Ваня еле-еле подошёл к сандалиям, поставленным братом у порога. Вот они, стоят наготове, будто сами приглашают: воткни, мол, свои ноги. Он обулся, застегнул сандалии. Но когда, повернувшись к двери, взялся за ручку, сердце его вдруг ёкнуло.
"Да! - вспомнил он. - Забыл кепку!" Пока снимал её с вешалки, увидел отцовскую фотографию на стене. Склонил перед ней голову. Затем, не выдержав, подошёл к неубранной постели, поправил одеяло, подушку и сел на кровать совсем притихший.
- Недоваренный!.. - ругнул он себя шёпотом.
С плошкой молока вернулся Николай. Увидев брата в кепке и в сандалиях, удивился:
- Ты куда?
Ваня промолчал…
- В дорогу собрался?
- Да. Куда глаза глядят.
Николай быстро поставил молоко на стол и сел рядом с Ваней.
- От себя не убежишь, - сказал он тихо.
Ваня, уткнув лицо в грудь брата, заплакал. Николай вдруг почувствовал себя виноватым: всегда он был строгим, требовательным и, пожалуй, никогда ещё не разговаривал с младшим братом откровенно.
- Выпей молока, Ваня…
Тот мотнул головой: не хочу, мол. Но когда брат поднёс ему плошку, он взял её и начал пить.
- Она позвала тебя ночевать, - сообщил Николай. - Одна, говорит, боюсь. Ночью ходят вокруг какие-то подозрительные люди.
Пелагея Андреевна каждый раз, когда мужа не было дома, приглашала Ваню и Хариса. До полуночи старуха рассказывала им разные истории, пока ребята не засыпали. Вот и на этот раз приглашает…
Голова у него закружилась.
- Мне тошно, - сказал он брату.
- Но молоко ведь свежее.
- Не от молока.
Он подошёл к умывальнику и склонился над ним, задумавшись.
- Хочешь умываться?
- Нет, - сказал Ваня.
Его тотчас вырвало.
- Может, водку пил?
- Немножко…
- Та-ак… - Николай тяжело вздохнул.
Мимо окна проследовала тень.
- Мать пришла. Постарайся, чтобы не узнала, - попросил Николай и снова уложил брата в постель, сняв с него кепку и сандалии. - Спи, не беспокойся…
Но спал он тревожно, всю ночь разговаривал во сне и с кем-то ругался. Утром его не разбудили, оставили одного в доме, закрыв ставни окон и заперев дверь снаружи. Харис, пришедший звать его проститься с Нигматом, потоптался у крыльца и, пожав плечами, ушёл к соседу.
Нигмата провожал весь двор. На выносе гроба мать, не выдержав горя, свалилась на пороге без сознания.
…В одиннадцатом часу кто-то постучал в окно. Быстро и настойчиво. На стук Хариса не похоже, Ваня выглянул из-под одеяла и вздрогнул: приоткрыв ставень, тренькал по стеклу Гумер.
"Начали преследовать!" - подумал Ваня и снова закрылся одеялом. Осталось полтора дня… Зачем же приходил этот косой чёрт? Во всяком случае, не для того, чтобы спросить о здоровье. Не иначе, выполняет поручение Губы со шрамом. Волнует ли его смерть Нигмата? Нет, наверное. Беспокоится лишь о том, что не стало верного исполнителя.
Через открытую ставню узкой полосой врезаются в комнату лучи солнца. Сколько частичек пыли медленно кружится в этой полосе! Откуда её столько? Летают светлые точки роем, и ни до кого им дела нет. Умерев, человек, наверно, тоже превращается в такую пыль. Становится никому ненужным. Его забывают. Нигмата тоже забудут. Кроме родной матери, кто его вспомнит? А ведь некоторых никогда не забывают. Чапаева, Лазо, Котовского, Вахитова… - кто их забудет? Они ведь погибли не бессмысленно…
- Ты ещё не встал? - удивился Николай, просунув голову и плечо в приоткрытую дверь.
Ваня встрепенулся:
- Нет… В десятом часу проснулся.
Николай вошёл в комнату и, положив на стол свёртки, начал умываться.
- Нигмата, значит, не провожал… Говорят, что его матери очень плохо.
- Любила сына.
