Пешков один остался. Без друзей. А тут ещё полюбил он красивую девушку, дочь хозяина, и та пренебрегла им, простым рабочим. Жить надоело. 12 декабря Пешков написал записку и поздно вечером пошёл на Фёдоровский холм у Казанки. В пути он встретил ночного сторожа, старика-татарина Мустафу Юнусова. Тот разговаривал с бродячим котёнком. "Возьми его, дедуся, - попросил Пешков, - спрячь за пазуху, а то замёрзнет"… Немного погодя старик услышал выстрел в побежал к обрыву над Казанкой. Там, на крутом откосе, лежал этот парень в крови. О котёнке позаботился, а сам себя не пожалел. Старик Мустафа доставил его в больницу. Лёше сделали операцию. Хорошо хоть пуля не задела сердце.
Когда же Пешков поднялся, церковники вызвали его в монастырь, на суд. Лёша сказал им: "Не тревожьте. Не то повешусь, на монастырских воротах!" Его тут же отлучили от церкви на семь лет…
"Вредные эти церковники, - подумал Ваня. - Как ни старались, а победить не смогли такого парня. И как ещё посмеялся над ними Горький! Что значит рук не опускать…" Ваня тоже не скиснет… А вот, наконец, и больница.
Едва приоткрыв тяжёлую дверь с медной ручкой, Ваня проскользнул в приёмную. Там из окошка выглянула тётя в белом колпаке.
- Передачу, мальчик? - поинтересовалась она, придвинув поближе к себе корзину, плетёную из гладких белых прутьев. - Кому? В какую палату?
- Пустите меня к Николаю Филипповичу, тётя. К учителю… Пожалуйста…
- К учителю? Его вчера, как тяжелобольного, перевели в четырнадцатую палату. К нему нельзя, мальчик.
- Почему?
- Карантин. Да и спят ещё все больные. Давай, что принёс.
- Нет, я сам, тётя.
- Сказала же: нельзя! Карантин. Если не понимаешь сказанного, прочти вот, - и, указав на стену, сердитая тётя громко захлопнула дверцу.
Нет, Ваню так легко уйти не заставишь. Выждав минуту, он позвал:
- Тётя!
Маленькое окошко снова приоткрылось:
- Что ещё?
- А на каком этаже четырнадцатая палата?
- На третьем. Второе окно с краю. Ступай в сад - увидишь.
- Спасибо.
- На здоровье. Только не вздумай кричать в саду, как заблудший козлёнок!
Зачем же кричать? Он, побывавший в самой церкви, сумеет забраться на третий этаж и без крика. Ну-ка, посмотрим…
Вскоре Ваня уже глядел на полураскрытое окно нужной ему палаты. Только вот как туда подняться; кирпичная стена такая гладкая, не залезешь. Неужели уйти отсюда, не увидев Николая Филипповича, не узнав о его здоровье?
Загадочная встреча
Усевшись в тени под забором, Ваня посмотрел на верхний этаж. Водосточная труба, вообще-то, кажется крепкой. Три этажа, если по три метра на каждый, - всего девять метров. А если упадёшь?.. Но зачем сейчас думать об этом? Надо подняться! Карниз второго этажа вроде бы надёжный. Свёрток можно взять в зубы… Стоп! А вон у правой стены от земли тянется длинная пожарная лестница на крышу. Окон там нет - никто не увидит. Подняться наверх и оттуда по трубе или вон по той колонне - к третьему этажу. Спускаться - не подниматься, куда легче.
Ваня затянул ремень потуже, сунул бумажный пакет за пазуху и, мягко ступая, как выходящий на ковёр цирковой борец, подошёл к железной лестнице. До первой перекладины руками не достать. Ваня с резвостью кошки прыгнул кверху, но лишь кончиками пальцев задел железо лестницы. Прыгнул ещё раз, и ещё. Нет, не ухватиться! Пока прыгал, совсем запыхался. Если так бессмысленно тратить силу, то, поднявшись наверх, можешь и свалиться. Как мешок. После и костей не соберёшь…
Вдоль забора, невдалеке, Ваня увидел битые кирпичи. Ага, собрать их и сложить под лестницей - лишь бы хватило встать на цыпочки. Так и сделал. Ухватившись руками за перекладину и извиваясь, как обезьяна, он полез наверх. Сердце гулко билось. Перекладины были прочные - хотелось карабкаться по ним всё выше и выше. Дышалось наверху легко, не то, что внизу. Нахохлившись, дремали под карнизом воробьи - такие здесь большие… А вот и крыша. Р-раз! - Ваня покинул лестницу, лёг на живот и посмотрел с крыши вниз. Балкон третьего этажа был совсем недалеко. Вот он - впору бы туда спрыгнуть. Ощущая дрожь во всём теле, Ваня свесил ноги с крыши. Но где же колонны балкона? Так долго не провисишь. Кажется, кисти рук оторвутся - будто их кто-то захлестнул бечёвкой и тянет кверху. Неужели Ваня сорвётся? Ведь колонна должна быть где-то рядом. Ах, вот она! Теперь, качнувшись, он обхватил её ногами. Разжал одну руку, затем другую - и вскоре тело его плавно заскользило вниз.
