В конюшню вошли наши. Тоже заглянуть к своим лошадям перед школой. А мне было пора. Я хотела до уроков купить газету с телепрограммой. Обычно у нас газеты приносит тётя Оля, но вдруг она в этот раз забудет или пойдёт в киоск слишком поздно, и всю программу раскупят. Очень бы не хотелось пропустить передачу Денисюка, надо же увидеть, как я выгляжу со стороны… И ещё, я на сто процентов была уверена, что Денисюк хотел мне что-то предложить - например, в другой передаче сняться, - но тут оператор начал ему показывать, что время ехать. Поэтому если даже на следующей неделе наша ферма в передачу и не попадёт, всё равно я хотела посмотреть "Островитян", чтобы понять, какой человек этот Кирилл Денисюк.
Я отцепила Боргеза от куртки. Он попытался снова прикусить её, но я отстранила его морду, затёрла ладонью влажное пятнышко на джинсе, вышла из денника, подхватила с полу свою сумку-рюкзак - и вперёд с песней!
Когда я бежала вниз по дороге, мне хотелось на самом деле запеть. Над яблоневыми и грушевыми садами в долине стояла тонкая белая дымка, а здесь, на горе, воздух был прозрачен и чист. Дорога передо мной искрилась - блестели на солнце камешки, выступающие из старого асфальта. Казалось, чтобы полететь, надо только посильнее оттолкнуться, и пару раз я прыгнула вверх на бегу - по этой дороге никто не ездит и никто не увидит, как я прыгаю, будто первоклашка.
Не полетела. Но всё равно было здорово.
В село я вошла хоть быстрым, но вполне приличным шагом. Чтобы купить газету, пришлось свернуть с обычной дороги в школу, газетный киоск стоял на трассе Севастополь - Симферополь. Ну, "газетный" - громко сказано. Это раньше, до перестройки, в нём действительно продавали только газеты и журналы, до сих пор сохранилась вывеска "Союзпечать". Сейчас киоск взял в аренду татарин Сервер и продаёт всё то же, что обычно продают в коммерческих ларьках - пиво, ром-колу, минералку, шоколадки, жвачку, - но и газеты у него бывают тоже. Особенно по четвергам и пятницам, когда печатают программу на неделю.
Мелочь я нащупала в кармане заранее.
- Здравствуйте!
- Здравствуй, конница! - Сервер не слишком похож на татарина, он светловолосый и голубоглазый. - Чего желаешь?
- У вас есть программа?
- "Теленеделю" бери!
Ага, самую дорогую газету! У меня на неё и денег не хватит.
- А "Крымская Правда" есть?
- Всё купили, конница! "Крымское Время" дешёвое бери!
Ничего оно не дешёвое, пятьдесят копеек… Я сосчитала мелочь на ладони - хватало впритык.
- Давайте.
До звонка оставалось десять минут. Я решила, что успею, и на ходу развернула пачкающиеся чёрной краской страницы - не терпелось посмотреть, когда выйдут "Островитяне".
…Так бывает всегда - после неприятности обнаруживаешь, что стоило за минуту до неё поступить чуточку по-другому, и не случилось бы ничего плохого.
Вот и сейчас, шла б я как нормальный человек, не читала на ходу - и заметила бы вовремя компанию Крапивихи. И обогнула бы стороной. А так обратила внимание на окружающую среду только после того, как услышала:
- О, бабы, вот и наша богатенькая Буратинка идёт!
И даже когда услышала, не поняла, что это говорят обо мне. А уж потом не понять было трудно, меня схватили за плечо и дёрнули так, что листы газеты полетели из рук.
- Стой, малая, потом почитаешь!
Поймала меня сама Тонька, её подружки стояли вокруг и веселились.
Про Тоньку Крапивину в селе пели песенку:
- Тонька-потаскушка,
Плюнь мне в ушко!
Но пели за глаза. В Крапивихе росту где-то метр девяносто, она сильнее многих мужиков. И, представьте, такая тётя учится в школе! В одиннадцатом классе. Правда, она редко раньше второго урока появляется, но учителя всё равно ей двоек не ставят, прогулов не отмечают, чтобы на второй год не осталась.
