* * *
Как раз в это время директор школы на заседании педагогического совета зачитывал акт. В нем говорилось, что группа детей большевистски настроенных родителей совершила нападение на хозяйственный склад одного из отрядов пятой японской дивизии и разгромила его. Позднее, когда офицер японской армии Цурамото в сопровождении нескольких нижних чинов явился в школу для проведения следствия, те же большевистские элементы избили его…
- Господа, - сказал директор, закончив чтение, - мы должны всесторонне обсудить этот, из ряда вон выходящий, факт и строго, я бы предложил, сурово наказать виновников.
- А кто виновники? - опросила Лидия Ивановна.
- Сие обязаны установить мы! - ответил за директора отец Филарет, поглаживая черную бороду. - А раньше всего надлежит выслушать пострадавшего.
Цурамото поднялся с кресла, приложил руку к сердцу и поклонился сначала священнику, потом всем присутствующим. Лицо его расплылось в улыбке, обнажился верхний ряд золотых зубов. В руке он держал очки с одним стеклом, на его переносице торчало пенсне.
- Наше командование, господа, поручило мне заявить следующее… Нет цветов лучше хризантемы, нет воинов храбрее воинов Японии…
Представитель семеновского штаба недовольно поморщился и отвернулся к окну. Японец отчетливо произносил каждое слово. Было видно, что он щеголял знанием русского языка.
- Мы имеем достаточно сил, чтобы искоренить на русской земле всякую заразу, в том числе и большевистскую. Сегодня в данном населенном пункте мы получили дерзкий вызов. Но у нас крепкие нервы, и мы боремся за справедливость. Я хочу, чтобы вы сами наказали разбойников. В другой раз будем решать уже мы.
Японец опять заулыбался, для чего-то поднял руку с разбитыми очками и сел.
Заговорил отец Филарет. Участников "сигаретной экспедиции" он назвал антихристами, выступающими против бога и законной власти. Он предложил исключить из школы всех, кто подстрекал к воровству сигарет, к нападению на Цурамото и на Евгения Драверта.
- Главным из таковых я считаю большевистского отпрыска Александра Лежанкина, брат коего бежал с красными. Сего Лежанкина изгнать из училища, ибо он подал знак к избиению беззащитного отрока Евгения.
Лицо Лидии Ивановны покрылось красными пятнами, дрожащие худые пальцы теребили кисти на шали.
- Извините, господа, но я не могу признать документом зачитанный здесь акт, - сказала она решительно.
- Куда это ты гнешь, матушка? - вскочил отец Филарет, тряся цыганской бородищей.
- А вы послушайте, батюшка! - оборвала попа старая учительница. - В акте ничего конкретного, одни общие слова. Что на самом деле было? Хулиганство! Так и скажите. Но при чем тут большевизм? Вы даете пищу большевикам, они над вами смеяться будут. Отец Филарет сказал, что здесь мы должны найти виновников. Я готова помочь в этом…
Японский офицер вытянул шею, заулыбался. Лидия Ивановна поправила на плечах шаль и продолжала:
- Весь день сегодня сыновья аптекаря и начальника лесничества похвалялись перед школьниками, что совершили благое дело и теперь покурят во славу божию.
- Кощунство глаголишь! - не стерпел опять священник.
- Да, я согласна, что кощунство, но гнев свой направляйте не на меня, отец Филарет, а на детей уважаемых вами родителей.
Цурамото зашептался с семеновским офицером, тот склонился к директору школы, что-то спросил и занес в записную книжку.
