– Тётя Васса сказала, чтобы больше не приходила без денег. Что она, конечно, всё понимает и беспокоится за маму, но у неё тоже нет столько денег, чтобы нам оплачивать разговоры каждый час. Дура!
Таль промолчал. Где взять денег? Свой телефон, велосипед и почти новую куртку он давно загнал на барахолке, чтобы купить еду. От этих денег осталось только на хлеб на два дня. Ну и остатки еды с поминок. На два-три дня хватит, если экономить. А потом? Таль полез по ящикам на кухне. Хотя что толку? Он знал наперечёт, что там лежит: полкило овсянки, пакетик пшена, вместо чая давно уже пьют душицу и лимонник, которые мама насушила летом. Сахара тоже нет, вкус мяса он давно забыл…
Так… а это откуда? Таль уставился на большую пачку макарон, килограммов пять, наверное, не меньше. Откуда она? И сахар, конфеты-карамельки, тушёнка, целых три банки…
– Анют!
Но Анюта тоже тупо смотрела на это изобилие и ничего не могла объяснить.
– Может, мама купила, а нам не сказала?
– Она бы не донесла.
– Ну, попросила кого-нибудь…
– Анют… ну, кого бы она попросила? Она вчера-то ни слова не сказала.
Вчера… точно, по-другому не получается. Кто-то из гостей, наверное, притащил это и поставил незаметно. Но кто? И как протащили? Это огромный пакет! А что, он за всеми наблюдал? Нет, конечно, столько народу, да и не до того ему вчера было. Но почему так, тайком? Сказали бы… А он бы взял, если бы сказали? Взял бы, куда бы он делся, если есть нечего, про гордость мигом забудешь.
– Ну и… – осторожно спросила Анюта, – пусть будет, да? Давай сварим?
– Нет, – жёстко сказал Таль. – Сегодня доедим то, что от вчерашнего осталось. Будем экономить.
Вот уже месяц, как Таль искал работу. Но нигде не было мест. Или никто не хотел его брать. Конечно, пацан, ему ещё шестнадцати нет… И у всех такие жалостливые лица – бесят! Таль слышал эти разговоры, эти перешёптывания. Ну, что мама может родить мёртвого ребёнка после стресса. И что это к лучшему. И вообще была бы поумнее – оставила бы его в роддоме. А что? Будто никто не оставляет! У неё хоть уважительная причина: как она их прокормит? У Таля от этих мыслей голова начинала болеть. Потому что, конечно, они правы. Потому что как им прожить, когда будет ещё маленький? Конечно, им всем назначат пенсию по потере кормильца, так Дашин отец сказал, хотя она, наверное, не очень большая, ведь отец уже не работал нигде. Но всё равно Таль знал – если у мамы замкнёт и она ребёнка оставит, он ей этого никогда не простит.
Наконец в воскресенье они смогли всё узнать. Казённым голосом на том конце провода Талю сказали:
– Конопко? Родила. Мальчик, три сто, пятьдесят один сантиметр.
У Таля перехватило горло.
– Алло! Вы слышите? Папаша? Алло!
– Да, я слушаю.
– В среду выписываем, забирать приезжайте после часу.
– Забирать? Да, хорошо… А скажите адрес.
Сказали. Таль вышел из кабинки на каких-то неживых ногах, будто не на своих.
– Ну? – требовательно спросила тётя Васса.
– Мальчик, – машинально ответил Таль и пошёл к двери.
– Ну и ладно, ну и хорошо… Хоть бы спасибо сказал!
– Спасибо.
Значит, надо ехать. А как? Когда забирали Маруську, Таль ездил с папой в Феодосию на такси. Был июнь, и папа тащил в больницу огромный букет роз, разноцветный и просто неохватный. И мама была сияющая. Папа взял белый свёрток из её рук, отдал ей цветы, а Таль тащил до машины всё остальное – мамины пакеты, подарок от мэра, что-то ещё…
"Один не справлюсь, надо кого-то на помощь брать. Анютка останется с Марусей, нечего им мотаться… Кого тогда? Захара? Да ну его… Надо девчонку", – понял Таль, и сразу встало перед глазами Янкино лицо, она улыбалась одними глазами, как только она и умеет. Он мотнул головой. Логичнее попросить Дашу съездить с ним. Они всю жизнь рядом, будто брат и сестра, и отцы дружили, и, может, дядя Андрей отвёз бы их на машине. Но ехать полчаса с Дашей, слушать её вздохи и пустые разговоры… нет, Талю не хотелось.
