- Вы не верите в могущество вермахта? - спросил Мейер, вдруг встрепенувшись.
Он сразу оживился, поднял опухшие веки, смотрит на Фока круглыми немигающими глазами. В них нет теперь прежней сонливости, в зрачках посверкивает ехидная усмешка.
Фок запнулся. Бросил косой взгляд на Мейера. Сетует на себя в мыслях. Черт дернул за язык! Чего доброго, еще заподозрит этот генеральский племянничек в пораженческих настроениях и донесет…
- О, нет! - воскликнул Фок. - Вы не поняли меня. Русских мы, конечно, победим! С нами бог и фюрер… Но какой ценою? Не надо забывать историю: на русских землях потерпел поражение непобедимый Чингиз-хан. Тут погибла отборная французская армия…
- Фюрер не чета каким-то наполеошкам! - Мейер вскинул руку вверх, будто хотел выкрикнуть "Хайль Гитлер". Потом опустил ее и добавил - Мы поставили на колени Европу, а к рождеству и Россию поставим! Таков приказ фюрера.
- Да, но если в вашей роте, господин обер-лейтенант, каждый день будут исчезать пулеметы, то через семь дней вам не с чем будет выполнять приказ фюрера! - не преминул съязвить Фок и ухмыльнулся, довольный тем, что так ловко уколол незадачливого офицера.
Мейер насупился. Как ни выкручивайся, а случай позорный. Узнает генерал фон Таубе, задаст выволочку… Из-под носа у часового утащили пулемет. Средь бела дня. В тот день никто из посторонних не появлялся возле крайней избы, где стоит пулеметная застава. Так, по крайней мере, докладывал разиня ефрейтор Кампо - начальник заставы. В душе Мейер негодовал на Фока. Ишь, службист, помнит. Другой на его месте давно бы замял всю эту историю с пулеметом, а он…
Окинув Мейера злорадным взглядом, Фок повысил голос:
- Приказываю: ефрейтора арестовать и отправить под конвоем в гестапо. Украденный пулемет найти, а виновных расстрелять! Даю вам три дня… Выполняйте!
После ухода обер-лейтенанта Фок набил костяную с белым мундштуком трубочку саксонским табаком, сел к окну и задумался.
Чем смирять русских? Здесь даже на деньги - на эту испытанную на Западе приманку - не идут за редким исключением. Объявил Фок два месяца назад денежную награду тому, кто выдаст коммуниста. Но до сих пор ни одного не выдали. Тот старик-учитель, конечно, не коммунист. Фок убедился тогда же, на допросе, но ради все той же приманки приказал повесить… Ну и, само собой разумеется, пришлось раскошеливаться. Уплатили раскосому дьяволу Верещаке тысячу марок за какого-то лядащего старикашку. Не помогает и "горячий" метод. Трех саботажников расстреляли, а мост на Друти не восстанавливается, не выходят дручанцы на работу. Затаятся, как мыши в омете, - днем с огнем не найдешь. Каждое утро рыскают солдаты по Дручанску, пытаются собрать рабочую команду. Поймают человек пятнадцать-двадцать каких-нибудь калек…
В мыслях Фок расхрабрился, упрекает даже Геббельса.
На днях отдел пропаганды райха выпустил плакат. На нем изображена встреча германских войск на русской земле хлебом-солью. Кому он морочит голову? Как это по-русски сказать? Ах, да - втирает очки! Приехал бы сюда, плешивый черт, узнал бы, каким хлебом-солью!..
Фок вздрогнул, вспомнив, как третьего дня чуть не взлетел на воздух со своим "оппелем". Возвращался от генерала фон Таубе, который вызывал его для выяснения причин, почему медленно восстанавливается мост. На обратном пути невдалеке от Дручанска кто-то швырнул гранату из придорожного ельничка. "Оппель" мчался на предельной скорости. Только благодаря этому граната опоздала, разорвалась позади машины, не причинив вреда.
