- Скоро сабантуи начнутся, тогда и угостишь, - говорит она.
Скрипнула наружная дверь, сени тотчас наполнились топотом нескольких пар ног, громким говором. Звонче всех раздавался голос Эмине. Она никак не могла унять смех. Из обрывков разговора я понял, что они смотрели какую-то смешную кинокартину.
Пришла мама, пригласила всех к столу.
…Наступила пора сабантуев.
К нам наехало много гостей. Из Голубовки нежданно-негаданно прибыл Калимулла. Из Ямаширмы приехала Гайша-апа, младшая сестра моей матери. Последними прибыли из Апакая Нагыйма-апа и Галимджан. Словом, собрались одни родственники. Я думал, Рахиля застесняется, будет чувствовать себя чужой среди нас. Но она оказалась общительной. За праздничным столом посадила рядом с собой Эмине и угощает её, ещё велит и младшим братцам отнести.
А вечером мы все пошли в парк, расцвеченный разноцветными огнями. Смотрели на борцов, которые решили испытать свою удаль. До колик посмеялись, глядя на тех, кто рискнул бежать наперегонки, влезши по пояс в мешки.
Потом мы с Рахилёй незаметно отделились от шумной толпы родственников. Сели передохнуть на скамейке. Но недолго нам удалось побыть наедине. Нас отыскал Калимулла.
- Куда вы пропали? - сказал он обидчиво и сел рядом со мной. - Я вас целый час ищу.
- Не надо было нас искать, Калимулла-абый, - сказала Рахиля смеясь. - Мы бы сами нашлись.
Калимулла с хитрой ухмылкой посмотрел на неё, потом обернулся ко мне:
- Гильфан, скажи правду, кем она тебе приходится? Я смотрю, вы не отходите друг от друга ни на шаг…
Я растерялся. Сказать - невеста? Рахиля мне не давала оснований считать её своей невестой. Мне на помощь пришла она сама, Рахиля.
- Я Гильфану друг. Близкий друг, Калимулла-абый! - выпалила она.
- Я уже знаю одного близкого друга Гильфана. Это Иван Чернопятко, - заметил Калимулла.
- Друг моего друга мне тоже друг! - сказала Рахиля.
Уже было поздно. Но веселье не утихало, а разгоралось всё больше и больше. Однако наши родичи и детвора, до устали нагулявшись, отправились домой. Мы с Рахилёй решили ещё побродить по парку и отстали от них. Потом свернули в боковую аллею. Рахиля сегодня была весела и на редкость разговорчива.
В темноте сбоку аллеи послышался громкий хохот. Из-за низкорослых деревьев появились парень и девица. Я сразу узнал их. Нам они однажды повстречались на берегу Казанки. Этот тип тогда отпустил по адресу Рахили какую-то глупую шуточку. Если бы Рахиля меня не удержала, мы бы с ним подрались. Позже я узнал, что это известный в округе хулиган по прозвищу Рюрик. К тому же говорили, что он нечист на руку. Глаза у него какие-то застывшие и холодные.
- Опять эти типы! - сказала Рахиля и взяла меня под руку.
"Свернуть в боковую аллею? - промелькнула мысль. - Нет, лучше сделать вид, что мы их не заметили. Они, может, пройдут на этот раз спокойно…"
Однако Рюрик был не из таких. Осторожно, стараясь не наколоться, он сорвал с куста розу и, когда какой-то прохожий старик поравнялся с ними, неожиданно сунул цветок ему за шиворот. Старик опешил и выронил палку. Но спутницу Рюрика этот поступок несказанно развеселил. Она показывала на растерявшегося старика пальцем и хваталась за живот от смеха.
Рахиля решительно направилась к развеселившейся паре. "Сейчас, - думаю, - закатит этому типу пощёчину", - и заспешил за ней. Она приблизилась к девице, насторожённо уставившейся на неё.
- Как ты смеешь так поступать? - проговорила Рахиля с негодованием.
- Разве я что-нибудь сделала? - удивилась девица, округлив глаза.
- Вы обидели старого человека!
- Так это же не я! Вы что, ослепли? - возмутилась девица.
- Почему не приучишь своего субъекта вести себя прилично? Ведь ты девушка!