Янку он поймал перед работой. Он давно знал, что она моет полы в клубе, хоть она тщательно скрывала. Ну, а он тщательно… провожал её из школы на работу каждый день. На расстоянии, конечно. Она шла по дороге, кутаясь от ветра в голубую курточку, сунув нос в вязаный воротник. И без шапки, как всегда. Таль представил, как она поднимет глаза, увидит его, удивится, как опять соврёт, что к бабушке забежала. Ему вдруг представилось, что это она притащила тот пакет макарон, сахар и тушёнку. Притащила и тайком поставила в шкаф. Да ну, ерунда, её и не было вовсе. И неужели он не заметил бы? Это Янку-то?
– Привет.
– Ой, привет… А я к бабушке, она же у меня тут работает, ключи от дома забыла…
Она всегда говорила одну и ту же фразу, когда они, вроде бы случайно, встречались в это время у клуба. Талю даже смешно стало.
– Янка… у меня к тебе просьба.
Она сразу стала серьёзной, даже вытянулась, будто честь хотела отдать.
– У меня брат родился.
– Правда? Ой, здорово! Всё… в порядке?
– Да. Только их забрать надо из роддома. Можешь со мной съездить? Маруську девать некуда, Анютка с ней останется, а я один не справлюсь.
– Конечно, съезжу! В Феодосию?
– Да. В общем, в среду. Я зайду рано. Школу придётся прогулять.
– Подумаешь!
Она смотрела на него во все глаза, Талю даже больно стало где-то в сердце. Как люди могут быть такими? Вот такими, как она? А какой она была, он не мог сказать, не мог подобрать точного слова. Красивая? Обаятельная? Все эти слова были пустыми и ничего не значащими, когда он думал о ней.
Глава 2
Не к кому ехать
Автобус шёл полупустой. Те, кто работают в Феодосии, уже уехали, и Янкина мама тоже. Сейчас здесь сидели только двое парней, явно хорошо погулявших накануне, бодрая бабулька с коробкой на складывающейся тележке, наверное, торговать в город поехала, задумчивая девушка с плеером, ну и Таль с Янкой. Таль надел парадно-выходную рубашку, в которой приходил первого сентября, воротничок её торчал над воротником куртки. Таль был какой-то весь подтянутый, строгий.
– Я работу нашёл, – сказал он, как только сели в автобус. – Только это ещё не сейчас, в мае.
– Что за работа?
– Траву собирать.
– Чего?
– Ну, частник тут один ребят нанимает на лето. В горах собирать всякий там лимонник, чабрец, мяту… Он потом сувениры делает, для туристов. Ну, знаешь, чайные сборы, подушки, набитые травой. Видела же, наверное…
– Ага… Таль, а много сборщикам платят?
– Смотря сколько соберёшь. Ну, и разная трава по-разному стоит.
– Давай я тоже в сборщики пойду! Всё равно летом делать нечего.
– Нет, ты что! – сразу испугался Таль. – Тебе туда нельзя.
– Почему? Думаешь, я в горах не смогу? Да я с Тарасом на Новый год в горы ходила!
– Да при чём здесь это? Ну… девчонкам вообще туда не надо. Там парни одни. По два месяца безвылазно.
– Я смогу.
– Ты что, меня не слышишь?! – разъярился вдруг Таль. Даже задумчивая девушка на них обернулась. – Одни мужики там!
– А… – дошло наконец до Янки. Она скисла. Вздохнула. – До мая ещё три месяца. Что-то же надо делать, сам подумай.
– Думаю. Да главное, чтобы с пацаном всё нормально было, ну, чтобы здоровый, а то, знаешь, всякое говорят.
– То есть?
– Ну, что стресс, что мёртвого или больного родит.
Янка будто в пропасть начала падать. Она совершенно никогда об этом не думала. А Таль, наверное, думает постоянно. Наверное, измучился от этих дум.
– Вы теперь отсюда уедете, да? – спросила Янка.
– Почему? – удивился Таль.
