– Отец всю жизнь прятал меня в лесу. До Зимнего дня я никогда близко не видел ни людей, ни их поселений. Откуда мне знать?
Эдвард положил обе руки на чурбан, лежавший перед ним.
– Предки делали прекрасно украшенные могильные камни, – через силу начал он. – И всегда высекали на них, какой был дар у покойного мастера. Но с тех пор, как Сердце потеряли, люди стали класть на могилу деревянный чурбан, а на нем вырезать имя умершего, день смерти – и все. Посмотри на эти надгробия. Посмотри ближе, тупица.
– Люди что, отмечают место, где зарыли мертвых? – не поверил Генри. – Но зачем? Они же их потом не откапывают, так зачем тогда…
Эдвард резко обернулся, но, увидев непонимание на лице Генри, смягчился.
– Мы оказываем уважение мертвым, потому что без них не было бы нас. Предки верили, что память спасает, что без прошлого нет будущего. Мы же не звери, чтобы бросать тела как попало.
Генри кивнул. Он понял это так легко, будто уже знал когда-то давно, но забыл. Ему вдруг стало тошно – запах мокрой перекопанной почвы был прямо как в его сне. Он вспомнил свои руки, перепачканные землей, и к этому внезапно добавилось другое воспоминание: он моет ладони в ручье, потому что боится, что кто-то заметит землю у него под ногтями и поймет, что он сделал. Ощущение было таким ярким, что Генри вздрогнул и, чтобы не думать, спрыгнул с коня и начал разглядывать чурбаны.
Увиденное поразило его так, что он тут же забыл обо всем остальном. На всех свежих надгробиях были одни и те же цифры: 19, 20, 21. Даты в королевстве считали от Зимнего дня. Генри вспомнил, что, когда он нашел корону, был семнадцатый день, а значит, сейчас двадцать первый.
Жители не бросили свою деревню. Они все умерли – сегодня, вчера и позавчера. Генри опустился на землю, тупо глядя на вырезанные на ближайшем надгробии лук и стрелу, а выше имя "Сайлас Алскер" и число 20. На соседнем чурбане было нацарапано "Мог залечить свои раны". На следующем – "Швея". Некоторые успели найти свои дары, прежде чем умереть.
– Он не убивал кур, они ему не нужны, – выдавил принц. – Это лютая тварь. Они убивают только людей. Зачем гаденыш соврал?
Генри даже отвечать не стал, и так понятно: они бы не приехали, если бы знали, как это опасно. В королевстве, где за триста лет все в совершенстве научились не лезть в чужие дела, никто не явился бы сражаться с тварью, способной за три дня уничтожить целую деревню. Генри волновал другой вопрос: если зверь убил всех, кто закопал последних?
Он пошел вдоль надгробий, глядя себе под ноги, и скоро нашел то, что искал. По мокрой земле тянулась цепочка следов, такая четкая, что сразу было ясно: они появились уже после дождя, а значит, кто-то скрылся как раз перед их приходом. Отпечатки небольших ног вели в ближайший к огородам дом, и Генри пошел туда, чувствуя, что притихший Эдвард идет следом.
В доме пахло золой и сыростью, за дверью в соседнюю комнату кто-то шумно, неровно дышал.
– Мы пришли помочь. Это белый рыцарь, а я его слуга, – проговорил Генри, едва замечая, что все еще повторяет эту глупую, смешную ложь. – Не бойся.
Половицы надрывно заскрипели под его ногами, когда он медленно перешагнул порог второй комнаты. За дверью сидела женщина с прилипшими к лицу мокрыми волосами и с топором в руках. Она была очень худая, а живот большой и круглый, как у зверей, когда они ждут детенышей.
– Ты вырезала рисунки на могилах. Ты мастер по работе с деревом. Ты храбрая и умная, ты хорошо пряталась, и он не нашел тебя, – сказал Генри, глядя в ее бессмысленные от страха глаза. – Расскажи про зверя. Нам надо придумать, как его победить.
