Таль очень на Янку сердился, один раз сказал даже, что больше её на порог не пустит, если она будет их подкармливать. Но Янка только смеялась, она умела Таля уболтать, уговорить, упросить. С Анютой было сложнее.
– Почему ты нам помогаешь? – спросила та как-то. – Ты, наверное, в Таля влюбилась.
– Я? В Таля? – Янке даже смешно стало. Но Анюта смотрела очень серьёзно, строго. И Янка ответила тоже серьёзно: – Нет, мы просто дружим. Друзья ведь помогают друг другу.
– Ну да, – недобро усмехнулась Анюта. – А что, в Таля влюбиться нельзя? Он ведь хороший.
– Хороший, – согласилась Янка. Она вдруг подумала, что они с Анютой похожи. И если бы Анюта была постарше, они бы стали подругами.
Пашуня рос улыбчивым и крепким. Тётя Нияра отошла, научилась снова улыбаться, отвечая на каждое Пашунино курлыканье, и Дашина мама, тётя Ганна, говорила, что в жизни не видела такого красавца. Даша тоже часто приходила нянчиться. Она была единственным ребёнком и давно перестала мечтать о братике или сестрёнке.
– Папа говорит, что сегодня и одного-то не прокормить, – ворчала она. – Сколько людей прокармливают и ничего!
– Зато у тебя всё самое лучшее, – усмехнулась Янка.
Даша вмиг погрустнела, потемнела лицом.
– Ну и что? Зато с маленьким так хорошо понянчиться…
– Ага, – хмыкнула Янка, которая с утра сегодня опять разругалась с Ростиком, – это сначала хорошо, когда он тебе в ответ только улыбаться или кукситься может, а потом подрастёт и начинается… Мне вон сегодня братец такого с утра наговорил, чуть не убила! И раньше тоже: всё лучшее – Ростику, конечно, "он же младший"! А все шишки на меня, "ты же старшая"! Нет уж! У меня будет один ребёнок.
Они долго молчали. Наконец Даша вскинула на Янку свои красивые тёмные глаза, сказала глухо, будто делилась самым сокровенным, и в этот момент совсем не была похожа на скучную, примерную Дашу:
– Знаешь, я раньше тоже так думала. Ну, что хорошо, что я одна. А теперь мне так страшно иногда делается… Вот как подумаешь: родители, они ведь всё равно старше меня, они умрут когда-нибудь. Ну даже если не как дядя Паша, а вообще, от старости. И у меня никого не останется, понимаешь?
– Ну… – опешила Янка от таких странных, несвойственных Даше мыслей. – Почему одна-то? Ты ведь уже взрослая будешь… Ну, замуж выйдешь, дети будут.
– Ну да, это понятно, но всё равно. По крови родной человек, понимаешь? Ну, даже не по крови, а из твоей семьи, чтобы общее детство, чтобы было что вспомнить, понимаешь?
Они шли в этот момент по мостику через ручей, вокруг цвёл миндаль, и Янке так жалко стало Дашу, и так стал понятен её страх, и её одиночество, когда не с кем поделиться радостью, не с кем вспомнить поездки к бабушкам, не на кого даже накричать. Они с Ростиком, когда в конце августа возвращались домой, всегда вместе перебирали камешки-ракушки, распределяли, кому какой сувенир подарить, фотографии разбирали и вспоминали всё, что было летом – тоже вместе. А ко дням рождения родителей они организовывали домашний концерт, маленький, конечно, две песни, три стихотворения, но всё равно. Одна бы она в жизни не стала этого делать!