- Вчера в это время ещё был жив, а сегодня вот уже лежит в могиле…
- Мать же говорит: судьбу не перейдёшь.
Николай, вытирая шею полотенцем, вышел на середину комнаты:
- Раньше я так же думал. Но гибель отца, наше сиротство…
Сбросив одеяло, Ваня сел.
- Ну, ну, говори.
Николай улыбнулся.
- Не торопись. Обо всём поговорим.
Он переоделся и причесал перед зеркальцем волосы.
- Ты уже вырос и мне с тобой теперь можно говорить, как с равным. Если я молчал раньше, не подумай, что брат, мол, у тебя дундук. Мне хорошо известно, как в трампарке дело у вас не выгорело. Сами виноваты.
Николай потянул с полки поясной ремень, загремев бляхой. "Не думает ли он пороть меня ремнём?" - подумал Ваня, решив ничего не рассказывать о том, что с ним случилось после трампарка.
- Прежде всего расскажи мне про это письмо.
- Какое? - не понял Ваня.
- Прочти вот, - Николай передал ему сложенный вдвое тетрадный лист и вышел из дома раскрыть оконные ставни.
Увидев корявые буквы на бумаге, Ваня похолодел: письмо было написано рукой недавно приходившего сюда Гумера Вафина. "Чернявый Мишка сделал карточки, - писал Гумер. - Очень здорово получилось: и чоканье стаканов и поедание мяса. Что прикажешь с ними делать? Заячья губа сказал: мы не любим говорить по два раза. Как "наградили" Н., так же оденем деревянный бушлат и на другого. В следующее воскресенье ждём тебя на том же месте".
- О каких это карточках идёт разговор? - поинтересовался Николай.
- Да чего там… Чепуха.
- Нет уж. Давай, рассказывай! Снимались?
- Да… На выпускном вечере.
- Но разве там пили водку?
- Немножко.
- Понятно…
"Что ж это? - удивился Ваня. - Ум требует, чтобы я сейчас же рассказал обо всём, как было, а язык говорит совсем другое".
- Хорошо, пусть выпили. Но почему ты обязан пойти на то же место?
- Играть.
- А если не пойдёшь? Бушлат наденут? И что это за игра?
- Не только игра… Честное слово, не только игра… Запугать пытаются… Им неизвестно, как и от чего Нигмат умер.
- Вот оно в чём дело! - сказал Николай. - Давай договоримся так. Я тебя не пугаю, но и не хочу, братишка, чтобы на тебя деревянный бушлат надели - положили в гроб. До воскресенья подумай. Будем вдвоём решать. А письмо дай сюда…
Чувствовалось, что Николай теперь по-настоящему займётся Ваней: пора, дескать, уже не маленький.
Харис допрашивает
Пелагея Андреевна сама присматривала за козой. Та проворно щипала траву и, должно быть, скучая в одиночестве, норовила сбежать на Казанку. Но верёвка была прочная. Хозяйка дёргала за другой конец, и тогда на поясе у неё позванивали привязанные ключи.
- Подойди-ка сюда, голубок, - обрадовалась Пелагея Андреевна, увидев проходившего Ваню. - Каждый вечер зову, а тебя всё нет и нет.
Ваня подошёл к ней молча и замер, ожидая, что скажет ему старуха. В другое время не стоял бы он так, опустив глаза. Косой Гумер, тот нашкодит и всё равно может смотреть в глаза прямо. Но Ваня, чувствуя себя виноватым, краснеет, роет носком землю и пальцами крутит пуговицу на рубахе.
- Ну, слава богу, поднялся. Вчера Николай говорил, что болеешь. Молока ему передала - от Машки, целебное…
Коза, услышав своё имя, подошла к хозяйке и, настойчиво протянув: "ме-е-е", ждала чего-нибудь вкусного. Ключи, висевшие на поясе Пелагеи Андреевны, опять забренчали. А вот он и тот ключ от сундука со звоном…
- Спасибо вам, Пелагея Андреевна.
- На здоровье, сынок, - сказала старуха ласковым голосом, и Ваня ещё больше покраснел. - Сегодня, может, придёшь ко мне в помощники?
- А Харис?
- И его позовём. Только не запаздывайте.
- Ладно, Пелагея Андреевна…
Харис неохотно согласился ночевать у соседки. Он как-то похудел, осунулся. Глаза его стали печальными.