- Фанатики! - произносит Фок вслух. - На что они надеются? Видно, не знают, что армия Гудериана у ворот Москвы…
Опять в мыслях вернулся к своему испытанному методу. Ничего. В его зоне будет спокойно. Будет! Выручит приманка. Чего жалеть оккупационные деньги? Для фатерлянда они - как оберточная бумага. Не дороже. Подкуп… Приманка… Только они укротят неукротимых, смирят непокорных…
В голову пришла внезапная мысль. Ячмень… Да, да! Ячмень! Раздать его дручанцам. Не весь, конечно… Там его много. И гречневой крупы два закрома. Крупой Фок уже кормит свой гарнизон. А ячмень лежит. Фок все ждал удобного случая, чтобы отправить зерно в Баварию. Но теперь надо спасать себя от гнева Таубе ячменем… Есть две цистерны трофейного керосину. Можно и керосином побаловать дручанцев. Тогда они с охотой побегут на работу.
Фок осекся, вспомнив недавний разговор с фон Таубе. "Никакой поблажки! Подавлять всякое сопротивление силой оружия! - требовал генерал. - У нас его в избытке…"
Но Фок поспешил успокоить себя: Таубе ничего не знает про ячмень.
Он срочно вызвал к себе в кабинет Кораблеву с "олимпией" и начал диктовать щедрые посулы дручанцам.
2
Утром неожиданно постучал в окошко дед Якуб.
Санька распахнул створки (бабка Ганна еще не успела заклеить окна), высунул наружу давно не стриженную голову. Таращит заспанные глаза на старика.
Якуб и раньше знал дорогу к избе бабки Ганны. С Кастусем дружбу водил. Вместе на рыбалке ночи коротали. Абхазский табачок выращивали на огороде. Листья тонкие, длинные, как заячьи уши. Ароматные. Для трубочного курева… Правда, последнее время он реже заглядывал на подворье бывшего дружка, однако старой тропинки не забывал. Присядет возле печи, поведает какую-нибудь бывальщину. А случается - молчит. Только трубкой дымит да лохматыми бровями двигает: думает что-то. Тяжелые, видно, думы. Сын на фронте, а сноха Праскуша за Днепр уехала, к матери. В июле еще, когда наши войска шли через Дручанск. Один остался дед Якуб. А на белом свете вон какая непогодь…
Нынче старик спозаранок забрел на заречную улицу. Но в избу почему-то не заходит, у завалинки топчется.
- Айда за керосином! - зовет он Саньку. - Фок цистерну вывез на площадь.
Услыхала бабка Ганна голос старика, семенит из чулана к окошку. Слушает Якуба недоверчиво. Может, подшучивает; старый побасенщик. Водится за ним такой грешок.
- Слышь-ка, Ганна, без платы дают… - Для пущей достоверности дед Якуб стучит клюшкой по канистру, который стоит возле его ног. Усмехается. - Вишь, какую посудину прихватил на дармовщину-то…
Цистерна стоит невдалеке от старых лип. От нее почти до братской могилы вытянулся хвост очереди. Тут же ходят взад-вперед автоматчики, ставят в очередь по два человека в ряд. Покрикивают.
Санька и дед Якуб пристроились с краю. За ними становятся еще, еще… Очередь растет у Саньки на глазах. Керосину-то у дручанцев нету. Каждому хочется получить. А тут небось на всю очередь хватит. Вон какая цистернища…
Санька поглядывает на автоматчиков. Зачем их столько тут? Шесть, девять, одиннадцать… И один смог бы установить очередь. Ну, пускай второго прислали б ему на подмогу. А то - целое отделение…
Сзади, за Санькиной спиной, высокий старик толкует вполголоса со своей соседкой - черноглазой молодухой в солдатских кирзовых сапогах.
- Не подвох ли какой замышляют… - Старик бросает косой взгляд на автоматчиков.
Женщина тоже волнуется:
- Скорей бы уж. Детишек одних оставила…
Возле цистерны над железной бочкой орудует черпаком немец-солдат. На отвислом пузе - клеенчатый фартук. Опрокинет черпак в широченную лейку и махнет рукой: мол, отходи от бочки. Тем, кто получил уже керосин, почему-то не разрешают уходить домой. Их опять выстраивают чуть-чуть поодаль от цистерны, но не по два, а уже по четыре. Из очереди бросают угрюмые и колючие насмешки:
- Несите, а то расплещется!