Вид у Рахили был такой, что казалось, она вот-вот вцепится в причёску этой девицы. Та даже попятилась, растерянно моргая глазами.
- Рюрик! Иди сюда!.. - позвала она плаксиво.
- Эх ты, бедняжка! - сказала Рахиля, с брезгливостью оглядывая её с ног до головы. - Помни, если парень, который идёт с тобой, не умеет себя вести, он позорит тебя! Ты же девушка, должна требовать уважения к себе! А ты позоришь девичью честь!
- Рюрик! Где ты? Она собирается меня избить!..
А мы с Рюриком стоим друг против друга, широко расставив ноги и сжав кулаки. Метнув в сторону Рахили колючий взгляд, он процедил сквозь зубы:
- Слушай, шахтёр, уйми свою красотку! А то я сейчас отрежу ей хвостик!
- Вот как? На получай!..
Я взмахнул кулаком. Рюрик успел отпрянуть. Он быстро нагнулся и вынул из-за голенища нож. Как змея, бросающаяся на врага, он втянул голову в плечи, а потом резко метнулся ко мне, выбросив руку вперёд. Я уклонился в сторону и схватил его за кисть. Не успел он опомниться, я ударил его руку о своё колено. Нож блеснул и отлетел в кусты. Рюрик вырвал руку и бросился за ножом. Я успел дать ему подножку, и он распластался на земле. Я поднял его, крепко схватив за ворот. Как следует встряхнув, сказал:
- Если сейчас же не извинишься перед этой девушкой и дедом, я задушу тебя!
- Пусти! - зашипел он, пытаясь вырваться. - Я же тебя встречу где-нибудь…
Я был так зол, что был готов осуществить свою угрозу. Но к нам уже спешил милиционер.
Спустя два дня Рахиля уехала в Оренбург на соревнования парашютистов. Скучно стало без неё в Казани. Я со дня на день ожидал её возвращения. Но прошла неделя, другая…
Вскоре Хафиза получила от Рахили письмо, посланное из Херсона. Прямо из Оренбурга Рахиля поехала в Херсон поступать в лётное училище.
Я предполагал, что это рано или поздно произойдёт, но сейчас, узнав об этом, я растерялся. Меня одолевало двойственное чувство. Я не знал, чему больше радоваться: тому, что Рахиля поступит учиться и станет лётчицей, или если она провалится на экзаменах и вернётся домой…
Представляю, сколько она претерпит мук, если её не примут. Смогу ли я спокойно глядеть в её затуманенные грустью глаза? Когда над нею с мерным рокотом будет пролетать самолёт, она с тоской будет смотреть вслед ему. Смогу ли я в ту минуту отыскать слова, чтобы успокоить подружку свою! Попадись мне в поле подбитый журавль, отставший от родного косяка, я бы смог ему чем-то помочь. А что я смогу сделать для Рахили, чтобы облегчить её горе?.. Нет, она будет счастлива, если станет лётчицей. И я буду радоваться вместе с ней.
Я задумывался об этом и на работе, закручивая шурупы, гайки, и дома. Маме приходилось по нескольку раз окликать меня, чтобы я отозвался. Я стал рассеянным. Ни до чего не было охоты: ни в кино пойти, ни с друзьями встретиться. Много всяких противоречивых мыслей лезло мне в голову. Я думал о том, что, если Рахиля станет лётчицей, не пойдёт ли и наша дружба врозь? Представляю её, идущую по улице, стройную, в новенькой лётной форме, и себя рядом с ней, заурядного слесаря.
Она будет летать куда захочет. А ты, Гильфан? Кем будешь ты? Неужели тебе суждено всю жизнь закручивать шурупы да гайки? Неужели ни на что ты больше не годен?..
Я спросил у Хафизы адрес Рахили и написал ей письмо: "…Выбранный тобою путь тебя возносит в голубую высь, к небу. А моя дорожка уводит меня в глубь земли, в её недра. Ты станешь лётчицей, а я горным инженером. Я буду работать в шахтах, на рудниках. Когда-нибудь встретимся, тогда и поговорим…"
Вместе с Калимуллой я поехал в Донбасс.
Седьмой рассказ Гильфана
- Я знал, что ты обратно приедешь! - сказал Иван, здороваясь со мной. Это были первые слова, которыми он меня встретил.