- Что случилось? - встревожился Ваня.
- Со мной? Ничего. А ты где пропадал, Жан?
- Дома лежал. Больной.
Харис посмотрел на кудрявые облака, плывущие в небе, и тяжело вздохнул.
- Нигмата жалко.
- Мне тоже.
Они вышли на теневую сторону и сели на завалинке дома.
- Нигмат был пьяный, - сообщил Харис.
- Да, я знаю.
- На пути ему кто-то встретился. Говорят, если бы не крикнул ему…
- Кто его знает… - Ваня почувствовал, что начинает краснеть.
- И кто этот человек, что встретился в дороге?
- Не знаю.
Харис внимательно посмотрел на друга.
- Знаешь, ведь он зачем-то искал тебя. И бегал за тобой на Казанку. Ты знаешь? Скажи правду.
- Какую?!
- Такую!.. Не скроешься: ты его видел.
Ваня вдруг почувствовал, что если он и сейчас обманет, свершится что-то ужасное, о чём придётся потом сожалеть всю жизнь. Нет, нет, обманывать нельзя!
- Рассказывай, - потребовал Харис.
- Да, видел, - признался Ваня. - Когда я шёл пешком, он ехал на трамвае…
- И что же крикнул?
- Подожди. Выпытываешь, как милиционер.
- Между прочим, уже и милиционер приходил узнавать…
- О чём?
- О том же.
Ваня съёжился, что-то обдумывая. Харис нахмурил брови. Теперь они, казалось, превратились в кошку и собаку.
- Раз он узнавал… тогда вот что… я шёл домой, а Нигмат увидел меня и два раза крикнул: "Ванька!" В другой раз не успел докричать, как ударился головой об столб. Остальное тебе известно…
- Спасибо и за это, - сказал Харис.
Но в его словах прозвучал упрёк. Неужели что-нибудь прознал? Может быть, и в самом деле рассказать ему? О том поручении, которое дал Губа со шрамом. Сегодня ведь последний день. Завтра уже воскресенье. Николай сказал: подумай сам. Но почему бы не подумать вдвоём, с Харисом?
Неожиданно из-за угла вышел Гумер. Подозвал к себе Ваню.
- Получил мою записку?
- Нет. Какую записку?
Гумер повторил содержание письма, ещё раз напомнив, что сегодня же надо выполнить задание.
- Какое?
- Не притворяйся. Шуток Губа не любит.
- Не могу же я туда пробраться кошкой.
- Хоть мышкой стань. Или мухой. Нам до этого дела нет. Губе нужен ключ или отпечаток.
- А если не удастся?
- Пеняй тогда на себя. Нигмату, кажется, тоже не удалось.
Ваня вспыхнул:
- Пусть хоть в могиле он лежит спокойно. Зачем же вы мёртвым спекулируете?
В это время подошёл Харис.
- О чём торгуетесь?
- О курсах, - не растерялся Гумер. - Учиться только шесть месяцев. Зато выпускают шофёров первого класса.
- Где же открываются эти курсы?
- Читай газету… В слободе Восстания.
- А кому нет восемнадцати?
- Это уж кто как сумеет, - сказал Гумер, многозначительно посмотрев на Ваню. - Прощайте, - кивнул он и ушёл от них, посвистывая.
Мальчики отправились ночевать к Пелагее Андреевне.
Бессонная ночь
Этот одинокий дом под железной крышей, сложенный из крупных сосновых брёвен, стоит в самом тихом углу двора, подальше от шумной улицы. Резные карнизы покрашены. Сверху башенка с железным петушком на крыше. Правда, недавно петушка сбросил ураганный ветер. Пелагея Андреевна унесла его в сарай, пристроенный к дому из таких же крепких брёвен, - к своим козам, решив, что вернётся хозяин - приколотит. А Василия Петровича всё нет и нет. Загостил, видать, у сына в далёком Донбассе. Старик в своё время, говорят, был управляющим банка. Он ещё и в последние годы с портфелем под мышкой мотался по городу, ездил в командировки проверять уездные банки. Старик всегда аккуратен, одевается в чистое, глаженое, ходит в новом костюме, в руках - тросточка. С людьми здоровается, чуть приподнимая шляпу. Не пьёт, не курит, в спорах не участвует, но подобно флюгеру, который определяет направление ветра, знает, что где происходит. По субботам ходит в баню, бренчит на пианино. Если кто зайдёт к ним, когда сидит он за столом, обедает, к столу не позовёт, а если обратишься к нему с вопросом, то и не ответит. Правда или нет, но рассказывают про него такую шутку. Будто бы, когда жил он ещё в своей усадьбе, во время обеда зашёл к нему сосед и поприветствовал его. Василий Петрович не ответил, кивнул лишь на стул у двери. А сам, не спеша, продолжал обедать. Прошло около часа. Наконец, обед закончен. Хозяин поковырял в зубах пером и спросил:
- Ну, сосед, что скажешь?