Хорошо, что есть Ростик. Хоть она пока и не представляет, что будет с ним делиться какими-то там своими переживаниями, а всё-таки хорошо, что он есть. Когда родители разводились, они с Ростиком будто были в одной команде, по одну сторону баррикад. В те дни Янка читала ему перед сном вместо мамы и уроки с ним делала, и в бассейн водила, хотя раньше её невозможно было заставить заниматься братом: что ей делать больше нечего? И сейчас ей вспомнилось, как часто он её поддерживал тогда. Тем, что плакал, и его нужно было утешать. А сейчас? Она уже забыла, когда последний раз с ним разговаривала нормально. А ему ведь тоже тяжело сейчас! Ещё тяжелее, чем ей, она-то взрослая… У него и в школе там что-то не ладится, она краем уха слышала… "С чужими возишься, а до своего брата и дела нет", – шепнул ей кто-то внутри укоризненно. Янка решила, что со следующей зарплаты свозит Ростика в Феодосию. Походят по городу, в музей Грина зайдут, в кафе посидят… Может, Маруську с собой возьмут.
Дожди и туман упали на Посёлок. И повсюду цвёл миндаль. Все деревья стояли в бело-розовом облаке. Было ветрено, и каждый порыв ветра снимал с деревьев нежные лепестки, кружил в небе, бросал по обочинам. Янка думала о том, как много пропускает Глеб. Какие можно было бы сделать кадры! Он не ехал, не ехал, не ехал, застрял в своей Москве, затерялся, и не было ни адреса, ни телефона, только точка на карте – Москва. Янка была в Москве. Огромная она, не обойти.
– Здравствуй, дочка.
– Здравствуй, папа.
– Как дела у вас?
– У нас хорошо.
Он замолчал, будто ждал, что Янка сама заговорит. Но Янка помогать ему не собиралась, вот ещё!
– Как Ростик?
– Растёт.
– В школе как?
– Хорошо.
Сколько интересно он ещё выдержит?
– Как нетбук-то? Работает?
– Да, спасибо.
Вот, значит, как? Думает, что она ему спасибо скажет, в ноги упадёт и простит?
Внутри у неё клубилось горячее месиво. Он ещё ей звонит! Он ещё спрашивает! Он… От ярости Янка даже реветь не могла. И вообще – хватит. Что-то часто она в последнее время реветь стала. Недавно их от школы водили к психологу. Янка боялась, что ее про развод начнут спрашивать, и поэтому сразу сама начала вопросы задавать. Чего вот она стала такая плаксивая? Чуть что – слёзки на колесиках. Хоть от радости, хоть от огорчения, хоть от жалости. Тётка-психолог ничего такая попалась, сказала, что это возрастное, что пройдёт и что надо учиться себя контролировать. Ну-ну…
Интересно, а он сразу два купил: ей и Варьке? Сразу два, наверное, дешевле. Янке казалось, что она до сих пор, как Маруська, всё стаскивает и стаскивает с головы чёрный платок.
Глава 4
Летать
Самое дурацкое, когда у девчонки, которая тебе нравится, день рождения, а у тебя денег нет и вообще… Что он может подарить Янке? Что вообще дарят девчонкам? Особенно таким… Потом Таль вспомнил про браслет.
Этот браслет из круглых сердоликовых бусин Талю иногда даже снился. Это ещё летом было, когда Янка только переехала. Они поехали всей компанией в Коктебель, ну а там, конечно, на набережной чего только нет, глаза разбегаются. И вот этот браслет. Янка его как увидела, в струнку вытянулась. Долго перебирала круглые, холодные бусины, гладила. Но и стоил он, надо сказать… Ни у кого в их компании таких денег не было. А сейчас тем более: где Таль возьмёт? Да и набережные в Коктебеле пустые, не сезон ведь. Таль так измучился, что вечером, когда мама кормила Пашуню, а Анюта и Маруська сидели тут же, сказал, за деловитостью скрывая неловкость:
– У Янки день рождения во вторник.
– Ух ты, здорово! – равнодушно отозвалась Анюта. Даже головы от альбома не подняла. Но мама, конечно, сразу его поняла.
– Ох, Талечка… Что бы придумать? Надо же её поздравить обязательно. Надо подарок… Погоди, у меня есть кое-что.
Мама тут же встала и, придерживая Пашуню одной рукой у груди, достала из шкафа свою старую шкатулку. У неё в этой шкатулке всё лежало: их свидетельства о рождении, бусы из жемчуга, которые папа подарил ей на свадьбу, первый состриженный Талев локон, ну и девчонок, конечно, тоже. И свидетельство о папиной смерти было тут же.
