- Кабушкин! - вызвала Полина Петровна. - Рассказывай.
Он поднялся и, вспомнив прочитанное, ответил на её вопрос.
- Мало, - сказала учительница и начала задавать ему другие вопросы.
Обычно память не подводила Ваню. А сегодня что-то случилось: он перепутал озёра Байкал с Балхашем и не ответил, какие там рыбы водятся. Даже вспотел - жарко стало.
- Садись, Кабушкин, - вздохнула учительница. - Плохо знаешь. Учил бы хоть немного… Байкал - пресноводное, самое глубокое в мире озеро. А в Балхаше вода пресная только в западной части. Поэтому и рыба разная.
Остального Ваня уже не слышал. "Эх, Николай Филиппович! - пожалел он. - Скорей бы выходил из больницы". От кого же ещё ждать помощи?.. Такой человек и лежит, в больнице! Говорят, он и там продолжает научную работу: пишет книгу об истории Казани. В школе организовал кружок по изучению местного края. И даже написали Горькому!
В тот хорошо запомнившийся день учитель пришёл на занятие кружка в новом костюме. На белоснежной рубашке чёрный галстук-бабочка. Положил на стол какие-то бумаги, сказал торжественно:
- Сегодня будем писать письмо Алексею Максимовичу Горькому. В Италию.
В классе притихли. Письмо Горькому! Но что же напишут они, ученики, такому писателю? Какие слова найдут?
- Это письмо не должно быть обычным письмом привета, - продолжал Николай Филиппович. - Давайте попросим, чтобы Горький написал нам о своей жизни в Казани. Когда, на какой улице, в каком доме и сколько времени жил он - обо всём расспросим. Короче, напишите всё, что хотели бы узнать. Каждый пишет сам…
Ваня долго сидел над бумагой, пока не вывел: "Дорогой Алексей Максимович! Вам ученики нашего кружка по изучению родного края шлют из города Казани пламенный привет, желают скорейшего выздоровления и творческих успехов…" Но дальше, как говорится, лодка не пошла - уткнулась в берег. Ваня ещё мало знал о Горьком. Чувствуя себя неловко, поглядывал по сторонам. И у Тамары, сидевшей рядом, письмо, видать, не подвигалось. А вот Харис написал уже полстраницы. Он спрашивал про сад Фукса, про Фёдоровский холм, про какие-то монастыри. Зачем они Харису - Ваня так и не понял.
Николай Филиппович собрал все письма, написанные учениками, нашёл в каждом что-нибудь важное и затем объединил их в одно письмо. Начиналось оно словами, придуманными Ваней. Заканчивалось вопросами Хариса. На другом листе бумаги Тамара начертила план города Казани, попросив Алексея Максимовича сделать на этом плане свои пометки. На конверте с одной стороны по-русски, с другой - по-итальянски написали крупным почерком: "Италия, Сорренто. Алексею Максимовичу Пешкову-Горькому".
Считая дни, затем и недели, с нетерпением ждали ответа. Гумер и Андрейка пророчили: разве напишет он вам, не ждите. Но письмо пришло. Николай Филиппович прочитал его в большом зале всем ученикам:
"Кружку казанских краеведов.
С искренним удовольствием исполняю ваше желание, уважаемые товарищи.
Возвращаю план с моими объяснениями и прилагаю изображение моё.
Вы, краеведы, по всей России работаете так прекрасно, что очень хотелось бы чем-то поблагодарить вас от души.
Не нуждаетесь ли вы в каких-либо снимках Италии?
Сообщите, немедля вышлю. Не нужны ли мои книги?
Желаю всем вам доброго здоровья и успехов в трудах.
А. Пешков.
21/II 28 г. Сорренто.".
Зал притих, словно писатель сам вернулся, прочитав своё письмо. Николай Филиппович тоже был взволнован. Вытащив из конверта план города, нарисованный Тамарой, он показал его всему залу.
- Тут Алексей Максимович сделал свои пометки!