Тот махнул рукой:
- Да вот зашёл сказать, что баня у тебя загорелась. Только, наверно, уже сгорела.
Короче, хоть и медленно, зато верно и до конца доводит свои дела этот чистый, дисциплинированный старик. А старуха его - полная противоположность. И за собой, и за домом не смотрит. Оконные рамы наглухо заклеены бумагой, на листьях комнатных цветов слой пыли, пианино сплошь заставлено пустыми флаконами из-под духов. Печь белили лет восемь назад, когда хозяйка переделала её на круглую, несмотря на долгие охи и ахи мужа. Из-за этой переделки на потолке, немного левее от входа, образовалась четырёхугольная заплата. Печной выступ Пелагея Андреевна сделала своеобразным складом. Там было всё - от горшка для масла с торчащим помазком из перьев до стеклянной банки с ржавыми гвоздями. На самой середине стоят коробки с чаем и со спичками. Сколько лет уже бывает Ваня у соседей и не помнит случая, чтобы строгий порядок этих коробок был когда-нибудь нарушен. Вообще в этом доме не любят переставлять вещи. Пианино всегда у передней стены, рядом большой фикус, чуть подальше окованный железом сундук и вплотную к нему придвинута кровать Пелагеи Андреевны. У спинки её кровати большая дверь в комнату Василия Петровича.
Вещи, говорят, похожи на хозяина - действительно, что-то было похоже на жильцов этого дома в таком расположении мебели. Сундук за фикусом напоминал ещё и клад, зарытый в лесу под зелёным деревом. А кровать рядом с дверью в комнату казалась будочкой или сторожкой, охраняющей хозяина от чужого взгляда.
На этот раз Пелагея Андреевна угостила ребят молочной кашей. Самовар не поставила, чтобы не было нужды бегать во двор за щепками. Сама же выпила ковш холодной воды из ведра, висевшего на крючке у двери, поморщилась и проворчала, что вода в последние годы совсем не та, что была раньше.
Сразу после ужина Пелагея Андреевна послала ребят закрыть оконные ставни. По всему видать, сегодня она в какой-то тревоге. Оставшись одна, перекрестилась перед каждым окном, заперла ставни изнутри. Потом, когда ребята вернулись, навесила большой замок, величиной в два кулака, на дверь "кабинета", как называлась комната хозяина, и таким же замком закрыла наружную дверь. Наконец, она вернула все ключи на место, под фартук - с ними Пелагея Андреевна и во сне, видать, не расставалась.
- Мы сейчас как в крепости, - улыбнулся Харис.
- Бережёного бог бережёт, - сказал хозяйка. - Раз уж в ясный день украли козу, то чего не сделают ночью…
Ваня покраснел до ушей. Хорошо хоть лампа светила не ярко.
Пелагея Андреевна, застилая постель, продолжала:
- В последнее время стали ходить вокруг да около подозрительные люди. Сегодня какой-то косоглазый вертелся, будто коршун вокруг цыплят, пока не зашёл прямо в дом. Не пустите ли на квартиру, говорит, сатана. Вот, мол, учиться приехал. На курсы, хочу быть шофёром. А у самого под носом ещё не высохло. И косые глаза хоть бы минуту были спокойными. Обрыскал всю комнату, осмотрел даже потолок и двери. Я сразу почуяла: послали его сюда. Вон, говорят, на Гостинодворской один остался в доме, а ночью двери открыл всей шайке, связали старуху и весь дом обчистили. Потому я теперь и наружную дверь запираю. Мои замки заграничные, дай бог каждому, к ним ключей не подберёшь.
Мальчишки легли у печки на полу.