- Я спрашиваю педагогический совет, - продолжала Лидия Ивановна, - разве эти юноши не являются зачинщиками позорного для учеников воровства? Являются! Так их и нужно исключить. И я, господа, настаиваю на этом! Говорят, пострадал офицер японской императорской армии. Но кто докажет, что именно учащиеся нашей школы стреляли из рогаток? На улице была толпа и кто швырял камнями - неизвестно. Я отклоняю это обвинение. Теперь мне осталось спросить отца Филарета: за что он предлагает исключить одного из самых способных учеников - Александра Лежанкина? За то, что его брат Иван вступил в Красную гвардию? Так пусть Иван и отвечает за свои поступки. Все мы были детьми, и вы, отец Филарет, тоже. Все мы знаем, что такое "куча-мала". У вас есть основания сказать, что Александр Лежанкин разбил зубы Драверту и оборвал пуговицы на его пальто? Нет у вас таких оснований! Или вы действуете по принципу: "На бедного Макара все шишки валятся"? Побойтесь бога, отец Филарет! - голос учительницы звучал уверенно и гневно.
Но у директора заранее было подготовлено и согласовано решение: исключить из школы без права поступления Александра Лежанкина и одного второклассника, у которого в кармане нашли пачку сигарет. Это решение и было принято педагогическим советом…
* * *
Участники заседания расходились по домам, а далеко от поселка, в кедровнике, ребята пили чай у костра.
Уже высыпали звезды. Кузя озирался по сторонам. Еще совсем недавно были видны все деревья и камешки, а теперь будто кто-то закрыл огромные ставни, и в лесу ничего не разберешь. Вот там торчал сучковатый пень, а сейчас ровно бы медведь подкрадывается, там стояли кусты, а сейчас притаились какие-то чудовища. Радует один огонь, смотришь на него - не страшно, а оглянуться боязно, так и ждешь: вот-вот кто-нибудь схватит из темноты…
Костя полез за солью и в углу сумки нащупал какую-то бумажку. Развернул ее перед костром, обомлел. Печатными буквами было написано: "Стя-ко регись-бе". Кто же это писал? Тот, кто еще не знает, что ребята отказались от тарабарского языка. Значит, врагу не все известно… Почерк знакомый. Этой же рукой написана записка, найденная в бане Витькой. Говорить ребятам или нет?
- Над чем ворожишь? - потянулся к нему Эдисон.
- Бумаженция одна, уроки переписаны! - соврал Костя. "Лучше дома скажу, а то в темном лесу все взбаламутятся", - решил Костя и спрятал записку.
После еды всем захотелось спать.
- Баиньки, синьоры, баиньки! - говорил Эдисон, укладываясь в балагане.
Костя подбросил в костер дров и тоже лег. К ним в серединку попросился Кузя.
Сон ко всем пришел быстро, лить Костя лежал с закрытыми глазами и думал… Как записка попала в сумку? Неужели это дело Володьки Потехина? Нет, он трусишка, зареченских обходит стороной, да и отец ему строго-настрого наказал "не связываться с шантрапой".
Может быть, Женька Драверт? Этот на все способен. Ему удобно, за одной партой сидит, подбросил в сумку и все. Тогда кто же в баню прокрался? Неужели Женька с Горы? Вот завязался узелок!.. Мысли у Кости путаются, усталость гасит их, и он засыпает…
Заворочался и проснулся Кузя. Стал прислушиваться. Жуткий этот лес ночью. Над головами шумят кедры. Кто-то ухает и стонет. Костер вдруг затрещал сильнее, искры большим роем устремились вверх. Кто-то подбрасывает в огонь дрова. Должно быть, изобретатель… Нет, он лежит рядом и тихо посапывает. Костя? И он лежит. Кузя вглядывается. У костра стоят двое, один в железнодорожной фуражке и брезентовом плаще. Где его Кузя видел? Сегодня на речке. Этот дяденька ехал на телеге с Цыдыпом Гармаевым… Другой в валенках, рваном полушубке и новой бурятской шапке. Борода знакомая… Да это же Матрос! Кузя хочет крикнуть и не может, натягивает на голову пальтишко, закрывает глаза. Сердце вот-вот выскочит. Надо разбудить Эдисона. Кузя еще раз приподымается. У костра никого нет, недалеко за кедрами треснул сучок. Или приснились эти люди? А лес шумит. Кузя укрывается с головой…
Поднялись рано. Ежились от утреннего холода. Чай всех согрел. Пора за работу. Но как добывать шишки? Кедры высокие, огромные ветки собрались к вершине, а ствол голый. Взрослые делают колот, бьют им по дереву, и шишки сыплются вниз. А как быть ребятам? Да и шишки еще не совсем созрели, держатся крепко.