– Ну… – Янка замялась. Всё-таки "разошлись" и "умер" не одно и тоже. – Когда мы без папы… Ну, когда он нас бросил, мы вот сюда переехали, ну к маминым родителям, чтобы было кому помочь и…
– Нам не к кому ехать, – жёстко сказал Таль. – У нас никого нет.
– Как никого нет? Так не бывает.
Таль усмехнулся, но потом посмотрел на Янку, и лицо его потеплело.
– Ещё как бывает, – вздохнул он. – Папа детдомовский, он с детства сирота. А мама… Она же татарка, и у неё отец…
Ну, он такой борец за права крымских татар, и вот когда его дочь, мама то есть, вышла замуж за русского… В общем, они от неё отказались. И от нас отказались. Я их даже никогда не видел. Тебе Дашка разве не говорила?
– Нет…
Янка замолчала. Смотрела в окно. Дорога была зажата холмами, змеилась узкой лентой, вверх – вниз, мелькали столбы с жёлтыми табличками, на которых по-украински была написана просьба оставлять обочины чистыми. Как это – отказаться от родной дочери, от внуков? Из-за какой-то политики! Янка думала, что это было раньше, в старые времена, что так вообще бывает только в кино! А тут – живой и настоящий Таль. Он не был похож на татарина, только глаза карие, а волосы светлые, летучие, он на отца похож. Хотя где-то она слышала, что татары бывают светленькими. Интересно, Таль специально ей про это никогда не рассказывал? И рассказал бы, если бы всё было хорошо у них? Янка посмотрела на Таля, на его профиль, чёткий, резко залитый февральским солнцем.
"Чего это Даша всё про него знает? – подумала Янка с досадой. – Хотя они же соседи, отцы дружили…" Досада на Дашу была непонятной. Ну, знает и знает она про Таля больше, и что? Едет в роддом за его мамой ведь сейчас она, Янка, а не Даша.
Янка будто в первый раз увидела сейчас Таля. Какое у него красивое лицо. Высокий лоб и нос немножко с горбинкой, твёрдый подбородок, глаза тёмные, будто кофейные зерна, а волосы вечно выгоревшие, светлые, отросшие, они закрывали уши и шею. Янка вдруг не удержалась, взлохматила ему волосы на макушке.
– Постригусь, постригусь, – улыбнулся он, не глядя на Янку. – Всё равно наголо стричься.
– Зачем? – Янка не могла представить Таля лысым.
– Ну, в горах проще будет. Чтобы не завшиветь.
Янка смотрела на него, и почему-то хотелось плакать.
– А никак без этого? Ну, без гор?
– Никак. Мне же их кормить надо.
Он спокойно это сказал, без всякой рисовки и пафоса, будто точку в разговоре поставил, и всю оставшуюся дорогу они молчали. Янка отвернулась к окну и думала, как ловко ей удалось протащить незаметно на сорок дней тот пакет с макаронами и всё остальное. Как вообще она всё это здорово просчитала: спрятать вечером за досками, наваленными у забора, а потом потихоньку, пока все сидят во дворе, пронести в кухню. Никто её и не увидел. Интересно, какое у Таля было лицо, когда он обнаружил всё это? Но всё равно – это ничтожно мало. Тем более теперь, когда надо кормить малыша. Янка посидела в Интернете, почитала, как должна питаться кормящая женщина. Ого-го-го как! Янка столько не заработает.
Роддом нашли быстро. Таль помнил, как забирали отсюда Марусю.
– Ян… погоди, надо цветов купить…
– Цветов? – Янка посмотрела на него как на сумасшедшего. – Вам есть нечего, а ты цветы будешь покупать?
– "Чего это нечего"? – сразу ощетинился Таль. – С чего это ты взяла?
Он смотрел на неё так подозрительно, что Янка поняла: догадается, надо выкручиваться.
– Я просто подумала… Анюта тогда говорила… А чего ты тогда такой тощий? Вон, скулы торчат!
– Это от нервов, – хмыкнул Таль и всё-таки потащил её к цветочному киоску. – Обязательно надо цветы. Ну, хоть один.