- Того подозрительного, что ходит вокруг, я знаю, - сказал Харис, укрываясь до подбородка старым одеялом.
- Кто же это?
- Косой Гумер.
- Откуда?
- С нами учился. Но живёт он за парком. И квартира ему ни к чему.
- Зачем же он ходит? - забеспокоилась Пелагея Андреевна.
- Кто его знает…
Под печкой запели, соревнуясь, два сверчка. На стене, обгладывая бумажные обои, зашуршали тараканы. В доме темно. "И в могиле, наверное, так же", - подумал Ваня. Вспомнился Нигмат…
Пелагея Андреевна захрапела. И Харис уже спит. У него-то на душе спокойно. Есть ли на этом свете что-либо тяжелее мук совести, прогнавших покой и сон? Пусть, оказывается, человека лучше терзает голод, чем нечистая совесть… Вот почему тётя Хаерниса часто повторяет своим детям татарскую пословицу: голодно брюху, зато ушам спокойно, и всегда учит Хариса ходить прямой дорогой. Правда, и его, Ванина мама, с пути не сбивает, по-своему строгая. В тот раз, когда играли у церкви, она даже за кочергу схватилась: для того, мол, тебя растила, чтобы ты был разбойником? И порванные штаны не залатала. Пусть знает… И действительно, барабус посчитал его за вора. Если бы не дядя Бикбай, увели бы в милицию…
Ваня спал неспокойно. Вертелся, говорил во сне, тяжело вздыхал и внезапно проснулся от какого-то грохота. Гром? Но вечером было так ясно. Правда, летом погода меняется быстро. Ваня снова задремал. Однако тут же разбудили его приглушённые удары на крыше. Он прислушался. Что это? Кошки? Нет, не похоже, кто-то ходил по крыше. Вот шаги уже послышались на потолке, у самой двери. "Отгребают землю, которой там присыпаны доски. Зачем?.. А! - догадался Ваня. - Ищут на потолке залатанную дыру - то место, где раньше выходила печная труба. Хотят забраться в дом…"
Ваня шепнул тревожно:
- Харис!.. Харис, говорю!
Но тот не просыпался. Тогда Ваня потряс его за плечо:
- Вставай!
- А что случилось?
- В дом воры лезут…
- Какие воры? Я ничего не слышу.
- А ты прислушайся. Ходят на чердаке… Вот, вот! Разгребают землю…
- Кошки, - решил Харис…
- Да нет же, не кошки.
- А может, леший?..
- Сам ты леший.
Наверху кто-то чиркнул спичкой,
- Давай огонь, - вскочил Харис.
Ваня, встав на цыпочки, потянулся к стене рукой, - тишину дома нарушил щелчок выключателя, но свет не зажёгся.
- Провод перерезали! - прошептал Ваня.
Он дрожал то ли от страха, то ли от предчувствия беды, которая вот-вот обрушится им на голову.
- Это Губа со шрамом.
- Какая губа? - не понял Харис.
- Тот вор, что зарезал Машку. Его сюда привёл Косой. Они теперь хотят украсть вещи Пелагеи Андреевны. Ключ от сундука у меня требовали… - Ваня задохнулся и, чтобы не кашлянуть, закрыл рот ладонью.
- Вот оно что! - удивился Харис. - Вчера Косой и приходил за этим?
- Да… Раз я не согласился, решили теперь через крышу…
С потолка на пол посыпался мусор.
- Что же нам делать? Разбудить хозяйку?
- Пока не надо.
Ваня зажёг спичку. Подняв её над головой, осмотрелся. Пелагея Андреевна, уткнувшись в подушку, спокойно спит. Рядом растерянный Харис. Фикус в углу с опущенными пыльными листьями, кажется, тоже замер в ожидании, что спокойствие будет нарушено. Пианино просит: я проспало тут всю жизнь и мой сон, пожалуйста, не прерывайте. А вот сундук со звоном, будто внутри у него зажжён огонь, сверкает красноватыми полосками железа. И дева Мария на иконе, что-то чувствуя, наклонилась к сундуку в тревожном ожидании. Ваня снова посмотрел на Пелагею Андреевну. Спит безмятежно. Вон и бородавчатый ключ торчит…
Спичка погасла.
- Давай другую, - шепнул Харис.