Игорю вспомнилась картина. К сцене подходит молодой человек. На нем предельно зауженные брюки, яркая красная рубаха, остроносые "корочки". По внешним признакам трудно определить, сколько лет этому субъекту. Лицо его, не лишенное привлекательности, заросло щетиной. Глаза умные, насмешливые, манера поведения развязная. Отношение к жизни у этого великовозрастного бездельника презр.ительно-скептическое.
Игорь вновь явственно услышал голос председательствующего на сессии: "Сколько вам лет, Лукьяненко?"
И ответ Лукьяненко: " Мне? Двадцать один! Правда, я уже не молод? "
– Как же, помню, – поспешил ответить
Игорь.
– А Скрипичкину помнишь?
– Светлану-Жозефину?
– Во-во. Её.
– Красивая девушка. Я еще тогда, на сессии, об этом подумал.
– Больше ты ни о чем не подумал на сессии? – усмехнулся Пастухов.
Игорь покраснел.
Пастухов был достаточно тактичен, чтобы не заметить его смущения, и продолжал как ни в чем не бывало:
– … Вот и я говорю, непонятно, как это случилось вдруг; был человек – и нет его? И со Скрипичкиной, и с Лукьяненко так получилось: дрались в детском саду – считались людьми,
учились в школе – были людьми, выучились, и на тебе – законченные тунеядцы!
– Это вы политическую базу под них подводите, Илья Матвеевич?
– Какую там к черту базу, просто сам для себя осмыслить хочу! Вот я и думаю – а не случилось ли это по воле божьей?
– А бога нет, – подсказал Игорь.
– А раз доказано, что бога нет, значит, виноваты люди, то есть мы.
– При чем же здесь я или вы, Илья Матвеевич? – засмеялся Игорь.
– Между прочим, причин для смеха нет. Мы – это значит, что кто-то из нас, попросту говоря, когда-то прошляпил. Недоглядел! Вот
ты скажи, только честно, давал ты когда-нибудь прикурить пацану?
– Давал, – смутился Игорь.
– Вот видишь – "давал". А мама Скрипичкина давала своей Светланке денежки за примерное поведение и покупала ей внеплановое мороженое, а папа Лукьяненко давал своему
сорванцу рубль за то, что тот вымоет себе уши и принесет домой хорошую отметку. А нашлись еще и такие сукины сыны, которые научили Лукьяненко ругаться матом! Нашлась и такая сволочь, которая убедила Светлану Скрипичкину в том, что жизнь есть сплошное удовольствие. И вот, пожалуйста, – результаты налицо. Из
обыкновенных "человеков" сделались тунеядцы.
Согласен ли ты, Игорь Николаевич, с решением сессии о выселении тунеядцев из города и привлечении их к трудовой деятельности? – неожиданно спросил Пастухов.
– Согласен, – ответил Игорь, не колеблясь ни секунды.
– Согласен ли ты, что их нужно воспитывать трудом?
– Вы говорите, как по радио вещаете, – засмеялся Игорь, – конечно, согласен. С этим нельзя не согласиться.
– Вот и отлично! Значит, договорились: берешь их в свою бригаду, – и Пастухов вытер пот со лба, вздохнув, как после тяжкой и утомительной работы. В брига-аду?! – Игорь даже оторопел.
Все, что угодно, но этого он не ждал.
– Да, – подтвердил Пастухов, – именно в бригаду.
– Ну что вы, Илья Матвеевич, я не могу. У меня же… нет, Илья Матвеевич, я не возьму. Что я делать буду с этим краснорубашечником?! – чуть ли не взмолился Игорь.
– Возьмете. И заставите работать.
– Какой из Лукьяненко работник? И потом – у меня ведь бригада электриков-монтажников, у нас знания необходимы, у нас…
– Знания? Я думаю, Лукьяненко в состоянии изучить сложное орудие производства под названием лопата. Ведь прежде чем установить
столб, как ты знаешь, под него яму нужно выкопать.
– Яма ямой, но он же мне всю бригаду разложит!
– Не разложит. Не будете кисейными барышнями, не будете слезы проливать в платочек – так и не разложит.