А в конце июля мы с ним набили свои фанерные чемоданы учебниками и отправились в Лисичанск.
Экзамены мы с Иваном сдали сравнительно легко. У нас в основном спрашивали то, с чем мы уже были знакомы на работе. А это мы знали. Нас зачислили в группу маркшейдеров.
В первое полугодие всё шло хорошо. Но потом вдруг я попал в полосу неудач. Одна неприятность следовала за другой. И в конце концов я вынужден был уйти из техникума из-за несправедливого обвинения, будто я скрыл, что был осуждён мой отец.
Созвали собрание, на котором одни меня обвиняли и требовали исключить, а другие пытались защитить. Поднялась суматоха, кто-то кричал и предлагал закрыть собрание. У меня от обиды к горлу подступил комок. Я боялся, что вот-вот расплачусь. Быстро сбежал со сцены и ушёл с собрания.
Позже я ругал себя, что допустил такую оплошность. Мне изменила выдержка. Следовало доказывать свою правоту. Ребята поверили бы. Пошли бы вместе со мной к директору… Однако обида во мне взяла верх. Я не пошёл к директору. Ученик Хохлунов, который обвинял меня, в моём представлении выглядел таким ничтожеством, что жаловаться на него кому-то мне казалось унизительным. Я прибежал в общежитие, сложил в чемодан свои пожитки и, оставив Ивану записку, зашагал прямо на станцию.
Расхаживаю взад-вперёд по перрону, ожидаю поезда. А сам ещё не знаю, куда податься. В кармане ни гроша…
В Казань поехать? Мама обрадуется. Может, и Рахиля радёхонька будет. Недавно я получил письмо, в котором мама сообщала, что Рахиля снова в Казани. Её не приняли в училище из-за того, что ей ещё не исполнилось семнадцати. Нескольких месяцев не хватило.
Только что я буду делать в Казани? Опять устроюсь на старое место и буду закручивать гайки? Нет, покрутил - хватит!
Уехать бы куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток! Или на Чёрное море, где можно наняться на пароход матросом! Вон как раз подходит одесский поезд…
Зелёные чистенькие вагоны плавно проплывают вдоль перрона, замедляя ход. На подножках стоят хмурые кондукторы с жёлтыми флажками в руках. Толпа пассажиров, толкаясь, бежит за вагонами. Между ними можно незаметно проскользнуть в вагон. Я с сомнением оглядываю свой фанерный полупустой чемодан. С таким ящиком вряд ли проскочишь незаметно. Впрочем, от него можно избавиться, сунув его в мусорный ящик. Брюки и рубашку я сверну и возьму в руки. Там останутся только книги. Наверно, они мне больше не понадобятся.
Я почти бегом направился к мусорному ящику. Положил чемодан на скамейку, стоявшую здесь, вынул скомканную одежду, с грустью поглядел на учебники, конспекты, которые писал бессонными ночами. Прощайте, светлые мечты!
Я поднял чемодан и занёс его над грязным ящиком… Нет, не могу! Книги всегда были моими верными друзьями. Мне вдруг сделалось стыдно перед ними, будто они ожили и с укоризной смотрят на меня. Я быстро захлопнул крышку и отошёл от мусорного ящика.
Дежурный по станции дал свисток. Ему сейчас откликнется паровоз. До меня, будто издалека, доносятся возгласы провожающих. Из окон вагонов высовываются пассажиры, машут руками, что-то кричат. А я стою, словно прирос к месту, не знаю, что мне делать. Лязгнули буфера, поезд тронулся. Стучат колёса на стыках. Гудят телеграфные провода. Мне опять мнится шум и гул собрания…
Пронзительный свисток паровоза заставил меня вздрогнуть и возвратиться к действительности. Что же я стою! Надо что-то предпринять. Если б не этот проклятый чемодан, я бы уже уехал. Он мне помешает пролезть и в следующий поезд.
Я резко поворачиваюсь и снова решительно шагаю к мусорному ящику. Вскинул чемодан, чтобы швырнуть его. Но в этот момент кто-то крепко схватил меня за руку. Оборачиваюсь - Иван.
- Зачем выбрасывать, ещё пригодится, - говорит он спокойно и улыбается.
Я с удивлением смотрю на него, перевожу взгляд на чемодан, который он держит в руках.