Они купили нежно-кремовую розу. Янка всё-таки не могла этого понять, но промолчала. Ей обидно стало: она на свои, между прочим заработанные, деньги им макароны покупает, а он цветы для мамы! У неё, можно сказать, из-за её же доброты все планы летят, она от поездки к бабушке и друзьям отказывается, а он…
– Конопко? А ты кто, мальчик? Сын? А отец-то где? Ну, ладно, ждите, сейчас спустится.
Они сели на жёсткие скамейки в приёмном покое. Молчали. Таль теребил цветок. Пахло лекарствами, хлоркой, побелкой – больницей.
– Кто Конопко забирает? Пройдите, помогите там…
Таль сунул Янке розу, пробормотал:
– Я сейчас.
И ушёл куда-то. Янка прочитала плакаты на стенах, список родившихся, пол, рост и вес. Потом пришла какая-то женщина, вызвала Симоненко, села рядом с Янкой, посмотрев на неё раздражённо, как иногда смотрит на ребят директриса школы. Янка отодвинулась, отвернулась к окну. Скрипнула дверь. Янка думала, что уже Таль с мамой, и вскочила, но это была молоденькая девушка, некрасивая, в халате. Она шла, держась за опавший живот, засаленные волосы падали ей на лицо, а глаза были заплаканные.
– Мамочка, – пробормотала она жалобно, подходя к раздражённой женщине. Янка отошла к окну, чтобы им не мешать.
Во дворике набирали силу ветки кустарника. Наверное, это была сирень. А может, алыча или слива. Они ещё только-только просыпались, будто чуть позеленели внутри, под тонкой корой. И казалось, что весь дворик окутан нежной-нежной, почти неуловимой глазу дымкой.
– Даже не начинай, Олеся. Я тебя сразу предупреждала, поздно локти кусать…
– Мамочка!
– Нет, нет и нет!
Слова пробивались сквозь мысли, и Янка волей-неволей начала прислушиваться.
– Раньше надо было думать. Я тебе говорила, я знала, что всё этим кончится…
– Мамочка, ну, пожалуйста, мамочка… – тянула девушка в халате таким несчастным голосом, что Янке было даже неловко её слушать.
– "Мамочка"? Теперь, значит, "мамочка"? А слушала ты меня, когда я тебя уговаривала аборт сделать? Слушала?
– Я испугалась, мне страшно было, больно…
– Она испугалась! Вы посмотрите на неё! А рожать ей не страшно! А воспитывать? Нет уж, дорогая! Вовремя меня не послушалась, я теперь убирать за тобой мусор не намерена!
– Мамочка, ну пожалуйста, ну, можно я её оставлю, она такая хорошенькая, ну, мамочка…
– А не надо было смотреть! Я тебе сразу сказала: родишь – домой не возьму, оставишь в роддоме. Ты зачем её на руки брала?
Поди и кормила ещё? Вот дура! У тебя образования нет, работы нет, мужа нет, а она приносит мне в подоле! А кормить вас я должна, да? Нет уж, не дождёшься! Всю жизнь ты на моей шее ездила – хватит!
– Мамаааа, – девушка захлебнулась слезами, упала на стул и бормотала что-то совсем бессвязное. Янка вжалась в подоконник.
– Хватит! Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу, а ты мне тут со своим ребёнком! Где хахаль твой распрекрасный? Вот и я не знаю! Я тебя сразу предупреждала… Да не ори ты! Одевайся иди, а то одна домой поедешь!
Она оттолкнула девушку и уселась, грозно скрипнув стулом. Девушка, пошатываясь, встала. Побрела к двери.
"Неужели всё-таки оставит? Своего ребёнка? А если ей некуда идти, совсем некуда? Если только у неё вот эта грымза-мамаша? – Янка развернулась, посмотрела женщину. Самая обыкновенная с виду, одета так хорошо, в костюме, в лёгком плаще, беретик на голове. – Сволочь, какая же сволочь!" – Янку так и подмывало сказать что-нибудь этой тётке, которая демонстративно повернулась к ней спиной, которая только что заставила свою дочь оставить ребёнка в роддоме! Она представила, как эта девушка, Олеся, сейчас собирает вещи, последний раз смотрит на свою дочку… Нет, наверное, не смотрит, наверное, её уже забрали, и все врачи качают головами вслед, хотя, может быть, у них такое каждый день, им не привыкать.
