Это означало: пока салазки с японцем совершают оборот, надо проскочить перед ними за пределы круга. Вот уже оставил жердь Васюрка, вот забарахтался на снегу Ленька Индеец. Костя, продолжая толкать перед собой жердь, перебирал по ней руками, подвигаясь ближе к салазкам, на которых с искаженным лицом лежал Цурамото. Оторвав руки, Костя пропустил салазки и пересек круг. Круговушка еще несколько раз прокатила офицера, и, наконец, салазки остановились. Но Костя не видел этого, он вслед за Ленькой бежал к огородам. "Укатанный" ими Цурамото, шатаясь, как пьяный, брел к дороге. Гонявшийся за Кузей солдат прижимал к носу окровавленную рукавицу и полз на четвереньках по льду к укатившемуся штыку. А папка с фотографиями была у Проньки, который раньше всех перебежал на ту сторону реки и скрылся в Теребиловке.
Глава двадцать шестая
Бородатый казак
- Зыков, не заглядывай в окно!
Кузя подпер кулаками щеки и сделал вид, что слушает учительницу, а сам опять скосил глаза на улицу. Там проходил японский патруль. Сейчас Кузю больше всего на свете интересовало, повернут японцы к школе или нет…
- Зыков, я тебе что сказала?
"Как это она заметила?" - недоумевал про себя Кузя. Он уставился на учительницу, но что она объясняла, не понимал. Кузя прислушивался, не топают ли по коридору японские солдаты в тяжелых ботинках. От этого зависела его судьба. Если патруль зашел в школу, то через две-три минуты откроется дверь в класс, и сторож позовет Кузю к директору. Ясно, зачем. Начнется допрос, что произошло вчера на катушке-круговушке. Но сколько Кузя ни напрягал слух, топота в коридоре не было.
Беспокоился не один Кузя. На уроке закона божия отец Филарет говорил о церковном алтаре и таинстве причащения, а Костя пропускал все мимо ушей, хотя и знал, что на следующий день ему придется отвечать у доски. Костю мучил один вопрос: как будет действовать Цурамото против зареченских мальчишек…
Женька Драверт дернул Костю за рукав.
- С кем теперь сидеть будешь? Я уезжаю!
- Куда это? - Костя повернулся к недругу.
- В Читу! Папа там на бронепоезде будет работать машинистом!
- Ого! - удивился Костя. - На "Истребителе" или на "Грозном"?
- Еще не знаю, сейчас их много делают в читинских железнодорожных мастерских.
"Врет, дворянский выродок", - подумал Костя, но все-таки поинтересовался:
- Откуда знаешь?
- Откуда? - Женька явно хвастался своей осведомленностью. - У нас вчера офицеры были в гостях, с папой разговаривали, а я слышал через перегородку… И японских солдат еще много пришлют! С пушками!
- Кравченко, выведу из класса! - раздался голос отца Филарета.
- А почему меня? - возмутился Костя.
- Сомкни уста! - прикрикнул Филарет.
Костя отодвинулся от Драверта на край парты…
Во время перемены к Косте подбежал Ленька Индеец и тихо сказал:
- Что-то случилось… Японские патрули по всему поселку шныряют. Говорят, на телеграфе и в депо семеновцы дежурят с винтовками? Нас ищут, что ли?
- Поживем - увидим! - неопределенно ответил Костя.
Домой из школы ребята на всякий случай отправились через Большой остров, минуя вокзал.
- Шагать дальше, зато с проклятым Цурамото не встретимся! - сказал Костя.
На реке увидели небольшую группу конников. Несмотря на сильный мороз, они пели.
- Протяжная, казачья! - определил Кузя.
- На разминку вышли! - добавил Индеец.
В поселке за последние годы привыкли к тому, что из подолгу стоявших на станции эшелонов выгружались пехотинцы или кавалеристы и с песнями совершали прогулку по улицам. Сейчас к Заречью ехали казаки. Их сопровождала толпа ребятишек. Костя и его товарищи тоже пошли за казаками. Кузя показывал свою осведомленность.
- С желтыми лампасами. Значит, наши, забайкальские!
Конники миновали первую улицу и свернули к макаровскому дому. Ставни его были открыты. У ворот стояла Конфорка. Все стало понятно: дочь купца принимала на постой семеновских казаков.