О Тоньке рассказывали много разного. Говорили, будто спит со всеми без разбору и притом за деньги. Говорили, будто пьёт всё, что горит. Будто врагам своим тайно пакостит или вполне явно избивает и "включает счётчик", то есть говорит, что ей должны и требует деньги. А ещё рассказывают, что она вместе с такими же подружками одну девчонку, которая их не послушалась, поймали и бутылкой от "Пепси-Колы" изнасиловали. Нас она раньше никогда не трогала. Может, потому, что мы в школу - вместе, домой - вместе, да и вообще редко с ней пересекаемся.
И тут - надо же так влипнуть! Я была уверена, раз меня поймали, то ничего хорошего ждать не приходится, и попыталась нанести мысленный удар. Как Верка как то раз, ночью.
Не вышло. Лапы Крапивихи не разжались, никуда она не побежала, вместо этого спросила:
- Ну что, Буратинка, дашь денежек тётям на опохмелку?
Я с отчаянием вспомнила - деревенские считают, что у нас полно денег. Ведь Владимир Борисович и Костик, его компаньон, арендовали целую ферму и платят работникам вовремя зарплату.
Эх, была б со мной Машка! Я рванулась в сторону, но Крапивиха цепко ухватила меня за шею сзади и сдавила так, что я чуть не умерла.
- У-ты какие мы смелые! - насмешливо протянула она. - Ну-к, бабы, посмотрим, что у нашей Буратинки в загашничке…
Я вспомнила тренировки с Машкой и попыталась достать Крапивиху ногой. Не достала. В ответ она ударила меня. Кулаком под рёбра. Ударила, и отбросила в сторону. Чуть шею не сломала. Я врезалась спиной в стену клуба - на задах клуба-то всё и случилось - и упала на землю.
От удара я не могла дышать и ловила воздух ртом, а воздух как бы ускользал. Рядом со мной на сухую короткую траву посыпались учебники, тетрадки, ручка, расчёска и перехваченная резинкой пудренница с треснутой крышкой.
- О! Наша Буратина клюв конопатый пудрит! Га-га-га!
Другой голос сказал:
- Ну да, конечно! Если б я была такая рябая, я бы повесилась!
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Были б у меня деньги, я отдала бы сразу, тысячу бы долларов отдала, только бы оказаться возле школы, и чтобы наши были рядом, а Крапивихи не было… Но после того, как я купила "Крымское время" у меня остались только две лёгкие алюминиевые копейки.
Их тоже нашли.
Меня приподняли под мышки и проверили карманы, а я даже рукой не могла шевельнуть от унижения и ненависти.
Бросили.
- И ни фига нет у нашей Буратинки!
- Девки, вон Мишка идёт, мы его раскрутим щас на бутылку!
Они ушли. А у меня руки не поднимались, ноги не сгибались…
Ну почему я такая дура, такая идиотка! Ну нет у меня таланта, как у Верки, так хоть научилась бы драться! А то, видите ли, мордобитие мне противно! Вот кому оно противно, те и получают по морде сами!
Наконец я смогла запихать обратно в сумку вещи, встала и даже собрала истоптанные, продавленные каблуками листы газеты. И сама себе поклялась, что сдохну, а драться научусь. Тогда подловлю этих здоровенных дебилок и - р-раз! Мне представилось, как я вроде бы случайно снова попадаюсь им навстречу, и делаю вид, что испугалась, а они обрадованно меня окружают, снова деньги требуют, или издеваться начанают. А я говорю, что, мол, должок за вами… И - прямой удар правой Тоньке в рожу, в самый нос, а потом надо будет эту… которая насчёт конопатых проехалась… Я представила, как буду скользить между ними, так быстро и ловко, что они не смогут даже сообразить, откуда сыплются на них точные резкие удары и увернуться, и они заревут от боли и страха, и тушь расплывётся под глазами и слёзы с кровью потекут по щекам…
Представила я это - и заплакала сама.
