А в избе усадил разведчика к самовару, сам ушел к себе, за отгороженное занавеской место, ломать принесенную ковригу. Когда вернулся, Ваня уже спал, так и не сняв мокрых лаптей, подложив на пол старенький зипунишко. Помначштаба бережно укрыл его своим полушубком, погладил жесткими пальцами по светлым волосам и в трепаном, времен старой службы, матросском бушлате отправился в штаб полка - докладывать донесение.
8
Как ни готовились красные к отражению белогвардейского удара, колчаковцы на сей раз взяли верх: прорвали оборону, захватили прифронтовые селения и устремились дальше. Тогда-то и разыгралась трагедия с пленными, о которой рассказывал своей семье Ванин отец Петро Карасов, своими глазами наблюдавший ее и еле живой от пережитого ужаса возвратившийся домой.
Но ни сам Ваня, ни командование полка, при штабе которого он числился, не узнали тем утром о приключившейся под Тулумбасами трагедии. Красные отступали. Начштаба полка был убит в бою, и его должность исполнял теперь Тиняков. Раненный в плечо, он ехал на кошевке вместе с Ваней Карасевым, юным бойцом. Ваня сжимал свою винтовку и был сам не свой: сегодня он стрелял из нее по белякам. Выстрелил раз семь или восемь, и, кажется, даже упал после выстрела колчаковский солдат, впрочем, может быть, это он споткнулся, потому что после падения все равно продолжал двигаться вперед. Мальчик испугался. Что делать: стрелять еще или бежать что есть духу? Но тут Тикяков здоровой рукой сорвал Ваню со снежного увала, за которым он укрылся, и потащил в повозку.
Стали подъезжать к Марково, родному Ваниному селу. Рану Тинякова перевязали еще на позиции, но Ваня видел, что новому начштаба сильно нездоровится, лицо его горело, губы обметало, он мучительно сглатывал, и Ваня догадывался, что Ивану Егорычу хочется пить. Поэтому, как только въехали в Марково, он сразу велел вознице остановиться у крайнего дома. Это был дом Борисовых, тот самый дом, где Ваня еще совсем недавно со своими сверстниками дулся напролет в карты.
И Борисов-старший, и Яшка, и хозяйка Офониха настороженно встретили явившегося к ним в солдатской шинельке, в папахе с красной лентой соседского мальчишку Ванюшку.
- Ваньша, ты ли? - спросил Яшкин отец.
- Он, он, анчутка, богов противник, - поддакнул забредший в гости и успевший уже натрескаться бражки отец Илларион. - Ох, Ваньша, Ваньша, мало об тебя батогов извели.
- Ладно, некогда мне! - отрывисто и сурово сказал Ваня. - Дай-ко мне, тетка Аня, водицы, раненого командира напоить надо.
Офониха торопливо вынесла ковшик с водой, буркнула:
- Хоть бы ковшик-от вернул, он ведь ишо не обчий!
Тнняков пил жадно, задыхаясь и постанывая: пришлось сбегать еще за ковшиком, тогда только жажда утолилась. Ваня отнес Борисовым посудину и с неприязнью смотрел, как Яшкина мать, завернув ее в холстину, отдала, будто бы опоганенную, пьяному батюшке: святить. Старший же Борисов, Офоня, молодецки подкрякивая, пытался затеять разговор:
- Дак ты, значит, Ваньша, в красных теперь? Комиссаришь, значит?
- Да нет, что вы! У нас ведь в армии не одни комиссары, много рядовых бойцов. Вот я рядовой и есть.
- А то, что комиссару напиться носишь, так это, значит, вроде слуги, лакея, ага? Как, значит, полностью его ублаготворишь, он тебя в комиссары произведет? Хоро-ошие, гли-ко, у вас дела!
- Дурни вы! - мальчик сжал кулаки. - Раненого не жалеете! Когда ваш Яшка ногу гвоздем проколол, так я его две версты на себе волок. А теперь…
- Ступай, ступай, милой, с боушком, - каркнула Офоннха. - Мы тебя не забидели!
- Да уж, ступай! - оскалился Офоня. - Тут не ступай, тут вишь, как дерут - только голяшки сверкают. Ничего-о, далеко не убежите! Станем в скорых порах вас занистожать.
А поп Илларион просипел в спину уходящему Ванюшке:
- Придет господин раба того в день, в которой он не ожидает, и подвергнет его одной участи с неверными!
