая могла бы получиться глубокая проповедь, в которой слегка, без педалирования, проповедник вспомнит человека, носившего имя евангелиста. Однако же, отче, не много ли мужских имен даем мы храмам и часовням?.. На Гольянихе церковь... Никольская... замильвенская - Петра и Павла, на кладбище - Ильинская... Опять святой мужского пола...
- Зато на Рыдае - Благовещенский храм...
- Это верно, отец протоиерей, но, насколько я понимаю, главным героем в благовещении был благовестник Гавриил. Не так ли?.. Часовню, мне кажется, неплохо бы назвать именем святой женщины... девственницы...
- Екатерининской? - спросил протоиерей, поняв, куда клонит речь Турчаковский.
А тот будто сделав открытие:
- Екатерининской... именем преподобной Екатерины...
- Не преподобной, а великомученицы. Не темните, Андрей Константинович...
- Позвольте, отец протоиерей, это вы, а не я назвал первым это звучнейшее из имен... Екатерининская часовня! Огромная икона великомученицы во весь рост, написанная умным и тонким иконописцем.
- Великомученицу писать в очках или без? И если в очках - то в золотой оправе или в простой металлической?
Глаза Турчаковского сверкнули зло и угрожающе.
- Не кощунствуйте, отче.
- Да до кощунства ли мне! Пас. Откроемся. Ход ваш.
- Так-то лучше, - все так же повелительно продолжал Турчаковский. Насколько мне позволяют мои знания, святые, как и носящие их имена, не были лишены ушей, лбов, носов, ртов, - отчеканивал управляющий, - равно и всего прочего, присущего людям, например, величавого сложения, покатости плеч, цвета волос и глаз... И почему одной из достойнейших, носящих имя великомученицы, не повторить по божьему промыслу ее черты?
- Это требование?
- Праздные размышления между первой и второй бутылкой. Где слыхано, чтобы какой-то заводской чиновник диктовал главе многих приходов, как называть часовни, и наставлял в тайнах иконописи?
Турчаковский посмотрел на каминные часы с амурами, потом на карманные золотые, зевнул и сказал:
- Как я задержал вас, отец протоиерей.
А тот, понимая, что его выпроваживают, вынужден был ответить согласием Турчаковскому ранее, чем этого требовали приличие и сан.
- Екатерининская так Екатерининская... А что сказать Чуракову?..
- Сказать, что его преосвященству епархиальному архиерею, а равно его высокопревосходительству управляющему Мильвенским заводским округом лучше знать, как следует называть заводские часовни. А если ему этого покажется недостаточно, то верните ему пожертвованное и попросите от моего имени убираться к... мадам Чураковой из призаводских лавок, которые будут сданы безвозмездно заводской потребительской кооперации. Прошу вас еще по единой свежеоткупоренного, отец протоиерей.
- Господи владыко... Я ли это? - спросил себя Калужников и опустил на впалую грудь отяжелевшую голову.
ВТОРАЯ ГЛАВА
I
В церковноприходскую школу Маврик не вернулся, хотя и мог бы. Новый молодой законоучитель из Никольской церкви, заменивший кладбищенского попа, не советовал Екатерине Матвеевне переводить мальчика среди года в другую школу, но Зашеина на это сказала:
- Там у вас и стены будут плохим напоминанием для него.
- Ни за что, - подтвердила Любовь Матвеевна. - Мой сын может учиться и дома, как другие дети из порядочных семей.