Тут как назло в проулок между клубом и домами кто-то вошел и пришлось срочно скрываться, чтобы люди не увидели моих позорных слёз. А было уже позднее утро, везде полно народу… И брела я, без всякой цели, стараясь только скрыться от людей подальше. Больше всего хотелось мне скорчиться и зарыться в земляную норку или вырваться из самой себя, оставить на земле съёжившуюся конопатую шкурку, а самой улететь далеко-далеко, туда где свет, пустота и ни одного человека… Или очутиться сейчас в конюшне, в деннике рядом с Боргезом…
Ведь они же могли со мной сделать всё, что угодно! Хоть взять и прямо среди бела дня тоже бутылкой изнасиловать! Сейчас я вспомнила, что когда меня Крапивиха за шею трясла, когда они мою сумку потрошили, мимо проходили люди, видели всё это… И никто ничего не сделал. Никто не помог. И даже никто ничего не сказал!
Мне просто зверски повезло, что Тоньке и её подружкам выпить хотелось! А если бы они уже выпили, и развлекались? Да что бы показалось им весёлым, то бы и сделали. Может, изнасиловали бы, может, раздели бы и так на улице голую оставили…
У меня такое дурацкое воображение, я себе сразу всё это представила и меня так скрутило от внутренней боли, что идти больше я уже не могла, села прямо в пыль… Но когда не нужно, вседа найдётся кому слово молвить:
- Ото куда ж ты, детка, умостилась! Ну разве можно так! Мать штанов не достирается! - какая-то сердобольная бабулька.
Снова пришлось подняться и брести наугад, потому что всё плыло перед глазами, а когда я смогла оглядеться, то увидела, что ноги сами вывели меня за село, к реке, где у девчонок нашего класса была тайная пещерка в густой ежевике.
Под упругими колючими ветками я пролезла в середину зарослей, в зелёный полумрак, где стволы, давшие начало кустам, давно высохли, сломались и образовался пустой пятачок. В пещерке можно было стоять почти в полный рост. Здесь лежали три плоских камня, я уселась на один из них и хотела вволю спокойно поплакать, но как назло слёзы в глазах уже закончились…
Лучше бы они убили меня! Я чувствовала себя как лошадь, которую заклеймили старинным способом, раскалённым на огне железом - всё вроде цело, но болит, болит, болит и некуда от этой боли не деться, не спрятаться и не убежать. Конечно, у меня клеймо не на коже, а где-то внутри, только легче от этого не становится.
Солнце, которое я всегда любила, пробиваясь между листьями, ядовито жгло глаза. Повернулась к нему спиной и увидела, что среди окурков на солнечно-пятнистой земле валяется использованный презерватив.
Ну совсем сошли с ума, чем занимаются в нашей пещерке! Затоптала презерватив в землю. Здесь она почти всегда сырая, пересыхает только летом, в июльскую жару.
Посмотрела на часы - на первый урок уже опоздала. Пойду к началу второго, сразу на геометрию. Надо только привести себя в человеческий вид. Я достала пудренницу и она показалась жалкой и такой же униженной, как я. Хотя вроде эти дуры к ней не прикасались, просто вытряхнули на землю.
Конечно же, после плача нос стал красным. И не просто розовым, а сочно-малиновым. И конечно, чёртовы веснушки на ярком фоне стали ещё видней.
Попудрилась.
Нос не сделался бледней, просто стало заметно, что он, впридачу, ещё и напудрен.
Стёрла пудру рукавом - кажется, так всё-таки лучше…
В низкой просвеченной солнцем крыше из ежевичных зубчатых по краям листьев висели гроздья рубиновых ягод. Среди них я заметила пару спелых, совершенно чёрных, сорвала их и съела, а потом аккуратно облизала испачканные фиолетовым соком пальцы.
Пора идти.
…Я шла по улице и думала, что никогда теперь не смогу гулять по селу, как гуляла раньше. Каждую минуту, каждую секунду придётся оглядываться, чтобы не напороться на Крапивиху. Раньше ходила, как по Бродвею, такая девочка-колокольчик - тра-ля-ля! Правду говорят, люди - это волки, каждый сам за себя, а если нету у тебя клыков, сиди дома, не гуляй! Снова мне то представлялось, как я расправляюсь с Крапивихой, то наоборот, как они ловят меня… Попался мне навстречу бармен из "Салама" и посмотрел с явной насмешкой… Наверное, Крапивиха уже рассказала в кафе, как она трясла меня за шею…
Вернётся Машка из больницы, попрошу, чтоб она меня потренировала.