Ребятишек отогнали, ворота закрыли и поставили часового.
За обедом Костя узнал от отца, что минувшей ночью партизаны напали на японцев, охранявших мост, перебили их, забрали оружие и патроны. Руководивший сменой караула Цурамото пытался убежать, но его догнала партизанская пуля.
Костя ликовал: "Вот почему японцы сегодня, как пчелы, расшумелись, им теперь не до нас. Значит, мы Цурамото перед смертью катали". И он выскочил из-за стола, надо же скорее сообщить ребятам приятную новость.
* * *
Машинист Храпчук, вернувшись с ночного дежурства, затопил на кухне плиту, вскипятил маленький пузатый самовар и сел за стол. В сенях кто-то протопал, с силой рванул прихваченную льдом дверь. Храпчук увидел у порога бородатого казака в черной, лихо сбитой на правый висок папахе, в новом дубленом полушубке, и в пахнущих дегтем сапогах.
- Мое почтение, хозяин! - громко сказал незнакомец и, заметив, что Храпчук, занят едой, прибавил: - Хлеб да соль!
Машинист оглядел гостя. Не зная цели прихода семеновца, старик ответил суховато, сдержанно:
- Здорово, служба! Зачем пожаловал?
- Не дашь ли, хозяин, топоришка какого? Вот устраиваемся у твоей соседки на жилье, а струмента маловато…
- Топор найдется… Садись-ка, служба, чай пить. Домашний, он вкуснее казенного! Или, может, атаман вас по утрам какао потчует?.. Откуда будешь?
Бородач шагнул от порога.
- С Аргуни… Какаву эту отродясь не пил, а чайком побаловаться можно!
"Про атамана умолчал", - заметил про себя Храпчук. Казак проворно снял шапку, полушубок и прошел к столу.
- Калистрат Иванович Номоконов! - представился семеновец. - А тебя как звать-величать?
Хозяин назвался и потрогал на груди казака георгиевский крест.
- Ты, я вижу, в героях ходишь. На германской побывал? Да ты садись!
- Только-только из этого пекла! - Номоконов посмотрел в передний угол и, не найдя иконы, перекрестился на самовар, сел.
Храпчук налил ему чаю в большую железную кружку.
- Бобылем живешь? - спросил казак.
Машинист вздохнул.
- Старуха давно на том свете, дети в разных краях. А я один с "компашкой" маюсь.
- Это кто ж такой? Родственник, что ли?
Храпчук засмеялся.
- Паровоз! Лет сорок, мне родня!.. Так, говоришь, приходилось немца бить?
- И немца бил, и этого, как его, - казак хлебнул горячего чая, - австрияка рубил!
Храпчук облокотился на стол, внимательно посмотрел на гостя, подумал: "Знавал я на Аргуни порядочных людей… Пойду напрямик".
- Значит, всяких врагов русского народа бил. А кого теперь рубить собираешься?
Казак поставил кружку.
- Горячо, паря!
На вопрос не ответил. Храпчук заговорил снова:
- Вы, казачки, на нашем брате здорово руку набили. В девятьсот пятом так же вот приезжали к нам царевы слуги. Нагайками угощали, у меня на спине рубец долго держался… Да и свинцом кое-кого накормили.
Номоконов, слушая хозяина, отодвинул от себя кружку.
- Куда гнешь? - спросил он.
Храпчук взял в руки столовый нож, повертел его, бросил на стол.
- А я спросить тебя хочу, Калистрат Иванович, в кого стрелять будешь? Опять же в нашего брата, рабочего?
Поглаживая бороду, гость сказал:
- Шебутной ты, хозяин, неспокойных кровей! Тебе жизни своей не жалко… При семеновском казаке да эдакие слова говоришь! Теперь ведь простые права: раз, два - и к стенке.
Старый машинист не шелохнулся.
- У меня, Калистрат, борода больше твоей и седины хватит. Меня стенкой не запугаешь, я смерти в глаза не раз смотрел. Не рубанешь ли ты меня первого для почина?