- Снимай ремень! - крикнул Шурка Индейцу. - Знаешь, как коня путают? Свяжи так же ноги ремнем!
Шурка быстро и ловко помог Индейцу.
- Видел, как на телеграфный столб лазят с железными когтями? Ну, пробуй!
Индеец обнял ствол кедра, подтянулся немного на руках, ремень хорошо помогал упираться ногами, и скоро добытчик скрылся в густой вершине. Сейчас же все зашумели, поснимали с себя ремни…
До полдня лазали по кедрам, срывали и сбивали шишки. На дереве трудно держаться: вершина, где шишки, качается, того гляди - свалишься. Шишки, падая, раскатывались меж камней, проваливались в мох. Не все их потом отыщешь.
Костя сидит на сучьях, посмотрит вниз - голова кружится, так высок кедр. Он будто забрал в свои могучие лапы и уносит, качаясь, к облакам. Видна вся падь. Окаймленная кустами речушка поблескивает на солнце. А кругом все горы и горы. И небо, и облака. И не они это плывут, а плывет он, Костя, в лапах кедра, увешанного шишками. Видны далекие струйки дыма - это паровозы на станции дают о себе знать. Где-то там и школа и дом. Отец, наверно, читает вслух любимого Некрасова, сестренки и братишки шныряют в огороде, рвут горох, дергают морковь… Вера ждет пахучую кедровую шишку…
Костя видит: чуть ниже него раскачивается на вершине соседнего кедра Шурка Эдисон. А вон карабкается на дерево Индеец. На камнях, около мешков с шишками, отдыхают Пронька и Кузя.
По команде Эдисона пришли на табор. Увидели друг друга и захохотали: грязные, оборванные. У Индейца царапина на щеке и синяк на лбу, рубашка залеплена смолой. Руки у всех от смолы стали черные и липкие. Костя прихрамывает - зашиб ногу о камень. Пронька разорвал штаны о сучок. У Кузи на животе прореха, у Эдисона ботинок без подметки. Пора домой.
Хоть и шли вниз, под гору, но все равно было тяжело. Лямки врезались в плечи, мешки давили спины, толкали вперед. Когда пустые шли в гору, не замечали камней и корневищ, а теперь с трудом перешагивали через них. Кусты стегали по лицу. Было жарко. Забайкальское солнце и в сентябре припекало на совесть.
Скоро Индеец отстал. Эдисон крикнул:
- Ты стал совсем бледнолицым, брат мой! Выбрасывай половину шишек, а то не дойдешь до вигвама.
- Ничего, я как-нибудь! - упирался Ленька.
Посидели на теплой земле, не снимая мешков, а потом еле-еле поднялись. Индейца поднимали всей артелью. Минут через двадцать он опять отстал.
Эдисон рассердился:
- Вот что, милорд! Или выбрасывай половину, или оставайся на съедение медведям.
Ленька с остервенением швырял шишки в кусты. Костя подзадоривал:
- Больше посеешь, больше вырастет! На следующий год приходи сюда с большим мешком!
Отдыхали все чаще и чаще. Но вот и долгожданная речушка. Сбросили мешки, напились досыта холодной воды, умылись, развели костер, подвесили чайник…
* * *
Пронька почувствовал, что его кто-то трясет за плечи, и с трудом открыл глаза. Над ним склонился бурят, глаза чуть прищурены, во рту трубка.
- Однако знакомый парень-то! Чей будешь? Хохряков?
- Хохряков! - сказал Пронька и сел.
Все спали. Костер давно потух, чайник выкипел, носик его отвалился и упал в золу. Невдалеке паслась стреноженная гнедая лошадь, из-за кустов выглядывали колеса телеги. Солнце уже закатывалось. Под его лучами нежились горы в осеннем пестром наряде.
