Это Гавана. Столица свободной территории Америки - Кубы. В бинокль на одном из высотных голубых зданий можно прочитать: "Гавана либре!", на другом - "Патриа о муерте! Венсеремос!" А чуть дальше, от самой крыши дома до асфальтовой мостовой, низвергается поток слов: "Куба - си! Янки - но!"
Гавана. Скорее бы к пирсу, но капитан ведет судно на самом малом ходу. У него уж такая привычка - не подходить, а подползать к порту.
Раза два я говорил ему: "Слушай, ну где же знаменитая русская лихость?" - "Где? - переспрашивал капитан. - В романах Станюковича… Там морская лихость, только там. А здесь осторожность и еще раз осторожность… Пароход не велосипед. Ясно?" И все же я говорю ему:
- Ну не жмись… прибавь пяток оборотов. Ведь Гавана же!
Капитан усмехается, кладет ладонь на ручку машинного телеграфа, но оставляет ее в том же положении, на "самом малом".
А город уже близко. Чтобы рассмотреть его небоскребы, нужно задирать голову вверх. Они дружески подмигивают нам своими окнами - кто-то там просыпается в квартирах и спешит к окнам, чтобы распахнуть их навстречу синему небу, океану, свежему ветру; навстречу нам… Окна распахиваются, мелькают солнечными бликами, и в их проемах показываются люди: чья-то ребячья макушка, чьи-то широкие плечи, мускулистые руки с гирями в ладонях, чья-то стройная фигурка, закинувшая тонкие смуглые руки за голову. Руки ныряют в густых черных волосах, а потом протягиваются навстречу океану. А может, навстречу нам.
Гавана просыпается. Все больше автомобилей на ее улицах. Спешат гуськом по набережной большие машины, подметающие асфальт, выезжают на перекрестки продавцы мороженого и охлажденной воды, проходят мимо нас на утренний лов рыбацкие катера. На бортах установлены по два длинных гибких удилища, за ними тянутся, прыгают в прозрачной воде блесны. Рыбаки идут ловить марлинов, барракуд и меч-рыбу… Счастливого вам улова, ребята!
- Капитолий… - говорит Валентин Брянцев, указывая на купол с бегущим по нему бронзовым юношей.
- Какой же это капитолий! - возражает ему Хлыстов. - Вон видишь чуть дальше купол с башенкой? Вот тот капитолий. А это просто какая-то церквушка.
- "Церквушка"! - обижается Валентин. - Да знаешь ли ты вообще-то, что такое капитолий?
Уже и купола пропали, а они все спорят. Да, они спорят весь рейс, по любому случаю. Очень принципиальные ребята.
Вот и гавань. Вход в нее охраняют две крепости. С каменных стен смотрят в море десятки древних пушек. Одни из них торчат между каменных зубцов, другие упрятали свои толстые тела в гранитных ложах, выставив наружу лишь черные жерла.
- Принять лоцманский катер! - говорит капитан матросам на палубе.
Лоцман кубинец. Какой-то он? Наверное, черный, смуглый, энергичный парень, заросший густой бородой. Я трогаю рукой свою: здесь, среди кубинцев, я буду тоже как кубинец. Никто не будет на меня обращать внимания, и это позволит присмотреться к людям, о которых я столько читал и слышал…
Ну вот и катер. Я спускаюсь с мостика и спешу навстречу лоцману. Надо что-то такое сказать. Пожалуй, вот так: "Буенос диас, барбудо!" ("Доброе утро, бородач!") Пожалуй, так будет хорошо. Так и скажу. С лоцманом мы сталкиваемся в коридорчике у капитанской каюты.
- Буенос диас… - начинаю я и замолкаю: лоцман совершенно рыжий и без какой-либо растительности на веснушчатом лице. Только из ушей торчат несколько рыжих волосин.
- Доброе утро, - говорит он и добавляет: - Бородач.
- Вы кубинец? - спросил я с сомнением, посмотрев на огненную голову лоцмана.
- Конечно, - засмеялся тот, - мой прадед был ирландцем. А я кубинец. Я был в горах Сьерра-Маэстра, - добавил он, пригладив ладонью свою непослушную жесткую шевелюру, и перекинул ручку машинного телеграфа на "полный вперед".