- Седины много, а котел работает не шибко! - в голосе Номоконова прозвучала обида. - Казак-то, он ить не одинаковый! Загляни ко мне в душу, кто я? Сызмальства на богатых казаков ворочаю. Не клади нас, паря, на одну полочку!
- Я и не кладу! - Храпчук снова придвинул казаку кружку. - А ты пей, не брезгуй рабочим чаем… Если ты на богатеев всю жизнь горб гнул, то почему же к Сергею Лазо не пошел? Ваши, аргунские, к нему целыми полками примыкали и на Даурский фронт против атамана двинули, даже домой не завернули. Вот какая арифметика, Калистрат!
Казак допил чай, перевернул кружку.
- Благодарствую!.. С фронта германского как мы в родные станицы рвались! Надоело три года вшей кормить. До Читы докатились, а тут агитаторы говорят: "Поворачивай!" - "Куда поворачивать?" - спрашиваем. "На войну!" - "Иди с ней, с войной-то, подальше!" Да по домам наши станишники и рассыпались. Я ить не шибко в политике кумекаю… Разбежались по домам, а дома в бане как следует попариться не успели. Завернул нас атаман. Разберись тут, кто против кого! У самого Семенова родной брат к красным подался. Вот тебе и арихметика!
Храпчук ухмыльнулся.
- Худо твое дело, Калистрат! То царю-батюшке служил, то к паршивому атаману перекинулся!
- Весна скоро, домой бы! - сказал Номоконов, думая о чем-то своем.
Хозяин отхлебнул чаю.
- С атаманом связался, скоро домой не попадешь!
Казак насторожился.
- С кем же мне связываться? Лазо теперь далеко!
- Поживем - увидим! - обнадеживающе произнес Храпчук. - Надолго вы к нам?
- Кто ее знает! - казак пожал плечами. - Говорят, в ваших лесах бандит какой-то объявился из матросов, людей забижает. Поймать его велено!
Казак значительно посмотрел на Храпчука, погладил бороду.
- Ну, лови! - засмеялся машинист. - Матрос теперь по тайге плавает, а она, как море, - широкая, раздольная… А может, его и ловить не надо. Вдруг он забижает тех, на кого ты с малых лет ворочал? Как думаешь, Калистрат?
Номоконов начал собираться.
- Разговор у нас с тобой большой, сразу все не разберешь, а меня, наверное, потеряли. Прощевай, хозяин! За чай и за топор спасибо.
- На доброе здоровье!
Машинист проводил казака до ворот.
- Заходи по-соседски, служба!
- Там видно будет! - уклончиво ответил бородач.
* * *
Пока Костя, вернувшись из школы, попил чаю, натаскал в избу дров, загнал корову в стайку и задал ей сена, на дворе окончательно стемнело. За станцией над горой показался месяц. Густо высыпали звезды. В поселке топились печи, над Заречьем вырос целый лес из дымных столбов.
В кухне, над обеденным столом, горела лампа. Было тихо. Отец после длительной поездки крепко спал, мать укладывала малышей. Костя прошел на цыпочках к книжной полке, взял стопу журналов "Жизнь" и сел под лампой. Не успел он открыть первый журнал, как в закрытый ставень постучали. Костя вздрогнул.
- Кто? - спросил он, придвигаясь к окну.
- Костя, выходи скорей!
Костя выскочил во двор, одеваясь на ходу. У ворот стоял Пронька.
- Бегом к Кузе! - сказал он. - Там узнаешь, зачем. И Верке передай, а я за Индейцем слетаю да за Васюркой.
В избе у Зыковых стоял полумрак. Маленькая лампа светила тускло. Дядя Филя часто вывертывал фитиль, язычок пламени увеличивался, стекло покрывалось копотью, но проходила минута, и огонек снова уменьшался, фитиль потрескивал, должно быть, керосин был с водой.
- Все? - дядя Филя поднял над собой лампу, оглядел собравшихся.
- Все, да не все! - сказал Костя. - С нами Шурки давно нет, вот что плохо!
Дядя Филя вывернул фитиль побольше, ребята увидели его чисто выбритое лицо, с короткими торчащими усиками.
- По-моему, он здесь!
Ситцевая занавеска, натянутая между печкой и стеной, зашевелилась, из-за нее показался белокурый паренек. Все с шумом сорвались со своих мест, наперебой жали ему руки.