- Им по второму обещали!
- Догонят, еще добавят!
Вислопузый выплеснул последний черпак в бидончик женщине, что замыкала очередь, и снял фартук. В это время к цистерне подкатил "оппель" коменданта. Вышел из машины Фок и оповестил, что завтра утром здесь будут выдавать ячмень. Желающие получить - получат. Пока по пять килограммов… Взмахнул коричневой перчаткой, добавил: мол, германские власти великодушно дают дручанцам ячмень так же, как керосин, бесплатно. Потом вдруг объявил:
- Сейчас вы пойдете на Друть! Немножко есть работа. Да-да, работа. Вы должны благодарить германское командование за великодушие!
Черный "оппель", как расторопный жук, шмыгнул с площади за деревья. Тянет к реке тощий хвост пыли.
Автоматчики суетятся, бегают вокруг толпы, заставляют ставить посуду на землю. Потом гонят всех в проулок, на дорогу, что уползает к мосту.
В колонне нарастают голоса:
- Попались в ловушку!
- Обхитрил, носатый черт!
- Дед Якуб, и ты на кукан угодил?
- Запутали, окаянные…
- Опростоволосился, значит, старый рыбак!
Вдруг над толпой пронесся женский надрывный голос:
- У меня детишки замкнуты! Обкричатся ведь…
Из колонны выскочила женщина в кирзовых сапогах… Ее хлестнул сзади угрожающий окрик автоматчика. Она вздрогнула, на миг замешкалась, а потом вдруг, подхватив подол одной рукой, побежала от колонны прочь.
- Хальт!
Немец сорвал с шеи автомат, сыпнул над головой беглянки длинной очередью. Она с испугу села на дорогу, закрыла ладонями голову. Тот, который стрелял, кинулся к женщине, пинками поднял ее с земли и, тыча в спину автоматом, затолкал опять в колонну.
Когда выстраивали колонну на площади, Санька очутился в первом ряду с краю. Идет, а сам все поглядывает на автоматчиков. Выскочить бы из колонны да за плетень… Робеет: бить будут, если поймают.
У бревенчатого моста замешкалась. По дощатому настилу громыхают грузовые автомобили. Кузова крыты брезентом. Везут какую-то поклажу.
Санька жмется к перилам. Слева гудят автомашины, справа - сваи, обрыв. Два автоматчика стоят на мосту. Курят. Глазеют на крупповские махины. Остальные конвоиры где-то позади колонны.
Шмыгнул Санька под перила, обхватил сваю руками и - вниз… Притаился под мостом. Ждет, когда уведут колонну. Скрипят доски над головой, топают вразнобой ноги. Пошла, значит…
Вечером дед Якуб принес Санькину бутыль с керосином на донышке. Подшучивает над Санькой:
- Ловко ты по свае… Заноз на пузе нету?
- Небось за ячменем тоже побежишь? - колет старика бабка Ганна ехидным вопросом. - Мешок осьминный не забудь…
- А у меня карманы в шароварах что твои мешки. - Дед Якуб хлопает ладонями по брюкам, потом поворачивает седую голову к Саньке. - Ложись спи. Завтра чуть свет подниму. У Фока работы по горло, а ты шлендаешь без дела! Ишь, абибок!..
Санька принял шутку старого рыболова всерьез. Дед Якуб из избы, а Санька - на чердак. Пускай утром ищет. Прикорнул возле теплого дымохода. На зорьке встрепенулся. Знобко… Припал к чердачному оконцу - площадь райцентра, как на ладони. Пусто там. Только черная заплата лежит на булыжнике, где стояла вчера цистерна.
На восходе солнца выкатился на площадь грузовик. В кузове мешки навалены. Остановился под липами. Санька смекнул: "Ячмень привезли…"
А вон и автоматчики вчерашние… Топчутся возле грузовика. Дручанцев ждут.
Санька тоже ждет - сейчас постучит в окошко дед Якуб. Но время идет, а старик не появляется. Видно, спит еще. Намаялся вчера… А может, один, без Саньки, подался за ячменем? Небось уже отвешивают.
