- Да вот супонь перевязывали, - ответил Эдисон.
- Спичек не найдется ли, женихи?
Эдисон достал коробок, сам свернул цигарку и закурил вместе с толстяком.
- Куда направились? - допытывался Жердев.
Отвечал, как условились, один Эдисон:
- Сами знаете, праздники подкатывают: рождество Христово и Новый год. За елкой едем!
- За елкой? - удивился мясник. - А какие черти понесли вас в такую даль? Эвон сколько елок кругом, выбирай любую!
Шурка затянулся, выпустил не спеша дым, сплюнул деловито и сказал:
- А что толку в этих елках? Ни красы, ни радости. Одно слово - сосна! Мы думаем настоящую срубить, за пихтой едем в хребет, здесь-то ее не найдешь.
- Это верно! - согласился Жердев и пошел к кошевке.
Едва он скрылся за поворотом, Эдисон зашептал Васюрке:
- Если бы он только пикнул против нас, я бы его уложил на месте.
- С тобой Смит-Вессон?
- А как же!.. Ну, иди за Лидией Ивановной да про револьвер помалкивай!
…В пади между двух хребтов приютился маленький улус - место зимнего жилья бурят-скотоводов. Эдисон с бугра осмотрел селение.
- Можно! - сказал он, довольный, и стегнул коня. - Пошевеливайся, Гнедко!
Подвода остановилась у крайней юрты. Над ее низкой крышей торчал шест, на нем болталась баранья шкура - это условный знак, что в улусе нет подозрительных людей.
Среди юрты горело несколько сухих сучьев. На железном тагане висел большой котел, накрытый деревянной крышкой. Цыдып Гармаев усадил приехавших вокруг очага на потнике из овечьей шерсти и подал в расписных деревянных чашках чай с молоком. Дым, правда, ел глаза, но на это никто не обращал внимания, с мороза чай был очень кстати. Сам Гармаев сидел тут же и курил трубку.
- Жердева не видели? - спросил он.
- Попался навстречу, толстый черт! - ответил Эдисон, прихлебывая чай.
- Он тут скот покупал. Говорит, что большевикам шибко худо теперь - броневик из Читы пришел. Спрашивал, кто бывает в улусе и зачем. Про учительницу тоже спрашивал. А я чего знаю? Я ничего не знаю!
Цыдып рассмеялся тихо и налил гостям по второй чашке.
После чая Эдисон и Васюрка помогли Цыдыпу перенести в другие сани четыре травяных мешка с японским рисом и аккуратно укрыть их сеном, как это делал Хохряков. Стали прощаться. Лидия Ивановна поцеловала смутившихся ребят.
- Спасибо, родные! Может, еще увидимся!
Эдисон и Васюрка поехали в горы рубить пихту.
Глава двадцать вторая
Новый год
Школьников распустили на рождественские каникулы. "Молодые тайные революционеры" по вечерам собирались у Кузи делать елочные игрушки. Эдисон и Васюрка приходили тоже, но сначала не хотели "заниматься пустяками" - им ли, уже работающим на ремонте пути, возиться с игрушками! Однако устоять они все-таки не смогли - слишком уж весело было за столом вокруг коптящей керосиновой лампы.
Мастерили, что могли. Каждый принес из дома спичечные коробки и обклеил их газетой или телеграфными бланками: цветной и белой бумаги не было. Кузя сходил в лес. Собранные им сосновые шишки, подвешенные на ниточки, казались очень красивыми. Ленька, мурлыча под нос, ловко мастерил из листков старых тетрадей угольники и квадратики, потом надувал их и получались лодочки, гармошки, чертики. Вера старалась над корзиночками и коробочками. Оказалось, что Пронька умеет вырезать цветы из бумаги. Васюрка притащил из депо медную стружку, ее можно развесить на елке, как гирлянды.
Эдисон отрезал от красной наволочки небольшой кусок материи и прикрепил его к твердой проволоке. Этот флажок решили водрузить на верхушку елки. Общими силами склеили длинную бумажную цепь, вышла она не очень яркая (использовали обложки тетрадей и выдранные из книг разноцветные рисунки), но зато ею можно было обернуть елку несколько раз.