- Леди и джентльмены! - сказал Шурка. - Лидия Ивановна всем вам шлет привет и желает хорошо учиться!
Эдисон был в военной, как у дяди Фили, гимнастерке, в галифе цвета хаки (ребята еще раньше знали, что изобретатель выменял их у чехов на молоко) и в бурятских унтах с загнутыми носками. Широкий солдатский ремень охватил его ладную крепкую фигуру. Ремень скрипел и пах новой кожей.
- А винтовку тебе выдали? - не выдержал Индеец.
- У меня на вооружении карабин, - важно и вместе небрежно ответил Шурка. - Помнишь, когда нашего Ваню провожали, я такой же нес?
- Дай подержать! - попросил Ленька.
- Чудак рыбак! - солидно, как взрослый, ответил Шурка. - Я же в разведке, на показ, что ли, возьму с собой.
- Хватит, хватит! - успокаивал дядя Филя ребят. - Лясы точить нам некогда, хлопчики! Давайте Шурке помогать!..
А как помогать - солдат объяснил. Костя сейчас же пойдет на Гору. Если около станции или на путях его остановит патруль, то он скажет, что идет в контору узнать, когда и с каким поездом отправляться отцу в очередной рейс. Проходя мимо японского продовольственного склада, нужно приметить, сколько на ночь выставлено часовых. Вера должна отправиться в Теребиловку и постучать в крайнее окно дома, в котором была когда-то лавка купца Хайбуллина. Дом стоит на отшибе у самого берега. На стук выйдет мужчина. Он закричит: "Чего стучишь в чужие окна?" Ему следует негромко ответить: "Тетя прислала сказать: гости будут в четыре часа, надо зажечь большую лампу".
- Кузьма Иванович пойдет…
- Один? - Кузя заерзал на скамейке.
- С Прошкой!
Им задача: побывать тоже на Горе, но у дома мясника Жердева. В будочке у ворот будет сидеть дядька в черном тулупе. Нужно постучаться к нему в дверь и спросить: "Дядя, можно погреться?" Ответ его надо хорошо запомнить. Он может сказать: "Самому тесно!" Или: "И без вас нас двое".
Последним задание получил Васюрка: пробежать по реке до Большого острова и сказать дежурному на переезде: "Сегодня ворота не закрываются до утра".
- Вернуться сюда же! - строго наказал дядя Филя. - Когда мне все расскажете - тогда по домам.
Ребята слушали, затаив дыхание. Сердца стучали взволнованно и часто. Наконец-то, наконец они принимают участие в каком-то большом деле!
Глава двадцать седьмая
Отец Филарет поджимает хвост
Ночью сквозь сон Костя слышал тревожные надрывные гудки паровозов. Отец выходил на улицу. Вернувшись, он сказал матери:
- Здорово горит! Недалеко от станции полыхает… Спи, старуха!
"Гости приехали, кто-то зажег большую лампу. Вера выполнила задание". - Эта радостная мысль смутно ворохнулась в Костиной голове, но глаза он так и не смог открыть.
С утра в поселке только и говорили о пожаре. Сгорел японский склад. На дне обрыва нашли двух заколотых часовых. Пока японцы и казаки тушили пожар, партизаны открыли амбары купца Жердева и погрузили на одиннадцать подвод мясо, заготовленное для военного ведомства атамана Семенова. Машинист Храпчук хорошо видел, как обоз с мясом лихо промчался по переезду к Большому острову, а оттуда в лес. Храпчук заранее прицепил "компашку" к длинному составу пустых платформ и подкатил поближе к переезду на тот случай, если казаки с Горы вздумают догонять партизан. Старик мигом бы перегородил переезд, попробуй объехать: слева дровяной склад, справа круча. Но все занялись пожаром… Рассказывают, что в будке около дома мясника нашли связанного сторожа, во рту у него торчала рукавица. Второй караульный укатил с партизанским обозом и увез хозяйский тулуп. Дверь в доме Жердева оказалась подпертой с улицы ломом.
Зареченские ребята, идя в школу, на месте склада увидели одни головешки! Пожарище было оцеплено японцами. Всем, кто подходил близко, солдаты угрожали винтовкой и кричали:
- Руски борьшевику!