Снова приник Санька к оконцу. Обшаривает площадь глазами. Нету людей возле грузовика. Только мешки лежат на земле - белые, как гуси. Да автоматчики без дела шатаются по скверу…
А по чердаку гуляет вкусный запашок. Щекочет ноздри. Слез Санька с чердака. В чулане бабка Ганна с кошкой разговаривает, бранит за что-то пройдоху. На столешнице картошка отварная сизым парком исходит. Положил Санька две картошины в карман, посолил ломоть хлеба, карабкается опять наверх.
На площади по-прежнему пусто. Но вот дощатые ворота комендатуры распахнулись, и со двора выехал верхом на Байкале Фок. Застоявшийся рысак рвался в карьер, а комендант осаживал его поводьями. Жеребец разгневался - мотает головой, пятится к комендатуре. И вдруг возле самого крыльца поднялся на дыбы. Санька ликует: сейчас норовистый Байкал сбросит седока… Однако Фок каким-то чудом удержался в седле, взмахнул плеткой над головой коня. Тот сделал два прыжка, потом пошел по площади легкой красивой иноходью. На серой спине лоснятся крупные черные "яблоки".
Фок подъехал к грузовику, что-то приказал автоматчикам, и они сразу засуетились, кинулись к мешкам, бросают их опять в кузов. Рыкает грузовик от натуги, увозит мешки с площади. И автоматчики куда-то бегут…
Потом где-то на главной улице бухнул выстрел, его отголоски гулко заплескались над крышами.
И вдруг пошла греметь по Дручанску стрельба: хлопают револьверные выстрелы, ухают бельгийские винтовки, захлебываются яростными очередями автоматы.
Кто-то сопит на лестнице, на чердак лезет. Санька за дымоход прячется. Глазами лаз обстреливает. А там рыжая голова трясет озорными вихрами. Окликает Саньку голосом Владика:
- Сань!.. Облава в городе…
3
На исходе дня Фоку принесли телефонограмму. Генерал от инфантерии фон Таубе срочно хотел видеть коменданта.
Фок насторожился. Что значит "срочно"? Он недавно был у генерала, получил все необходимые указания, а вместе с ними - головомойку. Теперь снова зовет…
В груди ворохнулось недоброе предчувствие. Фок старался заглушить его. Успокаивал себя тем, что особых причин для разноса нет. На Друти работа возобновилась. Мост восстанавливается. Правда, все еще медленно. Но тут уж Фок не виноват. В его распоряжении нет настоящей рабочей силы. Старики, женщины, дети… На них далеко не уедешь!
Перебирает в памяти другие грехи, которые висят на его шее. Хлеб… Да, тут за Фоком числится порядочная недостача. Не весь отправил… А из двух отдаленных волостей, которые за Друтью, вывезли всего лишь две машины зерна. Мешают молотить партизаны. Но Фок об этом не докладывает генералу. Помалкивает, чтоб не попасть впросак. Валит все на транспорт… В саком деле, на себе, что ли, Фок повезет хлеб в Германию?!
Что еще? Ах, да… Полицейский гарнизон разгромлен на днях в Ольховке. Но и эту вину Фок тоже отметает от себя. За этих обормотов-полицейских он не ответчик. У них никакой дисциплины. Жрут самогонку, как свиньи… Бункер не построили, окопы не отрыли. Надеялись укрыться в школе, за каменными стенами. Там, в каменном мешке, и прихлопнули их. Оружия жалко. Ящик гранат, миномет, два ручных пулемета, один станковый - все досталось партизанам. Фок сделал последнее предупреждение Шулепе - с него весь спрос…
Фок долго роется в своих днях, прожитых в Дручанске. Ищет промахи и ни одного не находит. Однако Таубе вызывает не орден вручать. Чует Фок грозу нутром. Ноет сердце, как перед бедой. А оно никогда не обманывало Фока.
Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, выпил стакан коньяку, еще наливает…
Очнулся он на рассвете. Вызвал шофера, приказывает заводить машину. Но не выезжает со двора. Мешкает. Ждет, когда с запада пойдут транспорты: боится в одиночку ехать. Мерещится давешняя граната на шоссе.