Вместо ответа женщина встала и, пошатываясь, направилась к входной двери. Сделав десяток шагов по улице, она остановилась и ткнула пальцем в землю, усыпанную мелкими камнями. Генри сглотнул. Вдоль улицы росли высоченные старые деревья, и благодаря им глубокие следы, оставленные еще до дождя, размыло не до конца, – в них налилась вода, но форма еще угадывалась.
Каждый след был в три раза больше его собственного, и Генри едва не попятился, но вместо этого по охотничьей привычке заставил себя присмотреться внимательнее. Следы могут много сказать о том, кто их оставил. Этот зверь куда крупнее лося, ходит на четырех лапах, непохожих на лапы других зверей: пять длинных суставчатых пальцев, почти человеческих, только с острыми, загнутыми вперед когтями. Генри огляделся. На стенах и порогах домов кое-где остались несмытые дождем следы крови, будто зверь с невероятной силой бил людей обо что попало.
– Почему вы все не сбежали? – выдохнул Эдвард. – К северу есть другая деревня, я помню карту!
Женщина посмотрела на Генри тоскливым взглядом, будто просила его объяснить, чтобы ей не пришлось тратить слова, – и Генри догадался, что она хочет сказать. Он помнил, отчего люди были в таком отчаянии, когда Освальд уничтожил их дома.
– Их бы никто не принял, люди ненавидят бездомных, – медленно проговорил он. – Никто не оставит свое жилище по доброй воле. Позавчера, когда зверь явился в первый раз, вы думали, что больше он не придет. Но он пришел. А потом вернулся в третий раз.
Она мелко закивала, прикусив трясущуюся губу.
– А если он и за вами вернется? – не отставал Эдвард, и голос его слегка окреп, будто он вспомнил, что должен казаться храбрым. – Я сын короля, и я вам приказываю уходить.
Он лихорадочно зашарил по карманам и вытащил значок с надписью: "Верный друг короля".
– Помните, в сказках король давал такой знак героям и храбрецам? – с неловкой улыбкой спросил Эдвард, и женщина завороженно кивнула. – Вы достойно похоронили мертвых, несмотря на страх. Когда в той деревне увидят знак, они поймут, что вы не лжете. Скажите, что сын короля велел оказать вам помощь.
Генри хотел было сказать, что знак выглядит довольно невзрачным и вряд ли впечатлит скупых и мрачных крестьян, – но тут Эдвард приколол значок к одежде женщины, и Генри присвистнул. Внутри что-то вспыхнуло, переливчато, как радуга, и под короной проступила надпись: "Линда Алскер, деревянных дел мастер. Храбрость и честь". Вспышка погасла, но теплый, едва заметный золотой свет остался.
Эдвард наклонился и коротко приложился губами к ее животу.
– Да пребудет удача с вами и будущим мастером, – сказал он. – Идите и используйте свой дар. Живым тут делать нечего, теперь это деревня мертвых.
Еще несколько секунд женщина смотрела на него широко раскрытыми глазами, а потом поцеловала его руку и, расправив плечи, твердым шагом пошла на север. Умирающее вечернее солнце заливало ее ярко-красным светом. Она не оглядывалась.
– Идем. Мне пора бросить чудовищу вызов, – без выражения проговорил Эдвард, щурясь от солнца.
– Никакого вызова не будет, – отрезал Генри. – Мы возвращаемся, докладываем все твоему отцу, и пусть он решает, что делать. Плевать, что сейчас уже закат третьего дня. Существо свою часть сделки не выполнило, и мы не обязаны выполнять свою.
– Я должен его победить. Не тебе одному подвиги совершать, – упрямо сказал Эдвард, и Генри почувствовал такую ярость, что в глазах потемнело.
Он рывком нагнул Эдварда к гигантским следам на земле.
– Посмотри на это, придурок, – сквозь зубы выдавил Генри. – Ты кролика в жизни не убил. Такой зверь тебя задерет за две секунды, ты меч вытащить не успеешь. А я тебе не помощник. Я не могу драться с такой тварью, иначе… Иначе…
Он захлебнулся воздухом и выпустил Эдварда. Тот был странно спокоен и даже не сказал, что принцев нельзя хватать за шею. Генри посчитал это дурным знаком.
