И остановился, потому что Эдвард закричал. Огонь на секунду притих. Он был силен, но ему нужен был Генри, чтобы понимать, что происходит, и вовремя различать опасность. А Эдвард кричал, срывая голос, на одной ноте, так, будто на них сейчас упадет небо. Зверь и Генри повернулись к нему, и Эдвард наконец замолчал – и повалился вперед.
– Стойте! Хватит! – крикнул он сорванным голосом, жалкий, расцарапанный и перепуганный до смерти. – Я не хочу умирать! Не могу. Я хочу домой. Великий Зверь, пожалуйста, отпусти меня! Я скажу тебе, как его победить, если отпустишь!
– Говори. Отпущу, – уронил Зверь, и Эдвард разрыдался от облегчения, надрывно, как ребенок.
– Он боится воды. Вон там река, вон. Загони его в нее, там ты легко победишь, там его дар слабее, я видел, что вода с ним делает, а я не хочу, не хочу, не могу умереть, – пробормотал Эдвард, давясь слезами, словами и воздухом.
Генри был потрясен. Он вспомнил, что чувствовал, когда его подставил Джетт, но предательство Эдварда почему-то было еще хуже. Огонь попытался снова захватить контроль, но Генри отодвинул его вглубь с легкостью, которая впечатлила бы его, если бы он мог соображать. Он шагнул к Эдварду, сам не зная, чего хочет больше, – вогнать меч ему в сердце или просто от всей души врезать, – но Зверь, к сожалению, времени не терял. Он с ревом бросился на Генри и ударил его передними лапами в грудь, а потом схватил за ногу, в три прыжка дотащил до воды и швырнул в нее. Кожу обожгло такой болью, что Генри едва заметил когтистую лапу, прижавшую его ко дну мелкой речки. Он в панике вдохнул, и вода наполнила легкие. Лапа надавила на грудь сильнее, было совершенно ясно, что вырваться не получится, но Генри все равно брыкался, тратя последние силы на бесполезную борьбу. А потом чудовище взвизгнуло, тонко, как кабан, и выпустило его. Генри кое-как сел, а вдохнуть не смог. Легкие судорожно сокращались, но воды в них было слишком много, и он тихо, с присвистом хрипел, глядя на темные фигуры на фоне темного неба.
Зверь лежал на боку с мечом, торчащим из позвоночника. Эдвард кое-как вытащил меч и рубанул по шее Зверя. Меч был очень острый, он перерубил артерию легко, как нитку, и кровь хлынула на берег. Генри не видел ее в темноте, но слышал тяжелое бульканье и густой железный запах, который ни с чем не перепутаешь.
Оба удара были смертельными – вот только Зверь не умер. Он отполз подальше от Эдварда и поднялся на ноги.
– Хорошо, что у одного жителя деревни был дар лечить себя, – сказал Зверь. У него было перерезано горло, и Генри едва разбирал слова, но красные глаза по-прежнему злобно и жадно смотрели на него. – Через сутки все зарастет. Зря вы меня разозлили. Вокруг этих скал еще три селения, и я убью там всех. Всех!
– Посмотрим, прирастет ли голова, если я ее отрублю, – прошипел Эдвард и шагнул к нему с мечом наперевес, но Зверь с неожиданным проворством попятился и скрылся за уступом скалы.
Эдвард собирался уже идти за ним, но, обернувшись к Генри, бросил меч и подбежал к нему. Он за шиворот вытащил его и положил на берег, но что делать дальше, кажется, не знал и беспомощно смотрел, как Генри хрипит и корчится, пока тот не решил взять дело в свои руки. Перед глазами у Генри все расплывалось, вены на шее вздулись от недостатка воздуха, но он из последних сил сжал пальцы Эдварда в кулак и положил себе на солнечное сплетение.
Недостатков у Эдварда было полно, но, к счастью, отсутствие мозгов к ним не относилось. Он сообразил, чего от него хотят, и со всей силы врезал Генри под дых. Это был первый раз за время их знакомства, когда его мощные кулаки действительно пригодились: вода хлынула у Генри изо рта, он смог наконец вдохнуть и закашлялся, повалившись на бок.
– Все, все, тихо, – бормотал Эдвард, хлопая его кулаком по спине и тревожно озираясь. – Извини. План-то был хороший. Если бы этот козлина сдох, мой план мог бы в историю войти!
Несмотря на боль, раздирающую легкие, Генри мысленно записал слово "козлина" в список новеньких ругательств.
– Он забирает дары, когда убивает, – прохрипел Генри.
Это было большое, хоть и не сулящее ничего хорошего открытие, но Эдвард только рукой махнул – и тут же сморщился, схватившись за локоть.