Первая колонна автомашин появилась в восьмом часу. К ней и пристроился "оппель" коменданта. А спустя час Фок стоял навытяжку перед адъютантом генерала в приемной, докладывал о себе.
В кабинет только что вошел полковник - начальник полевой жандармерии, с которым у Фока было шапочное знакомство. Пришлось ждать. Жандарм засиделся у генерала. Наконец он выскочил из кабинета - вспотевший, красный, как рак, ошпаренный кипятком.
Фок шагнул в кабинет, щелкнул каблуком, вскинул правую ладонь над головой:
- Хайль Гитлер!
- Хайль, - буркнул фон Таубе, не отрывая взгляда от бумаг.
Фок замер возле двери, вытянув руки по швам. Генерал сунул папку с бумагами в сейф, поднял глаза на Фока. Щурит левый черный зрачок, будто прицеливается.
- Ну-с, голубчик…
Таубе аккуратно, не спеша срезает кончик сигары. Достает из нагрудного кармана крошечный браунинг-зажигалку. Стреляет. Из ствола метнулся язычок пламени. Прикурил. Опять прищуривается.
- Ну-с, голубчик, - повторяет генерал, - рассказывайте, сколько хотели ячменя скормить русским свиньям, сколько керосину растранжирили…
Тон генерала не предвещает ничего хорошего. Так фон Таубе обычно разговаривает с теми, кто в его глазах потерял всякое доверие. У Фока вздрагивают коленки. Переступает с ноги на ногу: силится скрыть нервный озноб. Собрался с духом:
- Разрешите, мой генерал…
- Не разрешаю! - Щекастое лицо Таубе багровеет, на скулах, под дряблой кожей, перекатываются круглые желваки. Будто по картечине заложил за щеки генерал, поигрывает ими. Голос срывается на крик: - Утаили зерно, а теперь будете оправдываться? Довольно! Я выбью из вас эти демократические штучки! Тут каждый третий - коммунист. Поэтому к русским у нас совсем иной подход! Мы пришли в Россию уничтожить коммунистов! Надеюсь, вас инструктировали в Берлине перед отправкой сюда?
- Да, мой генерал…
- Почему ж вы отклоняетесь от инструкции? Почему, спрашиваю, заигрываете с покоренными?
Таубе бросает недокуренную сигару в пепельницу, наклоняет свое огрузлое тело вперед. Указательный палец направляет на Фока.
- В Белоруссии одиннадцать миллионов населения. Десять миллионов мы должны истребить, а остальных превратим в рабочий скот! Как выполняете приказ фюрера? Или думаете, что я один буду выполнять? К сожалению, у меня не сто рук, а всего лишь две. Двумя я не смогу истребить десять миллионов!
Он вылез из-за стола, прошелся по ковру до порога, придерживая руками колышущийся рыхлый живот. Шагнул к Фоку, снова щурит ядовитый зрачок.
- Сколько вы расстреляли, господин майор?
- Троих, мой генерал, - сообщает Фок, но видя, как глаза генерала наливаются бешенством, торопливо добавляет: - И одного повесил…
- Всего лишь? Это за три месяца!
Картечины за щеками у генерала распирают кожу. Квадратная челюсть двигается тяжело, будто отлитая из чугуна. В кадыке что-то булькает и сипит. Черные суженные зрачки вцепились в Фока, не отпускают.
Фок качнулся назад, силится оторваться от черных змеиных глаз и - не может.
- За что получил награду? - спрашивает Таубе, жаля колючими зрачками.
Фок молчит, боится обронить слово невпопад.
А скрюченные пальцы генерала уже тянутся к Фоку. Рванули с груди железный крест, шваркнули на стол. Звякнул чернильный прибор бронзовыми крышками. Не успел Фок опомниться, как те же когтистые пальцы сорвали с плеч майорские погоны.
- На фронт! Там научишься убивать… - сипит фон Таубе, задыхаясь от злобы.
Нажал кнопку звонка. У порога бесшумно выросла коренастая фигура адъютанта. Приказал ему:
- В штурмовую роту!
- Яволь!