Прошли мимо гаванского маяка. На его флагштоке взметнулись два флага - Республики Куба и красный, с серпом и молотом.
В Парамарибо один из сотрудников порта, узнав, что мы идем в Гавану, поморщился:
- Зачем вы туда идете? Туда же никто не ходит. Порт-пустыня. Там ничего нет. Ни топлива, ни воды, ни продуктов. Время напрасно потратите.
- Вы были в Гаване? - спросил я его.
- О да! Совсем недавно, - ответил голландец, - простояли неделю и ушли. Нет, не рекомендую. Лучше в Венесуэлу, в Ла-Гуайра.
Голландец лгал. Гаванский порт забит кораблями. Громадные красавцы теплоходы стоят у его многочисленных причалов. "Архангельск", "Альбатрос", "Корсаков", "Металлург Амосов", - читаем мы названия советских судов. А вот братишка "Олекмы" - СРТР-9007 - и такие же, как и наше, рыболовные суда "Олюторка", "Орион", "Онега". Но в порту не только советские суда - на угольном причале разгружается гигантский пароход из Мексики; видны югославские, болгарские, английские теплоходы; длиннющий, низко сидящий в воде пароход из Генуи.
На "Олекме" появляется пожилой, с ежиком седины агент. Затем совершенно юный розовощекий полицейский чиновник с тяжеленным кольтом на боку и с поясом-патронташем, из которого торчат желтыми капсюлями вверх револьверные патроны; плечистый, с бронзовой пролысиной шипшандлер.
Шипшандлер широким добродушным лицом и приятельской улыбкой больше похож на воронежца, чем на кубинца. Тщательно обдумывая каждое слово, он рассказывает, что учится в двухгодичной школе русского языка имени Лафарга. По-русски он говорит еще неважно: "Очень трудно запомнить окончаний… окончаню… окончания! Да, русский язык сейчас очень популяр… популярни… - ох, уже эти окончаний! - популярный на Кубе". Почему у него шелушится нос? О, это от солнца! Два месяца работал на уборке тростника в провинции Матаисас. Там очень жарко. Когда день помахаешь мачете, то сахарный тростник даже ночью раскачивается, мелькает перед глазами. Было очень тяжело: замучили пожары. Контрреволюционеры… Это они спалили сельскохозяйственную станцию, расположенную под Гаваной; они губят огнем посадки молодых лесов - сосны, эвкалипта; пылали плантации тростника в провинциях Матансас, Лас-Вильяс. Да, трудно было - рубили тростник, тушили пожары, вместе с милисианос вылавливали гусанос… Гусанос? Это по-испански - черви. Так на Кубе называют контриков, мерзких червей, подонков всех мастей, которых еще забрасывают на Кубу американцы. Буквально на днях группу гусанос захватили в 13 километрах от Гаваны - в Тарара. Они пытались напасть там на студенческий городок. Теперь им не поздоровится: Фидель уехал в Москву, но у Рауля Кастро рука ничуть не мягче.
Через час все формальности окончены.
- К вечеру вас поставят в рыбный порт, там сейчас все причалы заняты. Завтра получите воду, топливо. Завтра же я привезу продукты, - сообщает штшшандлер и предлагает: - Если кто хочет, я захвачу на берег. Кто поедет со мной?
Берег. Не простой - кубинский. Я прыгаю на его каменные плиты, оглядываюсь: вдоль кромки моря уходит блестящая от автомашинных шин набережная Малекон. По ней несутся мимо меня сверкающие лаком и никелем длинные, низко сидящие на колесах "бьюики", "крайслеры", "оппели", "форды". Спешат куда-то на тяжелых мотоциклах полицейские. Низко на лоб надвинуты черные козырьки фуражек, руки в кожаных перчатках крепко сжимают рули "Харлеев", за спиной - короткие автоматы. Всюду множество ярких лозунгов: на каменном ограждении набережной вышагивают вдаль белые метровые буквы: "Куба - первая среди стран Америки страна полной грамотности". С башни старинной крепости прохожих вопрошают синие буквы: "Что ты сегодня сделал для Кубы?" Перечеркивая афишу бара-ресторана, предостерегающе алеет: "Контру - к стенке!"