Однажды за столом возник крупный разговор. Начал его Пронька. Выстригая какой-то большой цветок, похожий на кружева, он сказал:
- Ребята! Вот до революции мы каждое рождество по домам ходили, Христа славили. А как теперь? Можно или нет?
- Все это глупости! - резко сказал Шурка.
- И совсем не глупости! - возразил Индеец. - Можно и теперь Христа славить. А знаете, почему? Если мы не будем петь: "Рождество твое, Христе боже наш", белые и японцы подумают, что мы против атамана Семенова, и начнут нас притеснять…
Вера набросилась на Индейца.
- Любишь ты, Ленька, побираться! У японцев недавно галеты всякие выпрашивал, а теперь славить хочешь! А вообще-то ни к чему это!
- Конечно, ни к чему! - поддержал девочку Костя. - Какие же мы революционеры?!
Кузя почесал переносицу.
- Однако я пойду Христа славить, а то Филаретка скажет, что я сатанинское наваждение, и выгонит меня из школы!
Васюрка сказал коротко:
- Я за Эдисона!
Так ни о чем и не договорились. Костя рассказал об этом споре отцу. Кравченко удивил сына:
- Что будет дальше - посмотрим, а нынче придется вам славить Христа, все до одного выходите, по всем рабочим квартирам обойдите. Есть у меня одна думка…
В первый день рождества все "молодые тайные революционеры", за исключением Эдисона, ходили по домам и пели: "Рождество твое, Христе боже наш". В каждой квартире, где побывали юные подпольщики, осталась листовка. Хозяева находили листовки в карманах своих шуб и пальто, в сенях и кладовках, на воротах и калитках, во дворах и огородах. К вечеру многие жители прочитали правду о том, зачем пришли сюда из-за моря солдаты японского императора, что несет трудовому народу кровавый режим атамана Семенова.
Все рождественские дни валил хлопьями снег, смягчая морозы. Дети разметали на реке каток, с утра до вечера бегали на коньках, катались на салазках, лепили из мягкого снега смешных неуклюжих баб.
Елку устроили под Новый год у Зыковых. Квартира у них была просторная. Собрались только "свои". Угощение устроили вскладчину - каждый выпросил дома солдатскую манерку муки. Хорошо помог дядя Филя, он за Лысой горой убил дикую козу и выделил подпольщикам фунта четыре мяса. Решили приготовить пельмени. Схряпали их сами под руководством Веры. Индеец ухитрился слепить десяток пельменей с мукой и солью.
Праздник удался. С удовольствием ели пельмени и пили морковный чай. Кузина мать подала на стол небольшие ломти черного хлеба, политые подсолнечным маслом и густо посыпанные солью, а также картофельные лепешки. Потом стол отодвинули в угол, и началось веселье. Вера попросила Костю прочесть басню Демьяна Бедного о барчуках, Эдисон вызвался спеть "Есть на Волге утес". Пронька играл на балалайке, а Кузя плясал "Подгорную", даже пустился вприсядку. Васюрка показал фокус со спичками. Вера танцевала гопака.
В разгар веселья в квартире появился немного пьяненький смазчик Горяев. Он сразу запел, притопывая:
Рождество-то двадцать пятого,
Деньги пропили двадцатого,
Пришел праздник - выпить нечего…
Пронька уловил мотив плясовой песни и заиграл "Камаринского". Горяев сбросил шапку, полушубок и, подбоченясь, сильным голосом затянул:
Как на улице Варваринской
спит Касьян, мужик камаринский.
Свежей крови струйки алые
покрывают щеки впалые.
Февраля двадцать девятого
целый штоф вина проклятого
влил Касьян в утробу грешную,
позабыл жену сердешную…
И пел и плясал смазчик с увлечением, ребята подзадоривали его криками, хлопали в ладоши. Наконец Горяев устал, опустился на скамью и забормотал:
- Они думают, что русский камаринский мужик может только водку пить. Нет, шалишь! Русский мужик еще себя покажет! Вот я им!..