Зал зааплодировал. Ваня, подмигнув Андрейке и Гумеру, хлопал в ладоши сильнее всех…
А теперь вот Николай Филиппович в больнице. Что если написать ему письмо? Или даже навестить его? В письме ведь всего не расскажешь. А так он поймёт Ваню с одного взгляда. Посмотрит, прищурив синие глаза, и тут же узнает, о чём ты сейчас думаешь. Если твоё дело ему по душе, улыбается, показывая ровные белые зубы, головой кивает. И лоб у него красивый, и глаэа. Когда Николай Филиппович причешет свои шелковистые светлые волосы, то становится похожим на Ивана-Царевича. Раз Ваня увидел его прислонившимся к белой берёзе на сцене. Учитель пел какую-то народную песню. Школьная сцена с декорациями, знакомые стены, украшенные рисунками, словно растаяли, а где-то рядом затренькал, ударяясь о мелкие камешки, лесной родник. Доносились оттуда звуки серебряных гривенников. Да в раскрытые окна веяло прохладой не от родника, от пришкольного сада, сплошь усеянного цветами. А в саду, перегоняя друг друга, пели соловьи…
- Ваня! Звонок же был. Идём на улицу, - пригласил Харис.
- А?.. Звонок?.. Идём, идём. А то спать захотелось.
- Спать? Но урок был интересным. Ты разве не слушал?
- Нет. О Николае Филипповиче думал…
Подошла Тамара.
- Ваня, после уроков посидим во дворе школы, - неожиданно предложила она. - Может, и не будем растягивать на два часа?
О чём она спросила, эта девчонка? Почему они должны сидеть во дворе?
Словно желая внести ясность в разговор, тут же подкатился, как мяч, Яшка Соловей. Посмотрел на Тамару свысока и начал её дразнить:
- За учёбу-то хорошую, красавица, будешь так всегда наказана. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!
Тамара чуть не заплакала:
- Я не виновата. Полина Петровна поручила… Велела мне после уроков повторить…
Светлана, заметив смущённую подругу, выгнала Соловья из класса:
- Не суйся, куда не просят!
- А я и сам в отличники не лезу, - ответил Яшка, хлопнув дверью.
Ваня задумался: почему наказали Тамару? Ведь она и так перегружена. Вон к Соловью никого не прикрепляют. Тамара же и в учкоме, и в отряде, и редактор стенной газеты. Вези, мол, пока передвигаешь ноги!..
Ваня и Харис последними спустились по лестнице на школьное крыльцо, затем по гладким перилам съехали во двор, заполненный ребятами.
Обычно во время уроков он бывает тихим. Сюда не проникают шум и гам с улицы: трёхэтажное здание построено буквой "Г". Но как только прозвенит звонок, с первых двух этажей выбегают ученики младших-классов. Следом за ними спускаются и старшеклассники. Однако даже их не заставишь спокойно прохаживаться по двору. Все бегают, играют. Зимой - в снежки, весной - в "кто ударил". Только и слышишь со всех сторон: шлёп да шлёп ладонями. Деревцам во дворе достаётся. Особенно молодому клёну, что у ворот. Его, беднягу, задевает каждый, кто проходит мимо. Даже однажды совсем согнули. Ваня принёс тогда из дому подпорку и выправил дерево, уже просившее пощады у всех прохожих. Теперь этот клён окреп и вырос, чуть наклонившись в другую сторону - к белой берёзке, похожей на девушку. Если бы Ваня был художником, то нарисовал бы у этой берёзы Тамару в белом платье. Непонятно, где ходят художники и куда они смотрят. Зато у мальчишек глаза острые. Заметив, что Ваня подолгу любуется деревьями, они догадались, в чём дело.
- Боишься, как бы не помешали друг другу, - сказал Яшка.
- Не помешают.
- Но твоему кленочку не дотянуться до берёзки, - заверил Андрейка и, не скрывая зависти, шепнул ему на ухо - Как тебе, телёночку, до твоей Тамары…
Сегодня день тёплый, солнечный. В ярко-зелёном саду расцвела сирень. Вот-вот зацветёт черёмуха. Воздух во дворе такой, что в класс не хочется. Ваня посмотрел на Хариса.
- Пойдём, - кивнул тот в глубину двора. - Поиграем с ребятами.
- В разбойники?
- В "махнушку".