– До тебя только сейчас дошло? Я, когда услышал песню, сразу вспомнил надписи на могилах. Чудовище украло голос у девушки по имени Герда, умение незаметно подкрадываться – у охотника Сайласа, немеряную силу – у парня по имени Бьорн. А некий Джон умел лечить самого себя, – хмуро сказал Эдвард. – Раньше люди с таким даром делали всякую опасную работу – чистили крыши, лезли в глубокие каменоломни. Если бы Зверь убил тебя, он бы присвоил твой дар разрушения. А если бы наоборот? Я читал, что разрушитель забирает силу тех, кого убивает. В общем, я решил, что пора вмешаться, и…
Он хотел продолжить, но скривился и крепче сжал локоть. Рукав уже пропитался насквозь – Генри только сейчас понял, что мерный стук, который он слышит с тех пор, как пришел в себя, производят капли крови Эдварда, падающие на камни. Генри бы на его месте перетянул рану до того, как начинать разговор, но, кажется, Эдвард знал о потере крови не больше, чем о спасении захлебнувшихся.
Генри с трудом поднялся с земли – никогда еще острые камни не казались ему такими удобными – и кое-как стащил с Эдварда мундир. К счастью, во дворце носили одежду трехсотлетней давности, так что мокрый от крови рукав оторвался от рубашки легко. Эту полосу ткани Генри крепко затянул над раной. Эдвард охнул.
– Еще хуже, – проскрипел он.
– Так и надо. Через полчаса снимешь.
Пару минут они сидели и молча смотрели на черную воду, лениво текущую мимо.
– Этот огонь… Он вроде как отдельно от тебя, да? – неожиданно спросил Эдвард. – Я думал, разрушители сами любят убивать и просто используют для этого дар, когда хотят. Но все не так, верно? Ты на Зверя с таким лицом бросился, что я тебя испугался больше, чем его. И вдруг понял: ты и огонь – не одно и то же.
Генри медленно кивнул. То, что Эдвард подумал об этом, тронуло его до глубины души. Агата, Сван и Джетт принимали его таким, как есть, но Генри уже начал понимать, как устроено общество людей. Его друзья были в чем-то такими же изгоями, как он сам. Эдвард был образцом всего, о чем мечтают жители этой земли: богатства, знатности, правильности. И то, что Эдвард сделал хотя бы попытку понять его, словно переворачивало в недрах королевства какие-то глубинные пласты земли.
– Рыцари из нас получились хуже некуда, – грубо сказал Генри, чтобы не показать, как он расчувствовался. – Надо возвращаться во дворец. Ты ранен, мне нельзя злиться, а про цветок памяти тварь наверняка соврала – откуда ему здесь взяться? Но если ты еще хочешь тут умереть, оставайся. Только жгут развяжи, тогда кровотечение тебя к рассвету как раз прикончит.
Эдвард, конечно, тут же встал. Генри был более чем уверен, что он так убедительно рыдал не только чтобы обмануть чудовище, но и потому, что его глупые мечты о красивой смерти натолкнулись на реальность: когда твоя жизнь в опасности, ты будешь сражаться за нее до последнего вздоха.
В таком темном и диком месте дорогу можно было отыскать только по звездам – они к этому времени как раз проступили из небесной черноты. Генри изучил их расположение, как карту, нашел запад и побрел туда, по пути прихватив с земли сияющую ветку. Громкий кашель, с которым он выплевывал остатки воды, оповестил бы о его приближении всех местных хищников, но, кажется, их тут не было. В этих скалах не шуршали ящерицы и насекомые, не блестели глазами ночные грызуны. Нагромождения камня казались безжизненными. Когда со всех сторон раздался щебет, Генри едва не подскочил. Вокруг них закружилась целая стая птиц: все те же воробьи и синицы, которым совсем не место в горах.
– Спасибо, что не дали ему заманить нас еще дальше, – сказал он, когда понял, что птицы даже не пытаются его клюнуть.
После трех дней в компании Снежка разговор с животными уже не казался ему чем-то из ряда вон выходящим.
– Они нас куда-то зовут, – выдохнул Эдвард.
Птицы и правда отлетели подальше, вернулись и снова отлетели в сторону. Их было так много, что они постоянно наталкивались друг на друга и поднимали еще больший гвалт, видимо, ругая соседей за неуклюжий полет. Ущелья были узкими, неудобными для птиц, – наверное, у них имелась веская причина, чтобы толкаться здесь, а не спать или поедать вкусных червяков в каком-нибудь более гостеприимном месте. Если бы не эта галдящая стая, Зверь одним ударом убил бы их с Эдвардом – слабых, отупевших, завороженных пением. Поэтому Генри без возражений отклонился от своего курса на запад и пошел туда, куда вел крикливый хор.