Он кому-то погрозил кулаком.
Вера и Костя увели смазчика домой. В это время на вечеринку пришел дядя Филя. Его угостили, чем могли, и попросили спеть что-нибудь. Солдат упирался.
- Я вам, хлопчики, в другой раз спою. А сейчас давайте все. Знаете, какую споем? "Варшавянку". Потихонечку, вполголоса. Проня, выйди на улицу, постой пока. В случае чего - свистни…
Дядя Филя взмахнул руками. Эдисон начал:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Все подхватили:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
Точно сильным грозовым ветром обдали ребят эти торжественные боевые слова. Может быть, именно сейчас они по-настоящему и поняли смысл революционной "Варшавянки".
Много еще лет проживут ребятишки, но во всю жизнь не забыть им эту ночь и эту песню.
Ровно в двенадцать часов дядя Филя поздравил всех с Новым годом, пожелал всем счастья.
- А теперь самое подходящее время взяться за дело!
Еще вечером мать Кузи приготовила из "пельменной" муки клейстер, разлила его в железные баночки. Дядя Филя из внутренних карманов пальто извлек две пачки новых листовок. Одну прочел вслух. Листовка призывала железнодорожных рабочих в новом году с новыми силами продолжать борьбу против белогвардейщины и японских самураев.
- Я иду с Верой! - сказал дядя Филя. - Остальные знают, кто с кем в паре. Клейстер держать за пазухой, чтобы не замерз. Работать только на "своей" улице, на "чужую" не лезть. Все понятно, хлопчики?
- Все! - разноголосо ответили ребята.
Только ныряющий в облаках месяц видел, как маленькие фигурки, скользя вдоль стен и заборов, наклеивали на приказ японского генерала Судзуки листовки подпольного большевистского комитета…
* * *
Утром 1 января 1919 года Кравченко разбудил Костю.
- Вставай, сынок, надо урок повторить!
Костя с трудом открыл глаза.
- Какой урок? Мы же на каникулах!
- Урок важный! Вставай!
После чая отец увел Костю в комнату.
- Не забыл, как на Новый год Христа славят? Повтори-ка, да по всем правилам. Иди оденься! Сейчас репетицию сделаем!
Через несколько минут Костя вошел из кухни в комнату, как в чужую квартиру, рывком сдернул с головы шапку.
- Можно с Новым годом поздравить?
- Поздравляй! А ты чей будешь?
- Сын кондуктора Кравченко! Из Заречья!
- Гм… Ну, давай!
Захватив в кармане пальто горсть овса, Костя начал размахивать рукой, рассыпая перед собой на полу зерна.
Сею, вею, подсеваю,
С Новым годом поздравляю!
Маленький мальчик
Сел на стаканчик,
В дудочку играет,
Христа забавляет…
Костя поклонился.
- Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой! Поздравляю вас с Новым годом…
- Гм… Хорошо поешь, молодец! Вот тебе полтинник!
Кравченко подошел к сыну.
- Все правильно!
- Папа, мы опять пойдем по домам Христа славить?
- Пойдешь ты один, сынок, и в одну квартиру. Знаешь дом жандармского ротмистра Глобы в Теребиловке?
- Знаю!
- Иди поздравь его с Новым годом, овса побольше разбросай, поклонись низко, чтобы все честь честью было. И запомни, сынок, где во дворе собачья конура стоит, откуда и куда протянута проволока, по которой собака на цепи бегает, где входят в дом - с террасы или через сени… От ротмистра сразу беги домой, расскажешь мне, а потом на речку, вы же, кажется, хотели сегодня катушку-круговушку устраивать?..
Отец и сын вместе вышли на кухню. Входная дверь распахнулась, в клубах пара появился Витька Чураков. В больших Васюркиных валенках, в длинном, до пола, потрепанном пальтишке и в сползающей на глаза шапке, он походил на некрасовского мужичка с ноготок. Витька сдвинул на лоб шапку, шмыгнул носом и бойко проговорил:
- Можно поздравить?