– Вот, смотри, сынок, они дорогие очень. Это мне бабка моя на шестнадцать лет подарила, – мама протянула Талю старые серёжки с голубыми, будто застывшая вода, камешками. – Вот, Яночке понравятся.
Таль болезненно поморщился. Мама так отстала от жизни! Какие-то допотопные серёжки, которые провалялись в шкатулке полвека! Мама сама их никогда не носила. Все потемневшие, древние… Янка в жизни их не наденет! Потому что он никогда и ни за что ей их не подарит! Мама смотрела на него так радостно, и он чувствовал, как закипает в нём раздражение. Ещё бы чуть-чуть, и он сорвался бы, но всё-таки хорошо, когда у человека есть такая сестра, как Анюта. Она полюбовалась плавной линией цветка на рисунке и сказала:
– У неё уши не проколоты.
– Да? – расстроилась мама, и пальцы прикрыли старые серёжки, лежавшие на её ладони. – Что же тогда?
Но Таль уже знал что. Он смотрел в Анютин альбом, она нарисовала подснежники среди опавших буковых листьев, и понимал, что только это он и может сейчас подарить Янке. Главное – всё продумать. Главное – чтобы она его поняла. И чтобы согласилась поехать.
Таль всё тщательно спланировал. Во вторник он встретил Янку у ворот её дома, забрал сумку.
– Ты чего? – испугалась она. Глаза накрасила ярко, по-дурацки, и серёжки – большие цыганские кольца. Соврала, значит, Анютка маме. Он так и понял. Сам-то он на это никогда внимания не обращал. Хорошая сестра Анютка, что и говорить.
– С днём рождения!
Она улыбнулась. Радостно и чуть-чуть смущённо. Или ему показалось?
– Давай с уроков сбежим.
– А куда?
– Есть одно место. Но далеко. До Симферополя ехать надо.
– Зачем?
– Подарок буду тебе дарить.
– В Симферополе?
– Ближе нету.
Всё-таки Янка – особенная. Ну кто бы ещё согласился поехать? А она поехала. Как была, в мини-юбке и на каблуках. А, ну так она ведь и не знает, куда он её везёт. В Симферополе он взял напрокат у знакомого пацана скутер, тот ему уже сто лет обещал дать покататься, вот и пригодилось.
– На этот? Мне? – уставилась на скутер Янка. – Ты с ума сошёл? Я в юбке!
– Я же буду впереди. Никто ничего не увидит.
Она глаза сузила, сказала:
– Я тебя убью.
Но села. Прижалась. Таль чувствовал её колени. И думал, как она отнесётся к его подарку. Наверное, он где-то читал про такое, а может, видел в кино. Он точно знал, что не сам это придумал, а потому доверял этой идее больше, чем своей.
Ехать было недолго – в горы, на Долгоруковскую яйлу, до Кургана славы. А там уже рукой подать.
У Тал иного отца не было родственников, и родителей своих он не знал. Он в детдоме вырос. Но на Курган славы – памятник погибшим в Крыму партизанам – он привозил их каждое Девятое мая, будто здесь воевал его отец или дед. А может, и воевал? Или он так думал.
У Кургана Таль не остановился, повернул скутер к скамейкам под яблонями. На Девятое мая здесь всегда много народу. До сих пор вон валяется прошлогодний мусор. Таль затормозил.
– Дальше пешком.
– В лес?!
– Ага.
– А предупредить?
– Не переживай, – усмехнулся Таль. – Тут недалеко. Не пройдёшь – на руках понесу.
Янка только головой качнула. Они стали спускаться в ложбину. Там был родник Ладошка. Так его все называли. На каменной плите было высечено лицо партизана и стихотворение, а в самом роднике – каменные ладони.
– Разве здесь шли бои? – удивилась Янка.
– Конечно, – удивился и Таль. – Крым же оккупирован весь был. Это партизанские места. Знаешь, сколько их тут полегло!
– Я даже не знала, что здесь фашисты были…
– Что у тебя по истории? – усмехнулся Таль.