- О! Привет, Рыжая! Давай сюда!
Оказалось, я уже подошла к дому Олега.
Его боится всё село, потому что он служил в спецназе и, говорят, ему человека убить - раз плюнуть, особенно если он выпьет.
Одна только я не боюсь Олега - ни пьяного, ни трезвого. Мы друзья. Не подумайте, что у нас какая-то любовь, Олег уже довольно старый, ему целых тридцать два года. Деревенские, конечно, говорят про нас разные глупости, но мы этим не занимаемся, мы, когда встречаемся, просто разговариваем. Обо всём - об инопланетянах, о том, есть или нет привидения, хорошо или плохо влюбляться, о том, как разбогатеть и какой дом построить можно, если у тебя есть миллион долларов.
Олег стоял, облокотившись на низенький забор и забор выгибался наружу под его тяжестью - вот-вот проломится. Сначала я обрадовалась, что встретила Олега, можно ему всё рассказать, и он эту Крапивиху просто в асфальт закатает. Потом сообразила - жаловаться нельзя.
Дело в том, что у Олега есть условный срок. За драку. И стоит ему попасть еще раз в милицию - его посадят. А если он хоть мизинчиком тронет Крапивиху, та поднимет такой шум… Я вздохнула и решила, что как-нибудь справлюсь сама. Может быть.
- Ой, какая ты рыжая, Рыжая! - Олег положил тяжёлую тёплую ладонь мне на голову. От него пахло табаком и водкой.
Наверное, я в прошлой жизни была кошкой. Лучше бы лошадью, но ничего не поделаешь… Почему я решила, что кошкой? Просто если кто-то погладит меня по голове, мне так и хочется замурлыкать. И на солнышке греться люблю. И ночью гулять.
- Привет, как у тебя дела?
- Дела, Рыжая, у прокурора… Ясно? А у нас, людей, делишки… Школу гуляешь?
- Ага, - призналась я. - Но только первый урок.
- Н-ну иди, учись… А! Стой, орехов насыплю, - Олег отлепился от забора и с трудом выпрямился во весь свой высоченный рост, - развязывай сумку!
Он взял у меня рюкзак и прямо на тетрадки-учебники насыпал чистеньких смуглых грецких орехов. Дерево росло у Олега во дворе и можно было не обдирать орехи зелёными, а ждать, пока мясистая кожура подсохнет, потрескается и орешки цвета загорелой кожи сами попадают на расстеленный брезент.
Из дверей дома выглянула Наташа, Олегова жена. Она была в майке, джинсах и грязном фартуке. Наташа явно не слишком обрадовалась, что муж отдаёт задаром орехи, которые можно продать, но ничего не сказала. Олег почувствовал её взгляд спиной, повернулся и посоветовал:
- Иди ты на…!
Она тут же ушла.
Олег насыпал рюкзак доверху, так, что он не завязывался и протянул мне:
- На! Щёлкай! И двигай давай, а то опоздаешь.
Я улыбнулась ему:
- Ага, я пойду. Пока!
- Пока. Это! Рыжая! Если что - ты мне только скажи! Твоему врагу места мало будет.
Эх, если б действительно можно было пожаловаться, если б у Олега не было срока условно! Но нельзя. И вообще, свои проблемы надо решать самой. Нечего на других полагаться. Кроме того, ну как бы я Олегу рассказывала, что со мной сотворила Крапивиха? Стыдно.
* * *
На геометрии меня не спросили. И вообще никого не спрашивали. Оказывается, на первом уроке наш класс решил "доводить" Аллочку - Аллу Дмитриевну.
Но я в таких делах никогда не участвую. Я положила голову на руки, устроилась поудобней за партой и думала о телевидении и о Боргезе. Утром в деннике он почти не хромал, опухоли на ноге не было и, скорей всего, сегодня Владимир Борисович разрешит его седлать на лёгкую работу.
А вокруг визжали, вопили, мяукали и матерились ребята, тонким сорванным голосом кричала математичка. Луч солнца, пройдя сквозь пыльное стекло, падал на мою щёку. В классе было жарко и душно.