Упёршись наконец ногами в каменный выступ, Ваня вздохнул и осмотрелся. Золотистое солнце сияет в небе, таком просторном, что нет ему конца и края. Временами лёгкий ветерок доносит запах каких-то лекарств и цветущей сирени.
Две пунцовые бабочки с жёлтыми крапинками на крылышках порхают у самого балкона, словно приглашая Ваню двигаться дальше. Надо ведь ещё пройти по карнизу и приблизиться к четырнадцатой палате. Ну, это уже не трудно. Лишь бы только не увидели.
Вот и приоткрытое окно четырнадцатой палаты. На подоконнике в банке с водой цветы сирени. Ваня раскрыл белую раму и, вытащив из-под рубахи бумажный свёрток, позвал:
- Николай Филиппович! Вы здесь?
Ответа не было.
Ваня, просунувшись в окно, заглянул в комнату. Слева кровать пуста. Справа - на другой кровати кто-то лежит, накрывшись одеялом. Кто ж это? Вот он шевельнулся и, нехотя сбросив одеяло, начал подыматься. Лицо его бледное-бледное, губы серые, как ласточкин хвост, а глаза потускнели, запали. Николай Филиппович? Не может быть. У того ведь волнистые волосы, переливаются, как шёлк. А этот стриженый - гладкая голова у него, как у подростка. Но почему он улыбается, глядя на Ваню?
- Кабушкин?! - удивился больной, спустив ноги с кровати. - Непоседливая душа… Пролез-таки. Откуда же ты, Жан? Кажется, так тебя называют твои друзья.
- Оттуда, - кивнул Ваня вверх, на крышу.
- А если бы сорвался?
- Ни за что, Николай Филиппович. Руки у меня цепкие.
- Ну, ну. Забирайся в комнату. Если не пускают в дверь, можно и в окно, - улыбнулся учитель.
Ваня перевалился через подоконник и спрыгнул на пол. От запаха лекарств и ещё больше от изумления, что увидел учителя таким похудевшим, он совсем растерялся.
Здоровье, видать, у Николая Филипповича незавидное. Вот он, обессиленный, тяжело задышал и снова лёг в постель, закрыв глаза.
- Вам плохо, Николай Филиппович?
Учитель показал ему рукой на стул: садись, мол.
- А я вам… гостинец вот принёс, - растерянно сказал Ваня, положив на тумбочку свёрток.
- Спасибо. Только мне сейчас не до гостинца..
- Это изюм и кислая пастила, Николай Филиппович. Попробуйте. Мы с отцом Хариса Бикбаева купили в магазине. Изюм хороший…
Николай Филиппович, открыв глаза, чуть улыбнулся. Он хотел было застегнуть халат на груди, но руки плохо двигались. Улыбка тотчас пропала, будто солнце зашло за густое облако, жёлтое лицо похудело и стало задумчивым.
Ваня подал ему воду в стакане. Когда Николай Филиппович выпил, в комнате будто стало светлее - учитель снова улыбнулся так же хорошо, как улыбался в школе.
- Ну, рассказывай, Кабушкин, - попросил он, кивнув головой.
Осторожно скрипнув дверью, в палату вошла пожилая женщина в белом халате. Рот её был закрыт марлей.
- К тебе, голубок, - сказала она Николаю Филипповичу каким-то воркующим голосом. - Не надо ли чего? - Но, увидев чужого человека, на мгновение растерялась. Безбровые глаза её быстро-быстро замигали, нос покраснел. Женщина надела большие очки. Стёкла их зловеще сверкнули. Где же Ваня видел этот блеск?..
- А ведь сюда нельзя посторонним, - сразу посуровела она.
"И голос кажется таким знакомым… Кто же это?"- подумал Ваня, прислушиваясь.
- Не ругайте, - попросил её Николай Филиппович. - Это мой ученик.
Женщина достала из-под кровати какую-то посудину и, что-то бормоча под нос, прихрамывая, проворно вышла.
- Ну, рассказывай, Кабушкин.
О чём же рассказывать? На уроке там знаешь какую тему задали. А тут…
- Не знаю, с чего начать, - признался Ваня.
- С того, как вы ходили в церковь, - подсказал учитель, - Тамара мне рассказывала… Что вас туда потянуло?