Ваня, нахохлившись, ехал по деревне. У ворот его дома стояла мать с маленькой Анюткой и смотрела на текущих дорогой мимо отступающих красных. Мальчик сунулся лицом в дно кошевки, чтобы проехать незамеченным. Ему не хотелось, чтобы мать бежала рядом, плакала, просила вернуться. И еще - неудобно перед родней и знакомыми за то, что вот они, Красная Армия, самая что ни на есть народная, вынуждены отступать перед белогвардейскими войсками. И так уж исстыдили, испозорили за это в избе у Борисовых, уши горели от горя и обиды.
Тиняков растрепал ему волосы здоровой рукой, накрыл пологом.
- Дай я тебя от них прикрою. Правильно, стыдиться надо, но только больно не горюй, самое главное в человеке - вера должна быть. В себя, в свое дело. Пока он верит - живет и действует. А мы с тобой еще пошебуршим, рабочий люд так скоро им не извести!
На большое наступление колчаковцев все-таки не хватило. Откатившись, красные части остановились и снова начали собираться с силами. Приходили люди из окрестных деревень, из Перми, из других городов и селений губернии, пополнялись роты и эскадроны. Снова полк, где служил Ваня, стал сильным и полнокровным. Целыми днями командиры учили бойцов обращению с оружием и разным военным приемам, комиссары проводили политбеседы. Даже газетка стала выходить, хоть и на плохой, серой, как мешковина, бумаге. Повеселевший Тиняков много занимался с разведчиками, гонял их по окрестным лесам и полям, а Ванюшке, верному своему адъютанту, говорил:
- Старайся, брат Ваня, тот еще не боец, кто десяток полных котлов каши не съел да тыщу верст пехом не оттопал.
Однажды он сказал Карасову:
- Ну, кажись, пришла твоя пора, Иван. В разведку надо идти. Так что готовься.
- Ну и подумаешь, беда какая! - бодро воскликнул Ваня. - Али я не ходил в нее, в разведку-то? Ну, и еще схожу.
- Ты, милок, не равняй ту разведку с этой. Связника сыграть - что-то отнести, что-то принести, кого-то найти, передать - дело сложное, но не очень, хоть там тоже своя опасность есть. Только связнику особо работать головой не приходится, он все заранее знает и все по заранее учтенному делает. А настоящая разведка - это когда те сведения, за которыми связник ходит, собираются. В их сборе - вся суть разведчицкой работы. Дело серьезное, брат, сам разведотдел дивизии данные просит. Я думал, думал: кого, кроме тебя, послать? Ты местный, это очень важно. Во-вторых, по возрасту к тебе меньше подозрений. В-третьих, требуют сведения как раз по линии Марково - Бородино, а там ведь родные твои места. В Марково сейчас штаб колчаковского отряда, а какого, что за численность, вооружение, есть ли артиллерия, сколько лошадей, кадровая или мобилизованная часть - неизвестно; врастопырку же бить не годится. Жалко, нет в ваших местах такого Кузьмы Иваныча, к которому ты тогда ходил, вот не человек, а целый клад… Ладно, Ванюш, давай слушай теперь свою науку. Вот что заруби на носу, браток, - Тиняков глянул Ване в глаза. - Главное в разведке - это тайна, то есть знать о человеке, что он разведчик, должны только самые надежные люди, и никто больше. Ну-ка, проверим, кого ты мне назовешь?
- Тятька с мамкой. Тетка Агаха, Санко Ерашков… Ну, у меня еще ребят по деревне знакомых много.
- Хватит, хватит! Много-то что? Я ведь говорил тебе. Много вредно. Так-то вот. Тятька, мамка да Агаха эта самая - народ надежный, понятно, родня. А вот Санко-то? Друг, говоришь? Друзья тоже разные бывают. Из бедных хоть, нет? Дело другое, но смотри все ж таки…
9
Время было дорого. Уже через сутки Ваня, тщательно проинструктированный и напутствованный Тиняковым и товарищем из разведотдела дивизии, топал по дороге, ведущей в сторону Марково. Первая остановка намечена была в Бородино, у тетки Агахи. Одинокая тетка, вдова, любившая всех карасовских детей, встретила его с пребольшой радостью:
- Ваничка-золотко-родимой-сладко-ой! Ты откудова набежал? Где ино был? Ведь тебя мамка-то с тятькой потеряли. Ой, возьму-ко я веник! Ой, отлуплю!