Оба рассмеялись. Они решили недавно работать и жить, как взрослые, водить по улицам трамваи, а тут вдруг такая пустая забава. Девчата вон в белых передниках, похожие на бабочек, играют в "классики". Мальчишки поменьше, напоминающие рассерженных шмелей, топчутся на месте и подбрасывают пяткой "махнушку", сшитую из тряпок. А вот и Андрюшка с приятелями. Тоже маху не дают - наверное, обогнали всех мальчишек.
- Не хочу к ним, Харис, - признался Ваня. - Скажут: ага, испугались.
- Тогда пойдём.
Бросив игру, мальчишки уставились на двух друзей. Андрейка по-взрослому подал Ване руку:
- Привет. Ну как дела?
- Так себе…
- Говорят, в отделении вам языки развязали! Пальцы прищемили дверью? Правда?
- Правда, правда, - заверил Яшка. - Там запоёшь. Не отвертишься.
- Нас там никто не мучил и мы не пели, - ответил Ваня.
- Да и петь было нечего - мы же не видели, куда вы бросили свои окурки.
- За что же нас оштрафовали?
- Сами виноваты… Я же говорил вам, а вы не послушались…
- И слушать не будем. Ты нас продал! - заявил Соловей.
- Что?!
- А то!
- Возьми обратно, Яшка!
- Не возьму!
- Ах так! - Ваня бросился на Яшку.
Но в это время из окна выглянула Полина Петровна. Закрываясь ладонью от солнечных лучей, она крикнула:
- Кабушкин! Ты снова дерёшься? Опять что-то хочешь выкинуть? Тебе, вижу, мало двойки?.. Ступайте все в класс!
Зазвенел звонок, и ребята, не оглядываясь, побежали в школу. Ваня схватил за рукав Хариса.
- Принеси мою сумку домой, - попросил он и, повернувшись, направился к трамвайной остановке.
"Так ходить нельзя"
Обидели его снова. Без вины. Уйти бы сейчас далеко, далеко, потом куда-нибудь уехать, ещё подальше, и сделать бы там что-нибудь необычное. Прислали бы тогда ему письмо: приглашаем, дескать, в гости, в школу. Конечно, Ваня приедет, не откажется… И вот вся школа собирается в большом зале. Ваню приглашают подняться в президиум. Он идёт, не улыбаясь, потому что в его сердце горечь. Садится на сцене за большим столом, рядом с директором, и видит внизу на первой скамейке Полину Петровну. Ах, вот она! Сидит и смотрит под ноги. Пусть будет ей уроком, чтобы не обижала без причины. Что же особенного сделал он сегодня? Яшку хотел проучить…
- Стой! - неожиданно крикнул извозчик.
Ваня попятился от взмахнувшего кнутом "барабуса".
- Или тебе свет не мил, негодник?! Ясным днём под колёса лезешь! - кричал бородач.
"Куда ж это я попал?" - удивился Ваня. Замечтавшись, он дошёл уже до улицы Гоголя.
- Потише, гражданин! - сказала извозчику сидевшая в тарантасе полная женщина. - Все бока растрясло!
- То растрясёт, - заметил какой-то прохожий,
- Когда колесо хромает…
Извозчик остановил коня и спрыгнул с козел.
- Уйди, оборванец, - прошипел он Ване. - Стоишь, как пень у дороги!
- А может, он вор? - заинтересовалась женщина. - Смотрите на его рубашку: словно из-под лодки вылез.
- Карманник! - убеждённо сказал извозчик, закрепляя колесо чекой.
Вокруг собирался народ.
- Нельзя называть карманником того, кто в рваной рубахе, - заступился пожилой рабочий.
- Знаем их. Долго будешь стоять с открытым ртом и тебя вмиг обчистят!
После таких слов рослого упитанного извозчика с рыжими усами, намотавшего вожжи на руки, люди стали смотреть на Ваню с подозрением. Его залатанная рубаха и штаны с прорехой, заштопанной белыми нитками, настораживали каждого.
- Может, беспризорник? - робко спросила какая-то бабушка…
"Хорошо хоть милиционера не видно", - подумал Ваня, присматриваясь, где бы улизнуть ему из этого круга.
Но, как говорит пословица: где тонко, там и рвётся. Заливаясь пронзительным свистом, подбежал милиционер. "Ну, конец, уведёт!" - решил Ваня. Тут ещё и "барабус" повысил голос…
К счастью, мимо проходил с работы отец Хариса. Он заступился:
- Не трогайте мальчика. Это мой сосед.