- Ты что? Куда собрался? - спрашиваю у него наконец.
- А ты?
- Я домой! Мне здесь делать нечего!
- И я с тобой, Гильфан. Я не могу здесь оставаться один. Вместе - так всюду вместе, - говорит он, продолжая улыбаться, и ставит наши оба чемодана рядом на землю.
Я начал было уговаривать Ивана вернуться в техникум, не бросать учёбу. Ничего не помогло. Не смог его убедить. Он досадливо поморщился, перебил меня:
- Довольно! Решение принято, и печать поставлена! - А потом пристально посмотрел в мои глаза, спросил: - А скажи, Гильфан, разве ты поступил бы иначе?
Я задумался. Понял, что поступил бы точно так же. Мы стояли несколько мгновений друг перед другом. Потом Иван ободряюще подмигнул, хлопнул меня по плечу. Я ответил тем же.
- Вместе так вместе!
Мы ехали на товарняке. Состав был нагружен углём. В тамбур, где мы сидели, просачивалась чёрная пыль. Мы беспрестанно тёрли слезящиеся глаза и чихали. Вдобавок ко всему поезд в Голубовке не остановился и прямым ходом последовал дальше. Недолго думая, мы спрыгнули и кубарем покатились под откос. К счастью, на откосе росла высокая трава, которая спасла от серьёзных ушибов.
Мы были чумазые. Однако наш вид не привлёк ничьего внимания: здесь было не в новинку видеть людей, выбравшихся только что из угольной шахты. Только суеверная тётушка Шамгольжаннан при виде нас страшно побледнела и выронила из рук миску с распаренными отрубями, которую несла курам. Скорее всего, она приняла нас за чертей. И только когда мы поздоровались, она узнала нас.
У нас сидел дядя Родион. Помешивая в стакане ложечкой, он рассказывал Халиулле-абзыю занятную историю. Едва мы открыли дверь, он осёкся и чуть не опрокинул стакан с чаем. Так и остался сидеть с открытым ртом. Я сразу заметил, что он постарел и осунулся.
Халиулле-абзыю не впервые было видеть нас черномазыми. Поэтому он узнал нас тут же.
- Откуда вы, джигиты? - спросил он с удивлением. - Из шахты, что ли?
- Наоборот, вернулись в шахту, - сказал я, посмеиваясь. - Оказывается, без нас вы не можете обойтись. Вон в Ирминке на копре каждый день звезда горит, а вы в хвосте плетётесь! Не стыдно ли?
В те годы было принято на макушках копров тех шахт, которые перевыполнили дневную норму, зажигать звезду, составленную из гирлянды электрических ламп. Рубильник звезды в конце дня включает самый почётный шахтёр - тот, кто больше всех перевыполнил норму. Победителя поздравляют с успехом.
- Вы правда насовсем вернулись? - всё ещё не верит Халиулла-абзый.
- Насовсем! - отвечаю я, стараясь казаться бодрым и весёлым.
- Ступайте сейчас же в баню! Вы мне всю комнату испачкаете! - негодует Шамгольжаннан-жинге и выталкивает нас за дверь.
Когда мы явились, приведя себя в порядок, стол был уже накрыт, как для почётных гостей. Сегодня мы с Иваном и сидели на самом почётном месте. Я подумал, что, если бы Халиулла-абзый узнал, почему мы вернулись, ни за что не посадил бы нас на это место. Я умышленно оттягивал разговор об этом, чтобы не расстраивать своего доброго дядю и так радостно хлопочущую вокруг нас Шамгольжаннан-жинге.
Однако как бы то ни было, а давать объяснение пришлось.
- Да-а, - задумчиво произнёс Халиулла-абзый, потирая пальцами лоб. - Одного, значит, отметили чёрной печатью, а другой попросту дезертир!.. Нелёгкое дело будет устроить вас на работу. Перед начальством я похлопочу, конечно. Но имейте в виду, вы хотели стать маркшейдерами, а вас тут в маркшейдеры не примут!
Халиулла-абзый оказался прав. День прошёл, неделя миновала, а мы никак не можем устроиться на работу. Иван жил у нас. Куда ему идти без копейки в кармане? Он решил, пока не устроится, к себе домой не показываться. Отца побаивался. За самовольный поступок отец его не похвалил бы.