- Ты, тетка, - запыхтел намаявшийся на морозе гостенек, - чем шуметь на меня, лучше напои-ко, накорми да спать уложи. А утро вечера, как говорится, мудренее.
- Ух, да ты какой стал! - хохотала Агаха. - Как старшим-то зубатишь. Недаром, видно, слышь-ко, баяли про тебя, что ты большевистом стал. Давай ешь шаньги-те, Ванюшка.
Ваня наелся шанег, отогрелся и уснул на печке. Утром же, пробудившись, поучал тетку:
- Ты никому не сказывай, что я к тебе пришел. За это тебе от красных, когда придут, будет агромадная благодарность. А если хошь остатний век на богатинок спину гнуть, тогда ступай и доноси самому главному колчаку. Меня исказнят, а тебе пуд муки дадут или тридцать рублев. Как Иуде.
- Сам ты Иуда! - озлилась тетка, забегала по избе. - Ведь, нехристь, право, не постеснялся тетке родной такое выговорить! Я ли тебя не любила-а! Я ли тебя не холила-а!
- З-замолчь! - сурово сказал с печки юный разведчик. - Как ты можешь понимать военную регуляцию! Сказано тебе - я человек тайный, казенный, ну вот и все. Каки стоят в деревне войска?
- У нас никого, Ваня, нету. - Тетка успокоилась и стала замешивать квашню. - Каки стояли, дак ушли. У нас ведь деревня-то маленькая. Ушли, стрелили напоследок двух болезных - учителя да Ваську Наберуху, коновала. Учителя - чтобы не грамотничал, не умничал тут, а Ваську - почти что так просто. Кобылу ихнюю, слышь, взялся лечить, а она возьми да сдохни. Они и вырешили: дескать, нарочно, Васька, мол, вредитель. Господи! Да от него и сроду-то никакого толку никогда не было.
- Ты сбегай, теть, в Марково, - попросил Ваня. - Мамке с тятькой шепни: я, мол, здесь, пущай ждут. Да по дороге к Ерашковым загляни, я тебе чичас для Санка гумагу сочиню.
- Какую, Ваня, гумагу?
- Это тебе пока не положено знать. Ты еще на службе не состояла, а тут строгое военное наименование. Дай-ко карандаш.
Агаха нашла карандаш, ворча, достала из-за божницы четвертушку чистой бумаги, и Ваня, помаявшись над нею, сочинил послание:
"Санко здорово есть большое дело но пока надо увидецца ты бежи и никому не говори даже матере своей и никому ребятам, а мы договоримся вечно твой Иван Карас".
Эту бумагу он сложил так, чтобы она получилась как можно мельче, сам запрятал ее за подклад теткиной плюшевой душегреечки и внушил:
- Это есть наиважнейший секретный, тайный военный документ! Ты, если с ним все толком обладишь, будешь у меня самая что ни на есть распрекрасная революционерка!
- Ладно, ладно! Растыркался, тоже мне, - посмеялась, уходя, тетка. Однако Ваню заперла крепко, не велела никому открывать и наказала: - Ты, Ванюшка, смотри тут, тихонько! Люди-те, сам знаешь, какие разные бывают. Станешь по избе соваться без толку - ан кто-нибудь в окошко-то и узрит. Вот будет тебе тогда наиважнеюще… секретно… военно.
Агаха ушла, а вернулась уже в сумерках, вместе с другом-закадыкой Ваниным, Санком. Тот, войдя в выстывшую избу, заозирался было, отыскивая Ивана, да тетка помогла ему, подтолкнув к печке:
- Полезай наверх. Он ведь у нас теперя как начальство: лишний раз не покажется. Лезь, лезь, говорю, голова два уха!
- Ваньте, ты тамо, ли чё ли?
- Ага, - донесся из-за трубы толстый бас. - Лезь, Сано, ко мне.
- Сам слезай!
- Мне нельзя. Я человек тайный, военный.
- Вона что!
- Лезь, лезь давай!
На печке они сразу стали бороться, хихикать, подняли такую возню и пыль, что тетка заругалась:
- Ну-ко, бездельники, счас веником нахвостаю!
- Як дедушке отпросился, - рассказывал Санко. - У меня дедушко в Бородино живет. А про тебя мне Яшка Борисов да ромкинские ребята баяли: дескать, ты состоишь услужником при наиглавнейшем красном комиссарине. Еще говорили, будто ты к ним заезжал, когда красные отступали. А пошто ко мне не заглянул, а, Вань?