Янка промолчала. Она подумала о том, что каждое лето приезжала в Крым, но нигде, кроме Посёлка и Феодосии, не была. Ну съездили один раз в Ялту, ну были в Ливадийском дворце. Ну в Симферополе, конечно. На вокзале. А чтобы куда-то ещё… Ни родители, ни бабушка с дедом не считали нужным их возить. А сама она? Даже книжку никакую про Крым не прочитала! Даже путеводитель какой-нибудь! И всегда хвалилась, что Крым ей – дом родной, и она его, как свои пять пальцев, знает! А тут, оказывается, были бои, оккупация…
– Ну хоть про оборону Севастополя ты знаешь? – надавил Таль.
– Конечно, знаю! – возмутилась Янка и поняла, что знает, как факт. Была оборона Севастополя. Кажется, их было две. Одна в Великую Отечественную, а вторая ещё когда-то. Она дала себе слово, что обязательно возьмёт что-нибудь в библиотеке про Крым.
– Ты мне это хотел показать? – кивнула она на родник.
– Нет, – замялся Таль. – Пойдём.
Они стали спускаться ещё ниже, вдоль ручья, каблуки тонули во влажной земле, было прохладно. Её любимый буковый лес был будто нарисован коричнево-серой краской. И вдруг Янка остановилась. Среди опавших коричневых листьев появились зелёно-белые острова.
– Подснежники, – выдохнула Янка.
– Это тебе. Ну, вроде подарка. Просто их нельзя рвать. Да и не довезти, завянут. А посмотреть ведь можно.
Подснежников было целое море. Они шли, а их становилось всё больше и больше, до самого края леса, до куда хватало взгляда, настоящие, те самые подснежники, которые она раньше видела только в учебнике по биологии!
– Это крымский эндемик. Ну, то есть только здесь растёт, в Крыму, – сказал Таль. Ему было неловко. Янка молчала, и он нервничал, что вся его затея – большая глупость. Вдруг она остановилась.
– Таль… Я не могу по ним идти. А ступить некуда, они везде.
– Да ладно… Ну их же много, пойдём…
– Нет. Давай тут постоим.
Янка присела на корточки. От подснежников шёл тихий, очень нежный запах, почти неуловимый. Но так пахли проснувшиеся ручьи. Так пахла земля, влажная и прохладная от стаявшего снега. Так пахло утреннее небо, кора весенних буков. Так пахла весна.
– Спасибо, Таль.
Они постояли ещё немного и повернули обратно. Янка достала телефон и сфотографировала Талев подарок. Таль чуть нахмурился, ему казалось, что никакой фотоаппарат это не передаст, ведь можно же просто запомнить. Но ничего не сказал. Это же её подарок. Это же Янка. Она взяла его за руку, чтобы не упасть на каблуках, и сказала:
– Знаешь, первый раз мне действительно стало жалко, что люди летать не умеют.
На обратном пути Таль улыбался. Ему казалось, что Янка прижалась к нему сильнее, чем по дороге туда. Он не знал, о чём она думала. Но подарок ведь ей понравился, да? Здорово всё получилось! И тут Таль понял, откуда пришла эта идея: однажды отец с утра повёз их в холмы – смотреть, как цветут маки. Он тогда ещё работал на грузовике, развозил почту из Симферополя по всему Крыму. И вот приехал с утра, погрузил их в свой грузовик и повёз куда-то. А на все вопросы только улыбался. Солнце освещало холмы, и они горели огнём, так много было на них диких маков. Мама засмеялась, а отец сказал:
– Дарю тебе миллион алых маков!
Глава 5
Опустевшая шкатулка
Глеб приехал в конце апреля. К тому времени зацвели холмы, Пашуня подрос, научился улыбаться, узнавал уже всех своих, и даже Янку, а Янкина заветная шкатулка совсем опустела. Она сама не заметила, как это получилось. Она брала и брала оттуда не глядя: то конфет Маруське купить, то игрушку Пашуне, то мёда тёте Нияре… И всё казалось, что там ещё много, что хватит и на поездку домой, и на подарок Ростику на день рождения, и на новые туфли Анюте. И вот вдруг там ничего не осталось, мелочь одна. Янка чуть не разревелась: она полгода пахала, как проклятая, в этом клубе, ничего себе даже не купила особенного, думала, они поедут с Ростиком к бабушке, а теперь… Но плакать было бесполезно. А главное, как теперь Конопко? И до зарплаты ещё полмесяца… И тут судьба послала Глеба.