- Как его зовут? - спросил милиционер.
- Имамжан.
- А вот он себя назвал Иваном. Кому же верить?
- И он прав, и я, - сказал дядя Бикбай. - Имя ему - по документу - Иван. А моя жена зовёт егоз Имамжан…
Милиционер улыбнулся. Но для порядка всё же записал фамилии обоих, адрес каждого и, словно говоря, что можно им теперь идти домой, приложил к фуражке руку.
Когда немного отошли, дядя Бикбай, осмотрев Ваню с головы до ног, сказал:
- Посмотри, какой у тебя вид! Так нельзя ходить по улицам. Татары говорят: человека встречают, глядя прежде на его наряд. Извозчик назвал тебя карманником. Правильно сказал: ты похож на воришку. Брюки порваны, рубашка порвана, сандали каши просят. Куда же это годится? Надо ходить опрятнее. Самому шить научиться. Придёшь, я научу тебя. Сделаю портным. Вырастешь, спасибо скажешь. Приходи сегодня вечером. Тётя Хаерниса блинов испечёт. Она тебя любит: Имамжан, говорит, молодец. Ты не обижайся, что мы тебя так называем. Это хорошее слово. У нас все имена хорошие. Вот взять Бикбаев, - значит, богатый. Хаерниса - тоже хорошо: добрая жена, молодец жена…
Ваня улыбнулся, он знает: дядя Бикбай не зря хвалит свою жену. Тётя Хаерниса, как и другие татарские женщины, любит чистоту, порядок. Никогда не будет жаловаться, что времена тяжёлые. Из картошки умеет готовить самые вкусные блюда. Не грубит, на своих детей руку не поднимает, а их пятеро в доме: три мальчика и две девочки. Все такие тихие, скромные. Мальчики едят вместе из одной деревянной тарелки, спят на сакэ под одним одеялом. И все очень любят своих родителей. Когда Ваня стал захаживать к ним и на первых порах помогать Харису готовить уроки, тётя Хаерниса назвала его Имамжаном, а Харис покороче: просто Жаном. Так и зовут его в этой семье до сих пор - и маленькие братья, близнецы Надир и Тагир, часто бегающие вокруг печки друг за другом, и старшая, с чёрными косами Сагадат и, наконец, Муршида. Она умеет мыть полы так, что сверкают белизной до самой последней ступеньки на лестнице. Узнав недавно, что Сагадат и Муршида по-татарски означают Счастье и Скромность, Ваня удивился: лучших имён этим девочкам и не придумаешь.
- Дядя Бикбай, - спросил он, - что значит Харис по-татарски?
- Защитник, надёжный.
- О! - ещё больше удивился Ваня. - Какое вы точное имя дали… А Жан?
- Имам-жан… Так тебя зовёт моя Хаерниса потому, что русского слова "Иван" ей не выговорить. А Джан - значит: хороший, любимый.
- Спасибо.
Ване понравилось это короткое имя. Что-то было в нём призывное, как сигнал тревоги, обязывающее. Пожалуй, в самый раз для командира. Хотя теперь… Только бы вот поговорить с Николаем Филипповичем…
- Дядя Бикбай! Мне домой рано. Я зайду в больницу.
- Зачем?
Ваня пожал плечами.
- Нет, Имамжан, пойдём домой. Лекарство штука ненадёжная - одно место залечит, другое отравит. В больницу не ходи.
- Нельзя, дядя Бикбай. Там лежит наш больной учитель.
- А… Это уже другой разговор. Узнать, как здоровье учителя - дело похвальное. Мать молоком тебя кормит, учит ходить по комнате, а учитель, тот учит ходить по всему свету. Беги. Только постой - гостинец бы надо. Яблок, вишен. Без гостинца никак нельзя.