И Ваня, глядя на щели в полу, начал докладывать обо всём: о споре с Андрейкой у церкви, кому быть командиром, о дважды брошенном жребии, кому лезть на колокольню первым, о том, как вошёл в эту самую церковь смело, но кто-то ударил его палкой по голове…
- За что? - спросил учитель.
- И сам не знаю… Несколько дней пролежал в постели. Потом заработал двойку по географии. Ни за что.
- Как же так? Двойки даром не ставят.
- И ещё с Яшкой чуть не подрался. Учительница помешала.
- И правильно сделала. Кулаками ничего не докажешь. Надо головой…
Николай Филиппович закашлялся.
- Вам тяжело? - спросил Ваня.
- Сейчас… - кивнул учитель и, когда кашель затих, прилёг на подушку. - Вот и легче стало.
Но дышал он с трудом - ему не хватало воздуха.
- Я позову сестру, - сказал Ваня.
- Пройдёт, - шепнул учитель. - Раскрой окно пошире.
Ваня раскрыл. Николай Филиппович глубоко вздохнул, исхудавшей рукой вытер пот со лба и попросил воды.
- Спасибо, - сказал учитель, сделав два глотка. - Ничего нет полезнее простой воды. В ней ведь начало жизни…
- А чем вы лечитесь, Николай Филиппович?
- Книгами, - сказал учитель. - Правда, врачи не разрешают, но я не могу без книг - читаю.
Ваня посмотрел на тумбочку - там стояли одни пузырьки с лекарствами.
- Они у меня под матрацем, - шепнул учитель. - Чтобы врачи не видели. - Он немного помолчал, что-то обдумывая, потом вернулся к прерванному разговору - Кто же тебя ударил?
Ваня пожал плечами.
- Не видел. Мать говорит: "сам бог наказал", а тётка ей возражает: "Не бог, а дьявол".
- Какая тётка? Уж не она ли стукнула?
- Та может. Палка у неё тяжёлая.
- Конечно же, не бог и не дьявол тебя ударил. Тамара тоже говорит: какая-нибудь старуха пошутила.
- В шутку палкой так не бьют по голове.
- Ты прав. Это дело нешуточное… Церковь, по решению комиссии, запер я. Когда же вечером шёл домой, на меня забор свалился. Дескать, вода виновата - размыла устои…
- Скажут, - усмехнулся Ваня. - Может, забор не случайно подмыло?
- Я тоже об этом подумал… Зачем забору надо было падать именно в ту минуту, когда я проходил мимо?
- Судьба, наверно… Так моя мать говорит.
- Другие, кому это надо, говорят прямее: будто господь наказал меня за то, что я повесил замок на двери божьего дома. И поэтому, дескать, не могу теперь выздороветь…
"Подожди-ка! - насторожился Ваня. От кого же он слышал эти угрожающие слова? - Да, да, их тётка Глафира тогда сказала. А ведь это её был голос! Тут, в этой палате…
- Вот и про тебя говорят: будто чёрт по голове ударил, - продолжал учитель. - Как договорились. Народ запугать стараются.
- Кто старается, Николай Филиппович?
- Это вот и надо бы нам выяснить. Похоже, их много таких, языкастых…
- Одну из них я знаю, Николай Филиппович.
- Кто ж это?
- Сестра… Та, которая сюда заходила и что-то взяла у вас под кроватью.
- Глафира Аполлоновна? Санитарка? - удивился учитель. - Ошибаешься, Ваня.
- Да, да, эта самая.
- Очень приятная женщина. Всё мне подаёт: и лекарство, и книги.
- Нет, противная. Вы её не разглядели. Грозит всем божьей карой, а сама пьёт самогон…
Ваня кинул взгляд под кровать и вытащил оттуда чёрную бутылку с железной пробкой.
- Это её бутылка, Николай Филиппович. Таскает в ней святую воду.
- Святая ли? - заинтересовался учитель. - Дай-ка понюхаю.
- Только не пейте…
В это время за дверью послышались шаги. В палату вошла другая сестра и, заметив мальчика в поношенной одежде, сидевшего у кровати больного, крикнула:
- Без халата?! Неслыханное дело!
Ваня растерялся, почувствовав, что Николаю Филипповичу грозит неприятность. "Надо бежать, пока не выгнали!" - решил он и, заслышав у двери новые шаги, кинулся к раскрытому окну.
- Ваня! - испугался учитель. - Не смей!
Но поздно: ученик уже спрыгнул с подоконника на карниз. Что-то гулко упало в комнате, кто-то с болью вскрикнул, и Ваня, совсем растерявшись, полез не вверх, на крышу, а вниз, на балкон второго этажа. К счастью, попал он в мужскую палату. Когда больные узнали в чём дело, успокоились и провели его по узкому коридору к тёмной лесенке, откуда он попал на улицу.