Однажды мы вернулись из управления шахты понурые. Глядим - у наших ворот телега стоит. Знакомая телега. Только рассохлась и краска с неё почти вся облезла. А в ней ворох берёзовых веников. Лошадь привязана к колесу, ест, хрумкая, овёс из мешка, подвешенного к морде.
А дядя Давид уже спускается по ступенькам. Вот и довелось всё-таки Ивану встретиться лицом к лицу с отцом.
Дядя Давид уже не считал нас за мальчишек. Поздоровался с обоими за руки. Мы справились друг у друга о житье-бытье, о здоровье. После этого дядя Давид взял, как говорится, сразу же быка за рога: начал уговаривать сына вернуться в техникум.
- Я поеду вместе с тобой, уговорим директора, извинения попросим. Тебя примут обратно. Ведь выучишься - человеком станешь! - настаивал он.
- Меня не примут назад, отец, - противился Иван, стоя перед отцом, виновато опустив голову. Жаль ему отца. Дядя Давид так радовался, что сын студентом стал. Стыдно отцу в глаза теперь смотреть.
Упрямство Ивана вывело дядю Давида из себя.
- Что ты набычился и в глаза мне не смотришь! - начал кричать он на сына. - Гильфану не повезло! Что делать, со всяким может такое случиться. Тут уж ничего не исправишь… А ты-то чего ради себя наказал? Он решит топиться, и ты за ним? Каждый свою башку должен иметь на плечах. Каждый за себя отвечать должен. А ну-ка, хорошенько попрощайтесь и…
Иван поднял голову, метнул на отца горящий взгляд. Левая бровь его задёргалась. Он силился что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил бледными губами. Видно, не находил слов.
- Отец, - выговорил он наконец сдавленным голосом, - идём-ка, посидим на нашей телеге, потолкуем.
Они направились к воротам. Иван был теперь на полголовы выше отца. Он осторожно поддерживал под руку ссутулившегося дядю Давида.
Халиулла-абзый поглядел на меня и развёл руками.
- Вот тебе и "всегда вместе"! - сказал он и усмехнулся. Порывисто повернулся, зашёл в дом.
Кажется, опять они с дядей Давидом повздорили. Часто они спорят между собой, а жить друг без друга не могут.
В соседнем дворе, по ту сторону деревянной ограды, стоял дядя Родион, приглашённый, видно, осмотреть козу. У соседей была крикливая коза. Своим писклявым блеянием она по утрам не давала нам покоя, будила раньше петухов.
- А я думал, дружба ваша вечная, - сказал он, с сочувствием глядя на меня и качая головой. - Ладно, парень, не огорчайся. В мире вечного ничего нема. Рыба ищет, где поглубже, человек - где получше…
А я стою не двигаясь посередь двора. В эту минуту я вдруг почувствовал, как дорог мне Иван, как мне не хочется с ним расставаться. Но если он снова поступит в техникум, я буду только рад за него.
Не знаю, сколько времени я простоял задумавшись. Ко мне подошёл Иван. Тронул меня за плечо, сказал:
- Не обижайся, Гильфан. Мне неловко перед тобой, но…
- Ладно уж, - сказал я. - Что там оправдываться. Рыба ищет, где поглубже, человек - где получше. Счастливо тебе. Мне на тебя не за что обижаться…
- Я… Я прошу тебя не серчать на моего отца, - торопливо проговорил Иван, будто боялся, что я не дам ему договорить. - Пожилой человек. У него свои взгляды. Я его убедил, что настоящая дружба дороже всего. Ею надо дорожить. Верного друга найти труднее, чем поступить в техникум. Я остаюсь с тобой, Гильфан!
Я ничего не смог сказать Ивану. Только, как тогда на перроне, хлопнул его по плечу. Он опять мне ответил тем же.
Мы вышли на улицу, обняв друг друга за плечи. Прошли мимо дяди Давида, который угрюмо сидел на телеге, обхватив голову руками.
Репродуктор на базарной площади оглашал, что в Ирминке знаменитый шахтёр Стаханов поставил новый рекорд - за одну смену нарубил сто две тонны угля! Началось строительство Беломорско-Балтийского канала! Советские люди начали покорять Арктику!