– Ничего страшного, – как ни в чем не бывало проговорил Эдвард. – Если меня победят, скрывайся. Сам видел, на что способен Снежок. Вернешься во дворец и расскажешь моему отцу, что я красиво умер в битве, защищая королевство.
– Красиво умер? Если зверь разорвет тебе артерию когтем, мне придется тебя добить, чтоб не мучился. Предпочитаешь камнем по башке или мечом в сердце?
– Не ори на меня. Ты вообще ничего не понимаешь, – ровным голосом ответил Эдвард. – Отец меня презирает. Я лучше со скалы брошусь, чем вернусь к нему с поджатым хвостом. Он скажет, что и не ждал от меня ничего другого. Но я ему докажу.
– И кто же станет королем, если ты умрешь?
Эдвард пожал плечами.
– Моя мать пропала десять лет назад. Наверняка она уже давно мертва, никто не осудит отца, если он женится снова. Ему тридцать семь лет, он еще может произвести много наследников. Я серьезно, звереныш: если меня победят, беги. Это приказ.
С этими словами он развернулся и решительно зашагал к скалам. Генри стало не по себе. Кажется, Эдвард был даже рад, что куроед оказался огромной злобной тварью, – его тяге к самоубийственным подвигам это отвечало как нельзя лучше. Генри сжал зубы и пошел за ним. Предчувствие у него было хуже некуда.
Свет вокруг изменил направление, сполз вниз, и Генри понял, что уронил ветку. Теперь лицо существа терялось во тьме, Генри приходилось до боли в затылке задирать голову, чтобы видеть его. Еще минуту все стояли неподвижно. Потом Зверю это надоело.
Он размахнулся и ударил по Эдварду лапой с такой силой, что расплющил бы его о скалу, если бы попал. Но Эдвард с ловкостью, которую дарит смертельный ужас, присел и в последнюю секунду уклонился от удара. Зверь снова полоснул по воздуху своей когтистой ладонью. Эдвард, поднырнув под нее, увернулся и даже почти попал по ноге Зверя мечом. Генри просто стоял, обхватив себя за плечи, чтобы не было соблазна снять перчатки, и уныло ждал, когда все закончится. На победу Эдварда в этой драке он бы не поставил и яблочный огрызок. И дело не только в том, что чудовище было огромным, – просто Эдвард невероятно плохо дрался. Он слепо отмахивался мечом, как в жаркий день веткой отгоняют комаров. Зверя он даже не поцарапал, и меньше чем за минуту это сражение, мрачно подсвеченное снизу, закончилось тем, чем и должно было закончиться: Зверь пнул Эдварда задней лапой, тот отлетел, ударился о скалу и выронил меч. И тогда Зверь со свистом рассек воздух передней лапой, пугающе похожей на человеческую руку, и хотел когтями разодрать Эдварду горло, но тот успел перекатиться, и удар пришелся по локтю. Эдвард глухо вскрикнул и сжался на земле. Зверь занес лапу для последнего удара, но в следующую секунду произошло то, чего Генри не ожидал. Он сам сорвался с места, плюнув на свое нежелание ввязываться, подобрал меч и со всей силы вогнал его Зверю в пятку.
Для такого удара большого умения обращаться с мечом не понадобилось – только решимость, отчаяние и куча самоубийственной глупости. Никаких крупных сосудов он, естественно, не задел, – Зверь взревел и развернулся с такой бешеной яростью, что в голове у Генри немедленно перестало работать все, что отвечало за сопротивление огню.
Огонь взвыл от восторга, от предвкушения драки, и Генри показалось, что взвыл и он сам – хрипло, в голос. Точно он сказать не мог, потому что его собственная личность в этот момент сжалась, как испуганная гусеница. Меч упал на землю – он был больше не нужен. Теперь Генри не боялся, нет, какой тут может быть страх? Он смотрел на Зверя как на источник пищи, источник силы, которую он заберет себе. Зверь попятился, шипя, приподняв верхнюю губу, чтобы отпугнуть врага своими мощными зубами. Генри шагнул вперед.