Я хочу, чтобы ты меня понял правильно, Игорь Николаевич, – голос у Пастухова стал жестким, – решение надо не только принимать. но и выполнять. Конечно, можно было бы пойти по более легкому пути. Хулиган? Выселить из Севастополя в Пензу. Пьяница? Пожалуйте в Омск. Не хочет работать? Выселить в Челябинск. Подальше от нашего города. А почему, собственно говоря, Омск, Пенза и Челябинск должны отдуваться за нас?! За наши внутренние грехи. Почему? Так вот, дорогой мой Игорь Николаевич, считаем вопрос решенным и не будем к нему больше возвращаться – пока, конечно. – И, видя, что Игорь что-то хочет сказать, добавил: – А сейчас иди и готовься в командировку.
– Далеко?
– На Маракутский полуостров. Колхоз "Гигант" надо обеспечить электричеством. Мы шефствуем над этим колхозом.
– Долго мы там провозимся?
– Вот это деловой разговор, – усмехнулся Пастухов. – Работы будете вести поэтапно. Первый этап Черноморье-Клиновка, второй Клиновка – колхоз "Гигант". До Клиновки примерно километров десять, а от Клиновки до "Гиганта" – двадцать. Вот и считай: десять и двадцать… Думаю, что провозитесь там не
меньше шести месяцев. Местность там не из приятных.-Пастухов подошел к карте Крыма и обвел указкой Маракутский полуостров, похожий на локоть. " Локоть " выдавался в Чериое
море. – Скалистый грунт. На первый взгляд как будто степь податливая, а копнешь поглубже – скала, компрессору будет над чем поработать, не одну пику изломаете, пока столб поставите. Люди у тебя в бригаде остаются прежние, проверенные, а Лукьяненко и Скрипичкина вам в помощь.
– Скрипичкина? Вы и Скрипичкину хотите мне подсунуть? – Игорю показалось, что кто-то в кабинете злорадно показывает ему язык. – Мужчину еще куда ни шло возьму – землю
будет копать, а эта девица мне на что? Не
возьму
– Это решено, товарищ Мартьянов. И решено не здесь, – перешел Пастухов на официальный язык. – Скрипичкина займет место повара в вашей бригаде. Или вы собираетесь харчеваться в ресторанах?
– Не собираемся, но Скрипичкина…
– Скрипичкина, конечно, не приготовит вам шашлык по-кавказски, и даже люля-кебаб не сможет сделать, но щи и кашу, я думаю, она
сварит. Так что причин для паники не вижу.
Ну, – подвел Пастухов черту под разговором. – Желаю счастья, начальник. Собирайся в путь-дороженьку. – Он дружески сжал Мартьянову руку. – Не забывай писать, воспитатель. Самое глааное, запомни накрепко: и я, и ты, и весь город ответственны за этих людей. Ответственны за их судьбу. А сейчас шагай себе до дому, до хаты.
Игорь шел по ночному Севастополю, и ему казалось, что каждый дорожный знак, каждый уличный фонарь старается его поддеть: "Что, мол, не сумел отказаться? Пеняй на себя!" И голос Лукьяненко, который сейчас был почему-то скрипучим, ехидно шептал… "нас же воспитывать надо". Нет, это дорожный знак раскачивается и скрипит. Ветер, Ветер всегда раскачивает дорожные знаки.
А вот лицо самой Скрипичкиной. Оно надвигается на Игоря откуда-то из темноты. Красивое девичье лицо, испорченное косметикой. Странный фиолетово-красный рот растягивается в улыбке, подмалеванный глаз бесцеремонно подмигивает Мартьянову. Подмигнул и погас. Или это лампочка перегорела в светильнике?
– Тьфу, наваждение какое-то, – пробурчал Игорь и, подняв воротник плаща, ускорил шаг.
"Привидения" тотчас исчезли.
"Привидения" исчезли, а в бригаде электриков-монтажников появился Жорж Лукьяненко и ставшая с легкой руки Пастухова поварихой Жозефина, по паспорту – Светлана Скрипичкина.