- Ладно добыли шишек? - спросил бурят, посасывая трубку.
- Хватит! - ответил Пронька. - Как это мы проспали! А?
Цыдып Гармаев пожал плечами.
- Не знаю, парень!
Шурка лежал под кустом пахучего багульника, широко раскинув руки и ноги. Костя свернулся калачиком. Его соломенная шляпа скатилась к реке. Кузина стриженая голова покоилась на камне, а кепка, которую он собирался использовать вместо подушки, была зажата в руке. Ленька спал в обнимку с мешком, не чувствуя как под носом у него ползает жучок.
Пронька провел травинкой по Шуркиному лицу. Тот дернул губами, вяло отмахнулся. Пронька пощекотал его еще раз.
- Вот пристала, проклятая! - заворчал Шурка и открыл глаза… - Славно храпанули, синьоры!
Снова распалили костер. Цыдып отвязал от задка телеги большой котел…
За чаем бурят сказал, что может подвезти до Лысой горы.
- А ты куда ездил? - спросил Костя.
- За хребет работников возил, будут скот пасти!
Цыдып прихлебывал чай из деревянной раскрашенной цветочками чашки и больше ничего не говорил. Не мог же он рассказывать мальчишкам, что по заданию Усатого увозил в тайгу стрелочника Капустина и кладбищенского сторожа Матроса. Они должны возводить избушку в глубокой пади и устраиваться в ней на зиму. Сюда еще не раз привезет он мужиков, убегающих от белочехов, японцев и семеновцев. Сюда Цыдып будет привозить и оружие, полученное по цепочке от Тимофея Кравченко. Парнишки крепко спали, когда к ним на табор приходили Капустин и Матрос. Первые партизаны хотели узнать, что за люди ночуют в кедровнике. Пусть веселые парнишки пьют чай и едут с ним до Лысой горы, а там он свернет к своему улусу.
Глава шестнадцатая
Прощальный звонок
Как всегда, утром ожидали друг друга на мосту. Эдисон что-то задерживался.
- Не придет! - огорчился Пронька. - Дело-то вон какое!..
Но в это время из-за угла, придерживая на боку сумку, вышел серьезный и бледный Шурка.
- Слыхали? - спросил он тихо, глядя куда-то в сторону.
Конечно, об этом все узнали еще вчера, когда вернулись с шишками.
- Иду в последний разок!
- Может, еще устроится, - попытался подбодрить Костя.
Но Шурка только гмыкнул. Шли мрачные и молчаливые.
На крыльце школы Шурку остановил Химоза - так называли преподавателя химии.
- Лежанкин, к директору!
В коридоре топтались ученики, взволнованно обсуждая вывешенный приказ. Многие шли за Шуркой, крича:
- Ты не робей!
- Сказки, что Женька сам заедался!
Директор, заложив за спину руки, неторопливо прохаживался по кабинету и слушал отца Филарета. Священник стоял у открытого окна и курил.
- Уму непостижимо, что делается на свете, - говорил он. - Вчера собираюсь в церковь служить обедню, надеваю подрясник и, представьте себе, обнаруживаю в кармане пачку японских сигарет. Откуда?
- Чудны дела твои, господи! - смеялся директор. - И что же вы, батюшка?
- Каюсь, грешен! Поддался искушению дьявола и вот пробую… Ничего, знаете ли!..
В дверь постучали. Вошел Шурка.
- Ну-с, что скажешь, молодой человек? - обратился к нему директор. - Или тебе уже нечего сказать?
Шурка молчал, не понимая, чего от него требуют.
- Так вот, молодой человек, ты исключен из школы!
- Аригато, сэр! - неожиданно громко и вызывающе сказал Шурка.
- Что ты болтаешь? - побелел директор.
- По-японски - спасибо! - пояснил Шурка. - Это они вам скажут: аригато!