- Давай, давай! - подбодрил Кравченко мальчугана.
Витька замахал рукой.
- Сею, вею, подсеваю…
- А где же у тебя овес? - спросил Кравченко, наклонясь к Витьке.
Чураков-младший смутился, заморгал.
- У нас денег на овес нету…
Кравченко снял с Витьки шапку и пальто.
- Проходи к столу чай пить!
Витька пошел, поддерживая одной рукой свои вечно спадающие штанишки.
Костя отправился в Теребиловку славить Христа…
Глава двадцать третья
Тревожный день
Второго января в поселке стало известно, что минувшей ночью люди, которых называют партизанами, отравили собаку во дворе жандармского ротмистра, а самого хозяина забрали с собой и повесили на толстой сосне около Лысой горы. Еще говорили, что это партизанская месть. Семеро железнодорожников, увезенные на бронепоезде "Усмиритель" и расстрелянные в Чите в застенках атамана Семенова, были арестованы по доносу ротмистра Глобы…
Днем начались обыски… Горяева вызвали в контрразведку. Полковник, по обыкновению, встретил его любезно.
- Как живешь-можешь, милый смазчик? Не кажется ли тебе, что ты перед нами в большом долгу? Так и не нашел девчонку, потерявшую шапочку с голубой лентой!
- Я уже объяснял, ваше благородие! Старался, но…
- Теперь должен еще больше постараться, и дай бог тебе успеха!
Полковник закурил, повертел в руках коробку со спичками.
- Видишь ли, лесные хамы слишком обнаглели, и нам пора взять за жабры этого самого… Матроса. Не сделать ли так… Ты кое-где и кое-кому скажешь что-нибудь про нас или против нашей союзницы - японской императорской армии. Мы тебя посадим, может быть, выпорем немного, потом разыграем твой побег из кутузки… Ты будешь прятаться, поищешь дорогу в лес, к Матросу. Все выйдет чудесно. Сам знаешь, как нужна нам эта борода. Атаман обещает в награду большие деньги… Между прочим, нам доносят, что гуляет такая частушка:
Раньше я был смазчик,
Смазывал вагоны,
А теперь поручик -
Золоты погоны…
Многозначительно подмигнув, полковник сказал:
- Видишь, куда можешь залететь в случае удачи!
- Значит, я должен найти и предать Матроса? - спросил смазчик.
Полковник откинулся на спинку кресла.
- Ты просто должен помочь матушке России. Ведь ты русский человек.
Горяев злился на себя. "Эх ты, сукин сын, камаринский мужик. Кого слушаешь? Стукни чернильницей этого золотопогонника". Но смазчик держался, понимая, что сейчас ему нужна прежде всего выдержка.
- Мне надо помозговать, ваше благородие.
- Это разумно! Подумай, что ты будешь говорить против нас и кому. Нам следует знать фамилии тех людей. Приходи ко мне завтра не позднее десяти часов утра. Но предупреждаю: проболтаешься о нашем разговоре - будешь иметь дело со мной!
Рука полковника медленно опустилась на кобуру с револьвером. Горяев поклонился и пошел к двери.
- Минуточку! - окликнул его полковник. - Я приказал привлечь тебя к участию в обысках, походи немного в роли свидетеля, или, как говорят, понятого. Может, бог даст, и наткнешься где-нибудь на белую шапочку с голубой лентой!
- Все может быть, ваше благородие!
* * *
К Лежанкиным явились семеновский поручик, японский солдат и Горяев. Дома была одна Шуркина мать. Офицер потребовал письма, которые мать, якобы, получала от сына-красногвардейца. Женщина заплакала, приговаривая:
- Господи! Если бы Ваня хоть какую-нибудь весточку о себе прислал, я бы умерла от радости. Нету, господин хороший, никаких писем!
- Это мы сейчас увидим! - офицер грубо оттолкнул плачущую хозяйку к стене.