…Вот что на практике означает железное слово "надо". И если бы Гена Сафонов знал о разговоре Мартьянова с Пастуховым, он бы наверняка изменил свое мнение и о слове "твердо". Он понял бы, что "твердо" не есть "твердолобо".
… Вошел Мартьянов в палатку и сразу же наткнулся на Жору. Лукьяненко стоял в позе рыцаря печального образа, после того как тот потерпел поражение в борьбе с ветряными мельницами. Во всяком случае, так показалось Мартьянову, человеку немного книжному и поэтому склонному к литературным ассоциациям.
Увидев Мартьянова, Лукьяненко сразу же переменил положение, и от дон-Кихота ничего не осталось. Наоборот, сейчас перед Мартьяновым стоял вполне современный человек, этакий "и один в поле воин".
И один в поле воин протянул свои руки вперед и, шевеля красными помятыми пальцами, сказал тоном, не терпящим возражения:
– Учтите, товарищ начальник, я не потерплю над собой физического насилия! Если повторится еще раз что-нибудь подобное, –
Лукьянеико подул на пальцы, – то я вынужден буду поднять на ноги всю прессу. Закон на моей стороне.
Действительно, законы были на стороне Лукьяненко, и он неплохо их знал. Считая, что ой сказал всё, что было необходимо, Жора снял пиджак и завалился снова спать.
Мартьянов только и успел сказать:
– Не пойму, что ты за человек, Лукьяненко. Не пойму. – И тотчас вышел из палатки.
С ребятами ему было легче.
Третья глава НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА В СТЕПНОЙ ТИШИ
Да, с ребятами Мартьянову было легче. Генка Сафонов, Олег Синельников, Колька Снегирев, Митрич… Вся бригада – старая проверенная гвардия. Гвардия, которая не подведет, не подкачает. Гвардия, которая неукоснительно поддерживает распорядок, раз и навсегда заведенный Мартьяновым. А Игорь считал, что в такой жизни, как у них, самое главное – железный распорядок дня.
7 ч. 00 м. Подъем. (Обязательно быстрый.)
7 ч. 15 м. Политинформация. (Название не совсем удачное, так как в это время никто и никогда не получал политических информации – народ грамотный, читает газеты и слушает радио.) Проводятся политинформации примерно так:
– … Вот я и говорю: не каждому дано в космосе побывать. Везет же людям!..
– На математику да на физику нужно было в свое время нажимать, и тебе бы повезло. А то с хронической тройкой его на Луну потянуло!
– Самое главное, братцы, это любовь! История на этом держится – Ромео и Джульетта, Митрич и… Умолкаю. Говорю, больше не буду!..
– Пояс мой положи на место. Пояс не тронь! Куда прячешь? На нем моя метка…
– Ты не вздумай сегодня опять забыть крючья с изоляторами…
– Игорь Николаевич, а на яме я вчера вкалывал, пусть сегодня Лохматый пойдет, или…
– Лохматый, Лохматый! (С легкой Жоркиной руки за Николаем Снегиревым прочно утвердилось это прозвище.) Что, кроме Снегирева, найти никого не можете?! Вчера – Колька, сегодня – Колька…
Впрочем, мы отвлеклись от темы. 7 ч. 30 м. Завтрак. (Обязательно горячий и обязательно сытный.)
7 ч. 50 м. Выход или выезд на работу.
8 ч. 00 м. Начало рабочего дня.
12-13 ч. Обед. (Несмотря на любовь Игоря к железному распорядку, обед был почти всегда не вовремя. Монтажники зависели от одной единственной машины, находящейся в их распоряжении.)
13-17 ч. Работа.
17 ч. 20 м. Возвращение на место стоянки.
После 17 ч. 20 м. начинается личное время. А свое свободное время каждый может проводить, как ему захочется.
Такая схема распределения времени была проверена на практике в многочисленных командировках. Люди привыкали к распорядку дня и выполняли его безукоризненно. Игорь мог бы быть доволен, если бы не "но". А это "но", к сожалению, частенько встречается в жизни. Вот и сейчас… Что там у нас по железному мартьяновскому распорядку?
7-00. Подъем.
…Мартьянов проснулся от нестерпимой духоты. Солнце, успевшее к этому времени забраться на приличную высоту, беспощадно "прожигало" полотняные стенки палатки.