Как говорится, нет худа без добра. За грозной сестрой, подосланной тёткой Глафирой, в палату вошёл врач, а следом за ним прибежала и сама Глафира. Они уложили на кровать Николая Филипповича, вскочившего за Ваней и свалившего тумбочку с лекарствами, собрали пузырьки, рассыпанные по комнате. Чёрная бутылка заинтересовала врача. Он отвернул железную пробку, понюхал чёрное лекарство и, сморщив лицо, удивлённо посмотрел на сестру.
- Откуда? - спросил строго.
- Впервые вижу, - сказала сестра, пожав плечами.
- Её бутылка, - показал учитель на Глафиру. - Проверьте, пожалуйста.
Тётка Глафира попятилась и хотела выскользнуть. Но ей преградили путь.
В милиции она долго запиралась, но когда стал ясен рецепт её "лекарства", вынуждена была сознаться, что всё это делала по велению служителей церкви святой Варвары.
Через несколько дней дела у Николая Филипповича пошли на поправку.
Часть вторая
Памятный день
И что за день выдался сегодня? Не верилось, что может быть он таким безжалостным. И это первый день после школы. Первый день, первые самостоятельные шаги…
Вчера были они учениками, а сегодня - уже никто. Вчера и сегодня… Почему ты прошёл, вчерашний день? А ведь был так хорош! Как большая семья, они всем классом были вместе. Вместе мечтали, радовались. Насобирав веток на берегу Казанки, разожгли костёр, кипятили чай, пекли картошку. Казалось, так дружно они будут жить всегда, нисколько не тревожась за завтрашний день.
- Это твоя доля, - сказал Ваня и, разломив душистую печёную картошку, положил половинку на листок подорожника.
- А я… хочу разделить… с тобой, - шепнула Тамара. - Чтобы… чтобы… - Она запнулась и больше ничего не сказала. Густо покраснев, отдала часть половинки Ване. Сама торопливо проглотила свой кусочек.
Ваня знал, что есть такая примета: перед расставанием всё, что имеешь, раздели с близким человеком.
Если бы это сделал Харис, он бы не удивился, а тут девчонка…
Ване стало неловко. Тамара заметила это и, прикусив губу, с обидой посмотрела на него… Потом они молча сидели рядом. Вдыхая свежесть воды, гуляли. Ваня хотел сказать ей что-то значительное, но так и не нашёлся, с чего начать. Она тоже, видно, ждала этого разговора: часто поглядывала на него искоса, будто просила: ну же, ну, говори, ведь завтра мы в школе уже не встретимся… Наконец, Ваня выдавил:
- Тебе, Тамара, большое спасибо…
- За что, Ваня? - спросила она. Взгляд такой чистый, будто глаза её умыты утренней росой…
- Ты же мне помогала… И вообще мне с тобой хорошо…
- Мне тоже… - еле слышно шепнула Тамара.
Больше они ни о чём не говорили, молча вернулись к костру, где уже начались танцы. Они танцевали неумело, робко. Ваня даже взмок от волнения. Боясь притронуться к её белому платью, кружился почти самостоятельно. Когда вернулись к огню, Ваня расстелил на земле свой пиджак и усадил Тамару рядом с Николаем Филипповичем.
- Итак, мои друзья, - сказал учитель, - вы с утра вступаете в большую жизнь. И где бы ни были, какую бы работу не выполняли, не забывайте родную школу. Носит она имя Горького! Перед вами открыты все пути - летите, соколы! А мы… - голос его дрогнул, он закашлялся, - мы… будем гордиться вами.
…С берега Казанки возвращались с песнями. На чистом небе сверкали, отражаясь в глазах, яркие звёзды. Все вместе по дороге к дому зашли в последний раз в школу. Немного постояли, затем проводили Николая Филипповича, девочек. И остались, наконец, вдвоём с Харисом.
Уличные фонари погасли. Но на душе было светло. Ваня будто и сейчас слышал шёпот Тамары, голос Николая Филипповича. Это два самых близких для него человека.
- Скажи честно, Ваня, ты чего-нибудь запомнил или всё мимо ушей пропустил? - спросил Харис.
- Зачем ты так? Конечно, запомнил… Нет, не то. Век буду вспоминать этот вечер!
Харис вдруг произнёс:
- Чтобы гордились тобой, надо всю жизнь делать только добро. Понимаешь?..
- Сделаем, Харис! Сила есть! Сделаем!.. - Ваня расправил грудь, напряг мускулы и хотел было как петух забраться на плетень, но удержался, вспомнив слова учителя: "Мы будем гордиться вами"… А он опять хвалится…
По-взрослому, пожав крепко руки, простились.