Обыск начался. Поручик и японец опрокинули этажерку, полистали некоторые книги. Видно было, что их интересовали не письма, искали они что-то другое. Открыли ящик стола, все выкинули оттуда, начали копаться в груде бумаг…
Мрачный Горяев сидел на табуретке около топившейся железной печки, наблюдая за этим разгромом. В углу комнаты стояла большая корзина. Офицер не открыл ее, а разрубил шашкой, белье раскидал, топтал его сапогами. Шагнув к Шуркиной кровати, проткнул подушку и подкинул ее к потолку, перья разлетелись по всей комнате, одно перо упало на печку и сразу запахло паленым. Поручик сбросил на пол одеяло, проколол в нескольких местах матрац, заглянул под него. "Будь ты один, я показал бы тебе обыск", - злился Горяев.
В этом время офицер отодвинул кровать и, брезгливо морщась, начал пинать сваленную под ней старую обувь. К печке подкатился старенький подшитый валенок. Смазчик едва не ахнул: из голенища торчало дуло револьвера. "Вот что они ищут!". Он посмотрел на поручика, тот срывал со стены фотографии и открытки, японец спускался в подполье. Горяев нагнулся к валенку, выхватил Смит-Вессон и сунул его за пазуху. Из головы не выходила частушка:
А теперь поручик -
Золоты погоны.
- Поищем еще в сенях и во дворе! - распорядился офицер, пиная какую-то коробку.
- Не мешало бы и там пошарить! - поддакнул Горяев.
Японец выходил из комнаты последним. Он с размаху ударил прикладом по настенному зеркалу, оно закачалось, на пол посыпались осколки. Хозяйка дома даже не вздрогнула, она стояла у окна и, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала…
Эдисон был на работе и ничего не знал. Во второй половине дня он вместе с Васюркой должен был отвезти на вагонетке новые шпалы к будке путевого сторожа, расположенной в трех верстах от семафора.
Шурка пошел к дежурному по станции получить разрешение на выезд. В комнате дежурного, как всегда, у фонопора сидел японский солдат и вызывал соседние станции:
- Хироку… э… э… Куренга… э… э… Мугзону… э… э…
"Мало мы им тогда стаканчиков разбили", - думал Эдисон, получая от Хохрякова путевку…
Шпал погрузили не больше десятка, вагонетка шла легко, но Хохряков велел торопиться, так как скоро должны были проходить поезда. Эдисон и Васюрка шли за вагонеткой, толкая ее перед собой. Эдисон недовольно поглядывал на скалистые горы, тянувшиеся рядом с дорогой.
- Гудят и гудят! - недовольно проговорил он.
- Кто? - не понял Васюрка.
- Да провода эти, покоя от них нет.
- Так уж они устроены, чтобы гудеть! - ответил Васюрка.
Шурка показал на телеграфные столбы.
- Видишь нижний медный провод? Это японский!
- Я знаю!.. Погоним вагонетку скорее!
Шпалы сгрузили под откос. Путевой сторож торопил ребят:
- Пошевеливайтесь, а то товарный нагонит и даст вам по затылку!
Вагонетку разогнали и запрыгнули в нее. Вдруг Шурка сказал:
- Гони один, а я на гору схожу!
- Зачем?
- Охота посмотреть японский провод!
- Стаканчики хочешь бить? - догадался Васюрка. - Тогда и я с тобой! Мы как в бане договаривались? По одному не ходить. Надо выручать друг друга в случае чего!
Шурка сердито сплюнул.
- Тебе нельзя! Вагонетку куда же девать! В карман что ли?
- И тебе одному нельзя! - сопротивлялся Васюрка. - Другой раз вместе пойдем!
- Я сейчас хочу!
Эдисон спрыгнул с вагонетки и, цепляясь то за выступы камней, то за багульник или мелкие сосенки, полез в гору. Вот и столбы. Самый нижний провод медный. Шурка подошел к столбу, приложил ухо. Провода играли и пели, звенели и стонали, - целый хор разных голосов!
- Я вам покажу Хироку, Мугзону!