На холодном, сложенном из обтесанных глыб парапете сидят мужчины и женщины. При виде иностранца поднимают руку и улыбаются:
- Буенос диас, амиго! Чеко? Поляк? Дейч?
- Русский, - отвечаю я, - не чех, не поляк и не немец, а русский!
- Русский? - удивляется один парень и с интересом рассматривает мою бороду. - Русский барбудо?
Он недоверчиво смеется и что-то говорит соседу, закуривающему большущую сигару. Тот выдыхает едкое синее облако и тоже недоверчиво смеется.
А мне почему-то не смешно. Даже грустно. Я уважаю и чехов, и поляков, и немцев, но я же русский! А одна девушка кивнула в мою сторону хорошенькой головкой и уверенно сказала своему приятелю:
- Француз!
И тот так же уверенно возразил:
- Но… абиссин… - и крикнул мне вдогонку: - Аддис-Абеба!
"Француз", "Аддис-Абеба"… А я-то думал, что с бородой мне на Кубе будет лучше. Я смотрю на прохожих и вижу черноволосых, смуглых, подвижных людей. А бородатых нет, нет бородатых. Поэтому-то все провожают меня взглядом…
- Бен Гурион… - вздыхает кто-то за моей спиной. Что? Теперь уже "Бен"? И вдобавок "Гурион"? Нет уж, хватит!.. Я перебегаю улпцу и, прикрывая бороду рукой, заскакиваю в парикмахерскую. Парикмахер, высохший, как гриб в жаркое лето, подхватывает и укладывает меня в специальное кресло. Я складываю руки на груди, он накрывает меня простыней и, нажимая на педаль, словно домкратом, поднимает кресло повыше, к своему подбородку. Протерев очки, старичок внимательно осматривает мое лицо, многозначительно хмыкает и вынимает из стола длинную узкую бритву. Он долго, слюнявя ремень, оттачивает, подправляет ее, потом выдергивает из головы длинный волос. Придерживая двумя тонкими, как у скрипача, пальцами, режет бритвой волос и, хмыкнув, осматривает сверкающее лезвие против света. Потом, насвистывая: "О голубка моя…" - долго намыливает мое лицо, а затем, оттянув на шее кожу, заносит над ней пылающий голубым светом стальной клинок с надписью "Золинген".
Через полчаса я встаю гладко выбритым, и старик, хлопнув меня по плечу, говорит:
- Русских!!
Заметив, что я лезу в карман, он восклицает: "Но!.." - и еще раз хлопает меня по плечу.
И вот я безбородый, как младенец. Ощущение такое, будто я нагой, словно в спешке забыл надеть какую-то очень важную часть своего туалета. Но это ощущение быстро проходит. Теперь уже никто не ошибается: да, я русский! Привет вам, друзья! Салют, компаньерос!
В тот же вечер я узнал, что в Гаване бородатых можно перечесть по пальцам. Даже Фидель, поклявшийся в горах Сьерра-Маэстра сбрить бороду лишь тогда, когда революция на Кубе победит полностью, улетая в Москву, немного укоротил свою прекрасную, пышную бороду. А мы-то парились в тропиках!
Сверкая белым подбородком, иду дальше по Набережной. Здесь оживленно: бегают друг за другом ребятишки, на раскладных стульчиках сидят греют на солнце свои кости старики; свесив ноги над водой, перешептываются о чем-то очень важном влюбленные; пристально глядят в воду, сжимая в руках спиннинги, рыболовы. А вот совсем необычный рыболов: молоденькая девушка лет шестнадцати. Одной рукой она придерживала ребенка, а другой - удочку.
Я тоже люблю рыбную ловлю: окуни, выуженные из какого-нибудь тихого заросшего озерка, добыча куда более интересная, чем четырехметровая акула или тунец, вытянутые из океана на ярус. Я остановился около девушки. Она назвала свое имя. Норма тоже занималась год на курсах русского языка, поэтому мы могли с ней довольно свободно разговаривать. Она показала мне свой улов - двух крупных рыбин килограмма по три, назвав их тарпанами. Тут же она сообщила, что ее сосед по квартире дядя Хосе в прошлом году выудил полутораметрового тарпана. Об этом даже в журнале "Рыболов" было написано.