Ваня развёл руками: ничего нету у него, кроме дырявых карманов. И как это раньше не сообразил он, что надо в больницу идти с гостинцем. Было бы у него сейчас пять рублей, ни копейки не пожалел. Но ведь нет их, нет. А в чужой карман руку не запустишь. Вот усатый "барабус" обидел его, назвал карманником - и стыда было с гору. Нет, на такое дело у Вани рука не поднимется. Может цветов нарвать? Не обязательно бежать за ними на Казанку. Рядом садов достаточно - и сирень там в сплошном цвету. Не перевернётся мир из-за двух-трёх сломанных веток…
- Гостинца нет, - сказал Ваня. - Может, цветы понести?
- А где ты возьмёшь их?
- Это уж… там, - кивнул Ваня в сторону садов по Гостинодворской улице.
- Нельзя, Имамжан. Больному человеку гостинец нужен свой, не ворованный. Чтобы сон был спокойным, а день безоблачным… Зайдём-ка сюда, Имамжан, посмотрим…
Они спустились в магазинчик, расположенный в подвале.
Дядя Бикбай подозвал пальцем рослого продавца и что-то шепнул ему на ухо. Тот сначала вроде бы не согласился. Потом отвесил и положил в маленький бумажный пакет две-три горсти сушёного изюма и что-то чёрное, похожее на кислую пастилу.
- На, Имамжан, лети к учителю. Счастливый он оказался: ведь изюм для него удалось достать! Пусть выздоравливает.
Ваня поблагодарил дядю Бикбая и побежал в больницу.
До чего же хорошо пахнет, оказывается, изюм! Даже слюнки текут. Может, попробовать? Одну. Из-за одной-то ничего не будет. Никогда ведь он ещё не пробовал. Изюминка, такая сладкая, сама проскользнула в горло. За ней и вторая. Изюминки-непоседы, выглядывая из кулька, так и просятся в рот. Можно и третью - она сморщенная. И эту вот, надкушенную. А та вон вроде бы немного заплесневела… Постой, а что же он понесёт учителю? Ваня заметил, что изюму в пакетике осталось мало. "Хватит, - решил он. - Больше ни одной!"
Мальчику стало весело, и он зашагал быстрее. По узкому переулку вышел на улицу Галактионова. Это его любимая улица. По ней всегда ходил в школу Николай Филиппович. И Тамара теперь ходит… Вон, чуть подальше, двухэтажный дом, такой памятный. Сейчас Ваня подойдёт к нему. А эта вот многоэтажная громадина - бывший дом купца Кекина. Богатый был купец и жил роскошно. Вон как выделали ему карнизы казёнными кружевами. А купола на крыше - один красивее другого.
Ваня пересёк улицу от большого дома к маленькому. В этом сером домике напротив жил когда-то Лёша Пешков. Не жил, а мучился, работая по ночам в сыром подвале. Обо всём пережитом рассказал потом людям в своих книгах. Ваня читал их - "Мои университеты", "Хозяин", "Случай из жизни Макара"…
Эта улица называлась раньше Лядской. А в подвале двадцать четвёртого дома Лёша выпекал хозяину булки. Ваня приходил сюда недавно с одноклассниками. Николай Филиппович тогда рассказывал о Пешкове удивительные истории. Не зря, оказывается, Горьким писал: "Физически я родился в Нижнем Новгороде, а духовно - в Казани". В этом городе он бывал на собраниях в запрещённых кружках, прислушивался к тому, что говорят передовые люди.
Ваня задержался у двухэтажного дома, о котором так много рассказывал Николай Филиппович. Раньше здесь была булочная Деренкова. На чертеже, посланном Горькому, Алексей Максимович пометил дом этот цифрой три… Ване казалось, что в эту минуту может случиться чудо: вот-вот на крыльце появится Лёша Пешков. Нет, не появился. Ваня заглянул в подвальное окно - в пекарню. Там огромные корыта, разрушенная печь, земляной растрескавшийся пол. Здесь Лёша когда-то месил тесто ночью, а рано утром, повесив через плечо тяжёлую корзину с булками, разносил их по городу - в "Марусовку", университет, по квартирам. На дне корзины часто лежали запрещённые книги, которые надо было передать в надёжные руки.
А каким трудным был для Лёши 1887 год. Кругом безработица, беспорядки. Студенты университета собираются на сходку. Одного из зачинщиков этой сходки В. И. Ульянова ночью забирает полиция. Вскоре сажают в тюрьму и друзей Лёши - Плетнёва, Рубцова, студента Евреинова.