За ближайшую четверть часа Генри увидел больше видов камня, чем за всю жизнь: ярко-красные, прозрачные, синие с белыми разводами, зеленые с черными прожилками. В свете ветки они блестели так, что Эдвард то и дело восхищенно цокал языком.
– До потери Сердца в Разноцветных скалах добывали все ценные виды камня, но для этого нужны хорошие инструменты и храбрые люди – тут бывают обвалы, – сказал Эдвард, и Генри решил, что если у него хватает сил делиться историческими сведениями, то свою рану он точно переживет.
Сам он думал только о том, когда же закончится эта прогулка и можно будет лечь, – и поэтому не сразу заметил, что птицы начали кружить на одном месте. На вид этот скальный разлом ничем не отличался от остальных. А потом Генри догадался посмотреть вниз и от неожиданности чуть не выронил ветку.
На земле лежала бледная девушка с кудрявыми волосами. Генри сначала решил, что это одна из жертв чудовища, но никаких ран вроде не было, а прижав пальцы к ее шее, он нащупал пульс. Вряд ли девушка прилегла поспать среди скал, и Генри мог бы еще долго ломать голову над тем, что же с ней случилось, – но тут Эдвард опустился на колени и стряхнул с ее платья какие-то осколки, а потом, отыскав самый крупный, поднес его ближе к сияющей ветке. Это было изогнутый стеклянный лепесток с тонким, похожим на паутину узором.
– Значит, у Зверя все-таки есть сокровища. Волшебные творения предков, – прошептал Эдвард и бережно положил осколок в карман. – Это цветок смертного сна, видишь, у лепестков голубоватый оттенок? Предки его использовали, когда человек сильно ранен и страдает от боли: он засыпал и поправлялся во сне. Достаточно разбить цветок о грудь человека, там, где сердце, и все. Несколько осколков проникнут в кровь и растворятся.
– А чтобы разбудить ее, нужен какой-нибудь цветок пробуждения? – мрачно спросил Генри, без всякого результата похлопывая девушку по щекам.
– Не знаю, про это ничего не было сказано. В книге говорилось, что цветы были трех видов: голубой цветок сна, красный цветок памяти, желтый цветок забвения.
Птицы галдели так громко, что Генри задумался: раз даже злобные чудовища разговаривают, почему бы не спросить у птиц?
– Вы случайно не знаете, как ее привести в себя?
Если птицы и ответили, Генри их не понял. Он уже думал, что придется тащить девушку во дворец, хотя они и сами еле на ногах стоят, – но тут Эдвард решительно хлопнул себя по колену.
– У меня идея. Дрозд-разбудильник! Позови его. В сказках он любит почтительные извинения от тех, кого проклял.
Генри вздохнул и сел на холодные камни. Для того чтобы этот день стал еще хуже, не хватало только болтливого, щедрого на проклятия дрозда.
– Может, она сама со временем проснется? – начал он, но Эдвард покачал головой.
– Наш долг – спасать женщин, они слабые существа.
Генри хотел было спросить, с чего он это взял, но препираться не хотелось, и он послушно крикнул:
– Эй, господин дрозд-разбудильник!
Птицы тут же брызнули в стороны, и переливчатый разбудильник стрелой пронесся мимо них. По тому, как быстро он появился, Генри заподозрил, что обиженный дрозд последние три дня вертелся неподалеку, ожидая извинений, почестей и песен. Генри решил его не разочаровывать и попытался вспомнить, как Эдвард в Сияющем лесу обращался к рою бабочек.
– О, великий господин разбудильник! – заунывно начал он. – Прости меня за невежество и глупость! Мое сердце наполнено раскаянием, прими его благосклонно! Не доставишь ли ты мне удовольствие спеть со мной?
Пока дрозд кругами и восьмерками носился над ним, остальные птицы притихли. Генри так и не понял: то ли они уважали дрозда как волшебное существо, то ли на них произвели впечатление его радужные перья. Возможно, у птиц, как и у людей, тот, кто ярче одет, считается важным господином.
– Так-то, грубиян! – весело прострекотал дрозд. – Даже такого, как ты, можно научить хорошим манерам! А теперь пой со мной, три-четыре: "Сирени аромат пьянит, покой дает журчанье вод, и ветерок в березах спит, но нам уже пора в поход!"