- Некогда было. Ладно, после расскажу. А Яшка врет, проклятый, и ромкинские ребята тоже врут! Никаких услужников у красных нет. Ни у комиссаров, ни у командиров. Есть адъютанты, ординарцы у большого начальства - ну, так это ведь совсем не то, это штука военная, без нее нигде нельзя! Да и тоже, Сано, под командой живут: нонче адъютант, а завтра снова боец или командир. А Тиняков, Иван Егорыч, с которым я тогда был, мне завроде старшего товарища, хоть я и под его начальством. Мужик хороший. Начштаба по разведке, понял?
- Кто, кто? - вскидывался любопытный Санко.
- Ктокало! Так и хошь, чтобы я тебе военную тайну выдал. А если хошь, тогда божись, что никому не расскажешь.
- Хос-споди исусе! - закрестился друг. - Я ведь, знашь, никогда… Чес-сна мамина могила!
- Ну вот, так-то лучше. Скажу, так и быть, как мужик мужику. Скоро начнется, Сано, наше наступление, и тогда уж колчаков погоним до самой Сибири, вот увидишь. А я послан красным командованием, чтобы разведать беляцкие военные силы. Понял?
- Не.
- Да чтобы воевать-то, надо знать, поди-ко, с кем да с чем! Какая часть супротив твоей стоит, какое у нее вооруженье, сколь пулеметов, орудий, где стоят и протче. Где в Марково, например, колчаки главную позицию держат?
- Это я знаю! - сказал Сано. - Они у леса, за деревней, всю землю лопатами, ломами да кирками изрыли, день и ночь там солдаты попеременке сидят. Посидят-посидят да в деревню идут. А на смену им другие из домов топают.
- Молодец! - похвалил друга Ваня. - Если не врешь, вынесу после успешного наступленья благодарность перед строем. У нас положено.
Санко Ерашков посмотрел на товарища уважительно.
- А только это одно мне мало знать! Где пулеметы, где пушки стоят, где основные, где запасные позиции, что за части, в каком доме штаб - вишь ты, сколь набирается!
- Штаб-от ихний, Вань, у Ромкиных в доме, там и офицеры толкутся, и караул стоит целые сутки. Сеньке Ромкину, слышь, погон подарили, дак он его на грудь нацепил, вроде как орден. Красу-уется!..
- Я ему покажу погон! Живо сниму. - Ваня сплюнул на пол.
- Ох, Ванька, Ванька, скажу отцу, надерет он тебя… - снова заворчала Агаха.
- Где пушки стоят, тоже знаю! - расходился тем временем Санко. - Солдаты мужиков-то деревенских не пущают, стрелить грозятся, а мы бегаем, нам хлебца иной раз дают да каши. Я ужо и иную прислугу знаю: фийверкеры там, ездовые… Четыре пушки знаю, где стоят. А пулеметов у них сколь-то там, в окопах и землянках, а сколь-то в селе. Когда ученье, их солдаты туда-сюда таскают. Солдат-то - штук триста, поди, а то и поболе.
- Побо-оле! Сколь поболе-то? Может, пятьсот?
- Может, и пятьсот, - подумав, ответил Ерашков. - Может, и пятьсот двадцать. Хотя нет, пятьсот двадцать не будет, поди…
Затопленная Агахой печка стала нажигать зад, Санко заерзал, хотел слезть, но Ваня удержал его:
- Э-э, ты куда?
- Пойду я к дедушку, а то он даст мне бучку, если поздно заявлюся. Не век ведь с тобой на печке-то сидеть, от людей прятаться. Даже в карты не поиграть.
- Я говорил, что мне нельзя? Говорил? А ты не понял? Ух, Сано! Ладно, завтра, когда еще не светло будет, забежишь за мной. В Марково пойдем.
- Ку-уда? - заполошилась тетка. - Только там и ждали тебя! Схватят - где и был!
- Обожди, не гуди. Ты мамке с тятькой сказала, что я здесь?
- Сказала, да тятьки-то не было дома, а мать… Еле отвязалась я от нее! Хотела за мной сюда бежать, пришлось наврать, что ты не у меня ночуешь, незнамо где. Уж не ходил бы ты туда, Ванюшка, солдаты с офицерами там ведь на каждом шагу шныряют. Иные таковы суровые, прямо страсть!
- Все равно, тетка. Как справный красный боец должен я теперь задание свое исполнять, а как примерный сын - мамку с тятькой проведать. Не так, что ли? Ну-ко, отвечай!