Когда разговор о рыбах окончился, я спросил ее: далеко ли находится президентский дворец? Сначала она объясняла, а потом подозвала какого-то паренька, отдала ему ребенка, удочку, банку с мелкими креветками и соскочила с парапета на мостовую.
Через полчаса мы вышли к прекрасному зданию. Широкая площадь, обрамленная величественными королевскими пальмами. Под пальмами на скамейках сидели люди. Они читали газеты или пили из бумажных стаканчиков черный кофе. Здесь же прохаживался и разносчик душистого напитка. В одной руке он держал термос, в другой - стопку стаканчиков. А на его соломенной шляпе виднелась бумажка с цифрой "3", означающей стоимость одной порции кофе.
Мы осмотрели дворец, в мне бросились в глаза глубокие светлые оспины на одной из стен. Словно здесь прошлась пулеметная очередь, будто чей-то автомат оставил навечно роспись.
- Да, это пуни. Вы что-нибудь слышали об операции "Кофейня"?
Операция "Кофейня". Это уже стало историей, историей вчерашних дней, историей, участники которой из тех, кто остался жив в той операции, ходят сейчас по улицам Гаваны, а револьверные гильзы, уже остывшие, позеленевшие, но еще пахнущие порохом, - гильзы из их револьверов и автоматов можно еще и сейчас найти в густой траве около стен или втоптанными в землю возле дворца бывшего диктатора Кубы генерала Батисты.
Это произошло осенью 1957 года. На востоке страны, в горах Сьерра-Маэстра, мужали и закалялись в битве с врагами бойцы Фиделя Кастро и его сподвижников. В городе Сьенфуэгос зрело восстание в одной из воинских частей, где группа молодых офицеров под руководством лейтенанта авиации Хуана Кастиненроса готовилась выступить против существующего режима; бастовали рабочие в Мапсанильо, Сантьяго, Гуантанамо… В это же время выступить против Батисты решили и студенты Гаваны. Сорок революционных юношей, сплоченных ненавистью к диктатору, 13 марта 1957 года совершили смелое нападение на дворец с целью убить Батисту. В отчаянный, смелый бой вел студентов Хосе Антонио Эчеваррия; он был впереди. Одним из первых Хосе ворвался во дворец и, сжимая в руке кольт, побежал по гулким лестницам, разыскивая Батисту. Операция, носившая условное название "Кофейня", не удалась - Батиста избежал карающей пули.
А в это время к дворцу уже спешили полицейские автомобили, набитые вооруженными людьми, стягивались подразделения регулярных войск. В первые часы студенты добились некоторого успеха - они захватили в свои руки радиостанцию "Ре-лох", и по Гаване, по всей стране из рупоров радиодинамиков звонкий юношеский голос передал сообщение о свержении режима Фульхенсио Батисты. Потом лишь немногим из смельчаков удалось спасти свои жизни: патроны кончились, и батистовцы зверски расправились с ранеными, истекающими кровью кубинцами. Одного из студентов, участвовавших в вооруженной борьбе за революцию, Фаурэ Чомон Медиавилья, спрятали местные жители. Когда он выздоровел, помогли ему попасть в один из отрядов Кастро.
За отвагу и смелость, проявленные в боях, Чомои Медиавилья получил самое высокое звание в повстанческой армии - звание майора. После победы революции он был послом Республики Куба в СССР, а затем назначен на пост министра связи Кубы.
- Вот здесь, на этих плитах, лежали трупы студентов, - говорит Норма, - потом их погрузили в машины. Когда грузовики мчались по улицам города, на асфальт стекала кровь…
Президентский дворец. Он очень красив и величествен. Говорят, что это здание интересно своей архитектурой. Я глядел на его стоны, окна, но думал о другом. О том, что долгое время в этом дворце сидел человек, пославший на казнь тысячи кубинских патриотов.
Кровавый, жестокий диктатор Кубы Батиста бежал из дворца темной ночью под новый, 1959 год. Бежал в бронированном "кадиллаке" на аэродром, где его дожидался специальный самолет. Бежал, когда на улицы города уже входили революционные войска Фиделя Кастро.
Над нашими головами, над небоскребами лениво ползли пухлые белые тучки и большими кругами парили орлы. Сморщив нос, Норма долго глядела на них, закинув голову, потом чихнула, засмеялась и протянула мне руку:
- Мне пора.