Время от времени я открывала один глаз и посматривала, что делается вокруг. И заметила, что вдруг то один то другой из мальчишек замолкает с разинутым ртом, как будто получает с размаху ладонью по лбу - не больно, а неожиданно.
Мне стало интересно, я подняла голову, огляделась и поймала торжествующий Веркин взгляд.
Ну конечно! Верка развлекалась! Она впечатывала в сознание самых крикливых что-то вроде "Стыдно!" или "Заткнись!". Естественно, орать они переставали, хотя и сами не понимали, почему.
Воздействие на мысли трудно ощутить, если ты не телепат. Небось потом будут считать, что это у них совесть заговорила. Ага, совесть по имени Вера!
Когда Владимир Борисович начал учить нас ездить верхом и прыгать через препятствия, мы еще начали заниматься с бахчисарайским экстрасенсом, Романом Ивановичем. Оказалось, чтобы использовать телепатические способности, надо уметь сосредотачивать психическую энергию, формировать мысленный образ, концентрироваться на нем и направлять его… Тогда же мы узнали, что чем слабей у существа разум, тем труднее заставить его услышать и понять тебя. Насекомые, например, совершенно бестолковые создания. Потом идут рыбы и птицы. А лучше всего воспринимают человеческие мысли собаки и лошади. Дельфины, наверное, тоже, но мы это ещё не проверяли.
По этой логике, устанавливать мысленную связь с людьми дожно быть легче всего, но это не так, потому что каждый нормальный человек не прислушивается к другим и думает одновременно о десятке разных вещей. Получается шум, вроде помех в телевизоре. Пробиваться через такие помехи из нас умеет только Верка.
Узнала я об этом случайно примерно месяц назад.
Мы возвращались домой с дискотеки. Вообще-то Владимир Борисович и тётя Оля не разрешают нам ходить в яблоневский клуб. Дискотека поздно заканчивается, половина народу там пьяные и обкуренные. В принципе, нам и некогда. После школы - тренировки. Каждый ведь работает свою лошадь и ещё одну - на продажу. Потом надо готовить уроки, а позже никуда уже не хочется тащиться, да и дома есть чем заняться - уздечку зашить, вальтрап* постирать, в комнате убрать, почитать или посмотреть телек, вымыть посуду, помочь тёте Оле на кухне и конюху во время вечерней кормёжки. Но иногда, тайком от взрослых, мы в клуб выбираемся - чтобы не совсем отрываться от коллектива. И так деревенские называют нас "сильно умными".
…В тот вечер Аня рано ушла спать, Машка была в больнице, а наш Арсен считает, что музыку пишут не для того, чтобы потом некоторые под неё дёргались… Короче, дождавшись, пока тётя Оля уйдёт домой, в село мы отправились вдвоём с Веркой, потанцевали не очень долго, что-то дискотека в тот вечер была неудачная, и решили вернуться на ферму. Было часов одиннадцать, может чуть больше. От села до фермы недалеко. Узкая асфальтированная дорога идет полями, а перед самой фермой проходит через густые дубовые заросли, небольшой такой лесочек. Мы с Веркой поднялись почти до него, когда вдруг из-за ежевичного куста, черневшего у дороги, перед нами вылезли трое.
Мы, конечно, сразу - назад. Внизу село, люди… Но за нашими спинами, оказывается, шли ещё двое, а мы болтали и не замечали их.
Сердце у меня сразу провалилось куда-то очень глубоко.
Понятное дело, никто не станет лезть на гору только для того, чтобы сказать: "Привет, девчонки!". Понятное дело, что может понадобиться ночью парням от девушек…
Если бы я шла с Машкой, я бы так не струсила…
Я схватила Верку за руку и потянула в сторону. Там, на поле, хоть каменюку можно подобрать, чтоб отбиваться. Нас на поле не пустили.
- Куда, р-рыбочки?! - удивился один из верхних.
Низко висели крупные звёзды, чёрной волною к небу поднималась наша гора, темнели кусты, их верхушки золотил свет прожекторов фермы. И до дому вроде бы недалеко, но всё ж и не так близко, чтобы там услышали как зовём на помощь.