Он пришёл к ним с автовокзала. Весёлый такой, в модном чёрном плаще, с чемоданом на колёсиках. Шумно поздоровался, пожал деду руку, обнял бабушку, будто свой, будто родственник.
– Пустите?
– Да уж ты дорожку сюда протоптал, живи, – улыбнулась бабушка. Она метнула на Янку настороженный взгляд, но промолчала. Всё-таки начать сезон раньше всех – хорошая примета. Значит, летом не будет пустовать скворечник ни дня. Но у Янки был другой план. Он зрел в её голове давно, и как ни трудно было отказаться от присутствия Глеба здесь, совсем рядом, другого выхода она не видела.
– Бааб…
– Чего тебе, стрекоза?
– А вы ремонт в скворечнике делать не будете?
– А вы?
– Ну, баааб…
– Да что ты юлишь всё?
Бабушка у Янки такая, с ней напрямик надо, она все эти подмазы не выносит. Но напрямик сейчас нельзя. Как-то так намекнуть надо, незаметно, чтобы нечего было предъявить Глебу, но и чтобы она заподозрила неладное, чтобы выгнала его… тактично.
– Чего это ты вдруг домашними делами озаботилась? Своих, что ли, мало?
– Да нет, так… – Янка стояла, прислонившись к косяку двери. Как же сказать-то? – Просто странно: скоро лето, разве не надо ремонтировать?
– Ну так ведь постоялец у нас, куда его?
– Да вот его бы куда-нибудь… – и Янка закусила губу. Бабушка бросила посуду, вытерла руки о фартук, посмотрела на Янку в упор.
– Ты давай, не юли. Пристает он, что ли, к тебе?
– Нет, ты что! – тут же испугалась Янка. – Просто… смотрит.
– Понятно. Ты иди, Яночка, иди, детка…
Янка пошла. Было ей страшно.
Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни Янка чувствовала на себе и Глебе её пристальный взгляд. А Глеб, как нарочно, будто знал о её плане и подыгрывал: то руку её перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнёт по ней таким взглядом… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Чёрт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась этих своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно, за что.
Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чём они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней, дрожала, как заяц. Вот он вышел из дома, подошёл к скворечнику, заметил её. Усмехнулся.
– Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой.
– Почему?
– Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто…
– Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась?
– Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню.
– А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность спросила Янка. Никогда ещё Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже пятнадцать!
– Что я?
– Соблазнишь?
– Яна… ты играешь с огнём, – сказал он тяжело. – А это опасно.
Глеб дотронулся пальцами до её плеча, провёл по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно:
– Могу устроить тебя к хорошим людям. И недорого.
Глеб усмехнулся и сказал равнодушно:
– Давай.
Как Янка ругала себя потом! Просто на чём свет стоит. Ничего поумнее не нашлась сказать? "Я тебя устрою"! Как тётки на автовокзале! Дура, дура! И какие глаза у него сразу стали – насмешливые и снисходительные. Она для него маленькая девочка, была и останется. Дура, дура безмозглая!
Сквозь жгучий стыд она слышала, как бабушка вышла из дома тоже и что-то крикнула Глебу и как Глеб говорит ей, что, конечно же, съедет, он всё понимает, ремонт есть ремонт, да не вопрос, жилья сейчас навалом, и потом, может, это знак, что ему пора двигаться дальше, в другое место.
– Вот-вот, – буркнула бабушка, – Крым большой.
Янка чуть не закричала.
Глеб собрался за час.
– Ну веди, мой ангел нежный, – сказал он Янке, и она повела.
– Тётя Нияра, вот вам постоялец. Тихий, скромный, платит хорошо!