Тряхнув густыми волосами, она побежала к набережной. Ее белая кофточка, заправленная в брючки, исчезла за пальмовыми стволами.
Узенькой улочкой я спускаюсь вниз по склону к порту и выхожу на улицу Сан-Педро. Здесь тихо и знойно. Несильный ветер с гавани несет по разогретому асфальту бумажки, какой-то мусор. Из дверей ресторанчиков доносится музыка и позвякивание приборов - гаванцы обедают. Мне тоже хочется есть, и я спешу мимо старинной крепостной стены, которая когда то опоясывала весь город, а теперь часть ее оставлена как исторический памятник. Я тороплюсь, но все же задерживаю шаги в небольшом скверике около удивительного нагромождения металла. Представьте себе груду искореженного железа и рядом гигантскую ржавую шестеренку с выбитыми зубьями. Что это - скульптура?
Проходит в испачканной мазутом куртке парень. Oн курит сигару и щурит от ее едкого дыма черные глаза. Достав сигарету, прошу у него огня. А когда закуриваю, усмехаясь, киваю головой на груду металлолома:
- Абстракция?
Но парень но смеется. Он даже не улыбается. Брови ею сходятся над переносицей суровой складкой, и он говорит:
- "Ла Кувр".
Говорит и уходит, попыхивая сигарой.
"Ла Кувр" - французский теплоход. Я вновь обхожу нагромождение искореженного металла и другими глазами гляжу на этот страшный памятник: толстое железо и сталь скручены, свернуты, растерзаны какой-то необыкновенной силой. Края бортовой обшивки разодраны в лохмотья, и из нее одиноким, мертвым глазом смотрит сплюснутая дырка иллюминатора.
"Ла Курр" пришел в Гаванский порт весной 1960 года. Тысячи кубинцев, юношей и девушек, ребятишек и пожилых людей, в фантастических карнавальных костюмах пели, танцевали и красочным потоком, освещаемым вспышками иллюминации и прожекторов, двигались по набережной, а оттуда - к Капитолию, на ступеньках которого продолжался праздник. Весенний традиционный карнавал в этом году был весел и ярок, как никогда. Народ, завоевавший свободу, мужественно перенесший трудности прошедшего 1959 года, веселился и пел в эти дни от души. Французские моряки с "Ла Кувра" торопились разгрузить теплоход, чтобы повеселиться вместе с кубинцами.
В оставшиеся два дня праздника будет выбрана королева карнавала - самая красивая девушка Кубы.
"Ла Кувр" стоял у пирса напротив того места, где сейчас громоздится ржавое железо.
В то трудное время Кубе нужно было оружие, боеприпасы. Молодое правительство Кубы обратилось к Англии с просьбой продать оружие. Но английское правительство заявило, что под давлением Вашингтона оно отказывается продать Кубе оружие. Такой же отказ получила Куба от Франции и Швейцарии. Наконец Бельгия согласилась поставить на остров Свободы необходимое количество боеприпасов и оружия, и, несмотря на грубый нажим со стороны США, из Антверпена в Гавану вышел французский теплоход "Ла Кувр". Среди прочих грузов, закупленных в Бельгии, на его борту было 76 тонн боеприпасов, в которых так нуждалась кубинская революционная армия. Трудным и опасным был путь теплохода через Атлантический океан - можно было ожидать любой провокации. Но "Ла Кувр" благополучно дошел до Гаваны и стал под разгрузку. Днем и ночью матросы, грузчики и солдаты-повстанцы разгружали ценный груз. А потом Гавана содрогнулась от страшного взрыва. В небо взметнулись обломки железа, искореженные стены и крыши портовых складов, скрученная жгутами арматура, грязная вода, насыщенная илом, горящие грузовики, в кузовах которых уже над землей разрывались ящики с патронами и снарядами.
Нет, не состоялся в ту весну выбор звезды карнавала. Вместо пышного фантастического карнавального шествия по улицам Гаваны в молчаливых колоннах прошла траурная пятисоттысячная процессия. Плакали женщины, сурово сжимали губы мужчины; над рядами провожающих колыхались стволы винтовок и автоматов, в развернутые полотнища знамен падали монеты, часы, кольца, браслеты - народ собирал деньги на оружие.