- Ох, Ваньша, Ваньша! Ты-то примерный сын? А кто из дому бегал?
- То другое дело. То дело революционное.
- Так оно… Да только сидел бы да сидел у меня, не ходил никуды. Вон Санко-то все узнает, завтра вечером набежит опять да и расскажет.
- Санко… - Ваня покрутил пальцем вокруг носа, словно закручивал ус, с высоты печки глянул на одевающегося друга. - Санко, конечно, мужик свой, неплохой, красноармейской породы. Однако разведчицкое дело еще не постиг. Как я могу одному ему довериться? Возьмет да наврет или еще что-нибудь не то узнает. А мне потом за это перед товарищем Тиняковым, Иван Егорычем, ответ держать? Была нужда.
Дружок Санко покряхтел немного - обиделся - и сказал:
- Ты, Ваньша, с утра со мной лучше не ходи. Увидит тебя кто-нибудь в деревне да и побежит в ромкинский дом, офицерам доносить. Знают ведь, где ты, Офоня с бабой да батюшка Илларион всем расшумели. Ты давай-ко лучше вечерком, я тебя за нашей оградой ждать буду. А днем я по позиции на лыжах пробегу, еще раз те пушки посмотрю. И у ребят поспрошаю, у кого в избе пулеметы стоят. Так ведь лучше будет, а, верно, Вань?
Подумав, Ваня согласился.
- Ты только и вечером поосторожничай, Вань, - попросил его, уходя, Санко. - У нас в избе, слышь-ко, два солдата стоят, а у вас тоже солдат. Так что ты тихонько давай.
- Да что ты, Санко. Нам ведь это, разведчикам, не впервой. Вот зажмурю глаза, скажу: "Эх, честная разведчицка праматерь, Акулина-троеручица, выводи-ко давай!" - так все и будет ладно.
Разведчицкую матерь Акулину любил поминать - во гневе ли, благодушии - товарищ Тиняков.
10
На другой день, лишь стемнело, Ваня Карасов отправился в Марково. Через ворота он проходить не стал, потому что там дежурил белогвардейский пост, а, увязая в снегу, забрал немножко влево, к лесу, перелез изгородь и оказался в родном селе. Дальше на улицу было махнуть - пара пустяков. А вот и Санушков дом, милого друга.
- Э-эй, Сано!
- Здесь, здесь я, Вань! Иди-ко быстрей.
Они зашептались за оградой. Ерашков обсказывал все так толково, что Ваня аж подивился вслух его наблюдательности и сообразительности.
- Да ты, глянь, совсем бедовый, Санко! Тебе бы самый след разведчиком быть.
Тот гордо, солидно выпрямился, вздернул подбородок и вытащил из рукава латаной-перелатаной, расползающейся шубейки сложенную бумагу.
- Карандашиком, Вань, начеркал, как да чего. И где пушки стоят, и как окопы нарыты. И где пулеметы по избам. Сколь офицеров у Ромкиных, у кого сколь солдат на постое. Лошади, да что да…
Ваня сунул бумагу себе в шапку, крепко пожал другу руку:
- Спасибо, Сано, побегу я. Мамке с тятькой надо показаться. А ты у меня будешь распрекрасный большевицкий боец!
Сторожась, прижимаясь к домам, Ваня поспешил к своей избе. Зашел сбоку, отыскал чистое место в покрытом морозным рисунком стекле, глянул внутрь. Отец сидел на лавке, возил куском вара по скрученным суровым ниткам - собирался, видно, чинить валенок. На кованом сундуке, под лоскутным одеялком, спала сестра Анька. Братья Гришка и Петька со страшным ревом молотили друг друга на полу. "Ужо я вас!" - топала на них мать и замахивалась. Братья - ноль внимания. Младший, Васька, сидел в зыбке и сосал кулачок. От радости, что видит опять всех, у Вани слезы защипали глаза, и он сипло закашлял, удерживая плач. Стало жарко в носу, в висках; непослушной рукой он застучал в замерзшее окошко.
- Кто там? - мать метнулась к стеколку.
Ваня махнул ей рукой и побежал на крыльцо.
- Ой! Ты ли, Ванюшка? - вскрикнула Фекла.
- Я, мамка, я! - забормотал он.
Фекла снова ойкнула и тоже заплакала. Так они стояли, обнявшись, пока не вышел отец и не спросил:
- Кого бог принес, мать? - И потом так же растерянно стоял рядом, не зная, как вести себя с внезапно объявившимся сыном. Только губы прыгали.