Перед звонком к Косте в коридоре подошел высокий старшеклассник в очках.
- Как себя чувствует дворянин Драверт?
- Не знаю. А что?
- Наши, горные, вчера устроили ему мялку!
- Ну? - удивился Костя, не скрывая радости. - Достукался!
Очкастый оглянулся.
- Будет нас помнить, а то все время тарахтит: "Мой папа переходит на бронепоезд, я теперь прижму вас, красноперых"… Вон его отец идет! Сейчас начнется буза!
Зазвенел звонок… Женька Драверт уже сидел за партой. Одна щека у него была перевязана, нос и губы распухли.
- Когда уезжаете, Женя? - спросил Костя притворно ласково.
- А тебе какое дело? - огрызнулся Женька.
- Проводить хотел!
- Отцепись, ичиган!
Женькин отец нажаловался директору, обвинил учеников в избиении сына, а учителей - в попустительстве хулиганам. Ушел он злой. Директор обещал принять меры, и теперь, обдумывая их, пощипывал маленькую, подстриженную в виде лопаточки, светлую бородку.
В кабинет вошел вызванный с уроков отец Филарет.
- Займитесь, батюшка, делом Евгения Драверта. Прощупайте почву на уроках у старших, не нападете ли на след злоумышленников. Папаша Драверта взбешен, вдруг начальству жалобу подаст?
Отец Филарет подошел к окну, вставил в мундштук японскую сигарету, закурил и по своей привычке начал пускать дым на цветы.
- Вы бы, Александр Федорович, обратились к жандармам, это их дело!
Директор с недоумением оглядел священника, будто не узнал его.
- А вы, наставник божий, в сторону? Вас не касается?
Священник резко повернулся к директору и заговорил раздраженно:
- Меня все касается, но надо и времечко учитывать, уважаемый Александр Федорович!
- Ах, вот оно что! - директор засуетился, зачем-то открыл и сейчас же закрыл ящик стола. - Вы, я вижу, трусите, отец Филарет!
- А вы разве не трусите? - священник ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, окурки и пепел посыпались на зеленое сукно стола. - Вы тоже трусите!
- Побойтесь бога, отец Филарет!
Филарет заложил руки в карманы своего темно-малинового подрясника и уставился сквозь очки на директора.
- Гнев божий - штука страшная, а гнев народный пострашнее. Вчера они жандармского ротмистра повесили, сегодня японцев прирезали, завтра нас с вами, к ответу потянут. Вот кого надо бояться!
- Кого? - горячился директор, хотя прекрасно понимал, о ком идет речь.
Священник наклонился к нему через стол, дыхнув винным перегаром.
- Да этих, Александр Федорович, рабов божьих партизан! Не прикидывайтесь дурачком!
Директор развел руками, ударил себя по бедрам.
- Какой вы умник, отец Филарет!.. Я говорю об учащихся. О тех, которые избили Евгения Драверта. А вы, бог знает, о ком!
Отец Филарет грузно сел в кресло и заговорил, размахивая широкими рукавами подрясника.
- И я об учащихся, милых отроках наших. Сегодня они с книжками, а завтра с винтовками. Давно ли с дверей вашего кабинета сняли листочек? Помните? "Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за народное дело!" Кто писал сие? Наши с вами отроки! Поручик из контрразведки сказывал мне утром, что к партизанам ушел этот… исключенный нами… Александр Лежанкин. И Лидия Ивановна там! И разные рабочие из поселка там! Нет, уж вы увольте меня от всяких расследований. Ученика избили? Эка важность! Мы с вами в таком возрасте тоже ухарями были. Бросьте, говорю вам, бросьте, тем более, что Драверт уезжает!
- Однако, когда Лежанкина исключали, вы не так рассуждали!
Поп шумно поднялся, показывая, что ему надоел этот разговор.
- Что "однако"? Времена другие наступают! Другие молитвы подбирать пора. Так-то!
- Похвально! Похвально! - на высокой писклявой ноте прокричал директор: - Вы и при большевиках будете говорить: "Несть власти аще не от бога"?!
Не оглядываясь на директора и не ответив ему, Филарет ушел, сильно хлопнув дверью…