Янке стало вдруг очень страшно. Почему так долго нет Таля? Может, и его мама… тоже? Ведь у них так плохо всё сейчас, может, и она решит, что лишний рот не прокормить, что лучше оставить, пусть в детдоме растёт… Янка тряхнула головой. Нет, Таль ей не позволит!
– Вот, мам, это Янка, помнишь её?
Янка спрыгнула с подоконника. Она смотрела на Талькину маму, на её посвежевшее лицо, на чёрную, с проседью косу, обёрнутую вокруг головы, на свёрток на её руках, и вдруг, сама не понимая отчего, расплакалась.
– Ты чего? – испугался Таль.
– Ну, что ты, Яночка, что ты, девочка! Вот смотри, какой у нас здесь мальчик, какой у нас тут Пашенька, какой красивый…
Тётя Нияра приподняла пелёнку, открывая личико малыша, но Янка всё равно сквозь слёзы ничего не разглядела. Она плакала и плакала навзрыд и никак не могла успокоиться. Сунула Талю розу и выбежала на улицу, прижалась там к стене, нагретой солнцем, и выревела всё, что скопилось в ней за последние месяцы, а главное – эту острую, жгучую боль, которую раньше она никогда не испытывала, не знала и не понимала, что может так быть: за другого, за незнакомого человека, которого она и не увидит больше никогда в жизни.
Глава 3
Цветение миндаля
Янка сама не знала, почему ей захотелось рассказать об этом маме. Но вечером, когда мама приехала с работы, поужинала и прилегла у себя в комнате, Янка пришла к ней, присела рядом и сказала:
– А я сегодня школу прогуляла.
– Яна!
– Мы с Талем ездили за его мамой в роддом. Таль меня попросил помочь. Да сегодня только две алгебры, литература и физра…
– Нияра родила? Кого? – перебила мама, признав причину пропуска школы уважительной.
– Мальчика. Назвали Пашей. Ну, в честь отца.
Они помолчали.
– Мам, там я пока их ждала… одна девушка была, она ребёнка в роддоме оставила. То есть она хотела забрать, а ей мать её не разрешила… сказала: "Я же говорила тебе делать аборт"… Мам…
– О, Господи…
– Она так на неё кричала, говорит: "Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу…", а девушка эта плачет, уговаривает её.
– А отец ребёнка?
– Ну, я так поняла, что его нету, ну, наверное, бросил, а может… Не знаю, в общем.
– Вот, Яна, видишь! Пока не выучишься, на ноги не встанешь, нормального человека не встретишь…
– Значит, ты бы меня тоже?..
– Что? – опешила мама.
– На аборт отправила, если бы я тебе… это… "в подоле принесла"? Или заставила бы потом отказаться от ребёнка?
Мама села, посмотрела на Янку такими глазами, будто это не Янка вовсе. То есть Янка, но не сейчас, а лет десять назад. Потом притянула её к себе, подула в макушку, она так всегда раньше делала, а после развода ещё ни разу, и сказала тихо, будто секретик, на ушко:
– Ну что за глупое ты у меня существо… Яночка, я тебя очень прошу: ты уж постарайся не забеременеть в пятнадцать лет. И в восемнадцать. И вообще закончи сначала институт. Вы, конечно, сейчас все ранние, но с этим делом… ну, со взрослыми отношениями, я хочу сказать, не стоит торопиться. Но если уж будет невтерпёж, всегда помни, что люди придумали много средств от нежелательной беременности. Ну, а если уж всё-таки… В общем, никаких абортов, рожай, я тебе всегда помогу.
И если бы Янка не выплакала сегодня все слёзы у стены роддома, она бы опять заплакала.
Янка бывала у Конопко теперь каждый день. Заходила после работы, как будто просто так, приносила будто бы угощение к чаю, но старалась, чтобы к чаю всегда было не только печенье, конфеты, а ещё и хлеб, масло, сыр, творог, фрукты. Тётя Нияра каждый раз будто бы пугалась и болезненно морщилась:
– Что ты, Яночка, зачем ты так много? Мы же пенсию получаем…
Знала она эту пенсию, бабушка ей говорила. Половина уходила на оплату коммунальных услуг, а оформление субсидии затягивалось. Шкатулка тем временем пустела, и Янка не думала уже о том, чтобы поехать на лето в родной город. Даже на дорогу не хватит. А просить у мамы она не будет. Ни за что.