- Мерзавец! Пошел вон! И чтоб в школу ни ногой! - У директора затрясся подбородок.
Шурка насмешливо поклонился.
Зареченские ребята ждали Эдисона у дверей.
- Ну что? - бросились они к нему.
- Все. Точка! - едва выдавил Шурка.
Сердце его сжималось, во рту пересохло, в горле застрял комок. Шурка быстро шел по коридору, его останавливали, о чем-то спрашивали, но он слышал только звонок. На крыльце остановился. Звонок все еще надрывался, звал на уроки. Шурка спрыгнул с крыльца и побежал к станции…
Домой идти не хотелось. Что скажешь матери? Она и так все время плачет… Шурка прошелся по перрону. Наткнулся на груды кирпича. Японцы возводили какую-то невысокую стену вокруг занятого ими старого здания. Постоял, посмотрел. Часовой закричал на него:
- Руски, нехарасё!
"Боятся, чтобы опять кого-нибудь из них не стукнули", - подумал Шурка и отправился в вокзал. Начал читать надписи на дверях, как будто раньше не видел их: касса, буфет, начальник станции, дежурный по станции. Эти надписи на эмалевых дощечках висят со дня постройки нового вокзала. А к дверям трех других комнат сделаны надписи на картоне. Здесь разместились коменданты: чехословацкий, японский, семеновский. "Сколько их тут засело".
Открылась дверь. Вышел офицер, наткнулся на Шурку.
- Ты чего здесь шляешься? Марш отсюда!
Шурка снова поплелся на перрон. На втором пути стоял маневровый паровоз. Из окошечка выглядывал Храпчук. Он поманил Шурку пальцем.
- Вот так здорово! Все учатся, а ты на станции баклуши бьешь?!
- Меня из школы исключили!
Шурке показалось, что эти слова он сказал бодро, улыбаясь, но машинист заметил, как дрогнул у парнишки голос.
- Лезь ко мне!
Храпчук протянул руку, и Шурка легко поднялся в будку "компашки".
- За что исключили? За сигареты?
Шурка хотел объяснить, что с ним поступили несправедливо, но заморгал белыми ресницами, ткнулся головой в замасленную тужурку машиниста и вдруг заплакал.
Машинист прижал его к себе.
- Ну, хватит! Мужику нехорошо реветь, - уговаривал он.
Шурка вытер рукавом слезы и сел на откидной стульчик перед окошком машиниста. Храпчук бросил в топку несколько поленьев, показал рукавицей на японских солдат, возившихся с кирпичами.
- Вроде как крепость с бойницами мастерят… Ты помнишь, Шурка, как читал вслух объявление японского генерала? Он чего говорил? Император послал свои войска в Сибирь наводить порядок, охранять наш покой… Нам, говорит, чужой земли не надо. А я сегодня был у японского коменданта. Карту Азии видел у него. В озеро Байкал воткнули японский флажок. Все врет японский император. Видишь, страшно им на чужой земле. Огораживаться начали. Брательник твой на востоке воюет, другие скоро поднимутся. Ты уже не маленький и понимать должен… Матери скажи все, как было, поверит она. После дежурства я забегу. Что-нибудь придумаем для тебя. Иди, а то коменданты тут часто рыскают и Блохин заглядывает!
С облегченной душой слез Шурка с паровоза. У пункта технического осмотра остановился. Вот оно, объявление японского генерал-лейтенанта. Посмотрел, нет ли кого поблизости, зацепил лист сверху и рванул. На стене остались клочья. "Если постараться, - ни одного целого не останется…"
Пошел по путям дальше. На столбах гудели провода. Они напоминали утренний звонок в школе. "Все в классе, а я…" Прислушался. Гудят провода. Японцы передают что-то, семеновцы, наверное, разговаривают… От Вани уже весточка не поступит. В комнате дежурного по станции сидят японцы и кричат в фонопор. Шурка пристально посмотрел на провода и вдруг представил их оборванными. Они извивались в пыли, болтались на ветру…