Генри слышал эту песню впервые в жизни, но, к счастью, ее тут же подхватил Эдвард, и то, что Генри запаздывал на полстроки, стало не так заметно. Все новые и новые рифмованные фразы отражались от скал, эхом катились по ущельям. Первое время Генри боялся, что Зверь сейчас приползет еле живой и прибьет их, чтобы они замолчали. Но потом успокоился – голоса приятно сливались, птицы одна за другой присоединялись к ним, насвистывали ту же мелодию:
– Каким бы долгим ни был путь
И как бы ни было темно,
Вернись домой, тебя там ждут,
Хоть ты ушел давным-давно!
Последнюю строчку они прокричали во все горло, и скалы еще несколько секунд разносили голоса по окрестностям.
– Замечательно! – с глубоким наслаждением сказал дрозд и сел на руку девушки, по-прежнему лежавшей на земле. – Извинения приняты, молодой человек. У вас неплохой голос, хотя петь вы совершенно не умеете.
– Спасибо, – обрадовался Генри. На похвалу он не рассчитывал. – А теперь можете ее разбудить?
Дрозд допрыгал до лица девушки, сел ей на щеку и зачем-то заглянул в ухо.
– Это смертный сон, – важно сказал он. – Тут я вам не помощник. Ладно, у меня много других дел, пора убаюкивать детей. Прощайте и до встречи.
Генри не успел и рот открыть, а дрозд уже поднялся в воздух и яркой искрой умчался в темноту.
– Ну, хоть развлеклись, – проворчал Эдвард, беспомощно глядя на девушку. А потом его лицо просветлело. – У меня есть другая идея. Ты должен ее поцеловать.
Генри вытаращил глаза.
– Я ее обожгу.
– Вот именно! – крикнул Эдвард таким взбудораженным голосом, что Генри стало не по себе.
Он развязал жгут у Эдварда над локтем – вдруг от пережатых сосудов у него начался бред? Но тот его движения даже не заметил.
– Есть сказка о принце, который поцелуем разбудил заколдованную красавицу.
– Вот сам и целуй, – буркнул Генри.
Он делал это всего два раза, но у него создалось впечатление, что для этого нужно особенное настроение и живая девушка.
– Дело не в поцелуе, это просто сказка! А твое прикосновение – это ожог, – внятно сказал Эдвард. – Если от такого она не вскочит на ноги, то я уж и не знаю, что делать. Целуй быстрее, это приказ.
Генри нехотя наклонился и прикоснулся губами к губам девушки, стараясь не думать о том, какие они неподвижные. Впрочем, оставались они такими недолго: через пару секунд девушка дернулась, и Генри отшатнулся.
– А из меня неплохой лекарь, – протянул Эдвард, глядя, как девушка садится, дико озираясь и прижимая руку к губам.
– Где Петер? – хрипло спросила она, и Генри наконец понял, у кого он видел похожие темные брови и кудрявые волосы.
– Петер? – протянул Эдвард. – Ты что, сестра этого коз… этого юноши?
– Где он? – пронзительно крикнула она – и вдруг замерла, будто к чему-то прислушивалась, хотя никаких звуков, кроме бестолкового щебетания птиц, не было. – Петер ушел во дворец через ход в скалах, потому что Зверь велел ему привести белого рыцаря, – медленно проговорила она, глядя прямо перед собой. – Вы при шли. И спасли меня, хотя сойка полагает, что целовать должен был тот, который по человеческим меркам считается более красивым.
Девушка быстро заморгала и будто очнулась.
– У тебя дар понимать язык птиц, верно? – добродушно спросил Эдвард, пытаясь приладить рукав мундира обратно на больную руку. – Ну что ж, вот теперь мы можем возвращаться во дворец. Кстати, я сын короля.
– А я Лотта, – выдохнула девушка, и Эдвард улыбнулся покровительственной улыбочкой, от которой Генри скривился.
Чаще всего Эдвард разговаривал с женщинами так, будто считал их одновременно милыми и тупыми, и Генри решил как-нибудь поинтересоваться, входит ли это в список того, что люди называют хорошими манерами. Но пока что у него было дело поважнее: убраться из этих скал.
– Твои птицы могут показать нам тот кротовый ход, по которому ушел Петер? – спросил он у Лотты. – Он сейчас во дворце, и мы возьмем тебя с собой.
Птицы загалдели и всей стаей полетели в темноту.
– Видимо, это было "да", – сказал Эдвард и помог Лотте встать.
– Но деревня… – пролепетала она. – Я должна вернуться, найти отца, он был с нами, когда мы пошли в горы, а дома наш дедушка, он волнуется, что нас так долго нет и…
Генри немедленно пошел вслед за птицами, стараясь не терять их из виду. Он представления не имел, как сказать ей правду, и думал, что хоть Эдвард найдет слова, но тот молча повел Лотту за собой.