По многолетней привычке Игорь сразу же взглянул на часы. Стрелки показывали начало девятого.
"Девятый час, девятый час, девятый час",- ритмично отстукивало в какой-то клеточке мозга.
Игорь сел на кровати и стал искать тапочки. Куда они могли подеваться? С вечера же их вот сюда ставил, а сейчас нет.
А в мозговых извилинах шла работа – девятый час, девятый час. И вдруг стоп – девятый час?!
Игорь с испугом снова взглянул на часы. Да, никакой ошибки, стрелки неумолимо показывали именно девятый час.
"Как же так?! Что случилось? Почему все спят?" И догадка – "Опять Скрипичкина проспала! Точно! А ведь клялась, что с ней никогда больше такого не случится".
Игорь быстро оделся, выскочил из палатки.
Скрипичкина – единственная женщина в бригаде. У нее отдельная палатка метрах в пятидесяти от "командирской". Игорь подошел к палатке вплотную и прислушался. Так и есть. Спит.
– Товарищ Скрипичкина! Светлана Ивановна!
– Да, – послышался сонный голос, – это вы, Игорь Николаевич? Доброе утро.
– Вы одеты? – вместо приветствия спросил Игорь.
– Не-ет, но я под простыней. Можете входить.
– Одевайтесь немедленно!
Игорь побежал обратно в свою палатку – будить Митрича. Пусть Волков сообразит что-нибудь пожевать, да побыстрее – и так выход на работу сегодня задержится часа на два, не меньше.
Митричу не пришлось долго объяснять, в чем дело. Он тут же вскочил на ноги.
– Ты это того, Игорюха, – вдруг сказал просительно Волков, – не ругай ее очень-то. Может, заболела она?
Игорь удивленно взглянул на Митрича и с прямотой, свойственной старым друзьям, спросил:
– Влюбился, Гришка?
– Не знаю, – сконфузился Волков, – а вообще не твое дело.
Из палатки они вышли вместе. Волков направился под навес, где находилась "кухня-столовая", а Мартьянов пошел выяснять отношения со Скрипичкиной.
– …Оделись, Светлана Ивановна?
– Заходите, Игорь батькович.
Но Мартьянов опять не воспользовался приглашением.
– Вы почему проспали, товарищ Скрипичкина?! – строго спросил он, – Ночь мала, что ли?!
– Проспала? – Светлана секунду помолчала, затем жалобно проговорила: – Должно быть, продуло меня, Игорь Николаевич. Такал слабость ужасная…
– Заболели?
– Грипп, наверное, у меня.
– И температура есть? – недоверчиво спросил Игорь.
– Сейчас какой-то новый грипп ходит. Говорят, из Африки привезли, бестемпературный… Ох!!! – вскрикнула она.
– Что случилось? – испугался Игорь.
– В бок что-то стрельнуло, Игорь Николаевич. Вот уже отпустило.
"Должно быть, и вправду заболела, – думает Игорь. – А может, и нет? В прошлый раз тоже жаловалась на простуду, а оказалось…"
– Ладно, – решил Мартьянов, – вы лежите пока, а я попозже врача подошлю.
И Игорь поспешил под навес, откуда доносился бас Митрича, сзывающий монтажников к завтраку.
© Copyright: Михаил Лезинский, 2007
Свидетельство о публикации №2709040007
Список читателей Версия для печати Заявить о нарушении правил
Рецензии
Написать рецензию
Где-то Вы писали, что у Вас нет ничего кроме таланта. Неправда! Мастерство приобрелось с годами, а стиль! не нужно быть графологом, чтобы доказать Ваши авторские права! ЭТО ВАШЕ, ОЧЕ ВИДНО.
С уважением,
Ирина Январская 05.09.2007 03:48 • [Заявить о нарушении правил]
Добавить замечания
Так то я отгавкивался от Наглого Мяу , усомнившегося в моём таланте . Но , вы правы мадам Клевер , и мастерство с годами мал-малл появилось .
А " мастерство Лезинского ", как заметила книгоиздатель и литературный критик Валентина Макарова , "не пропьёшь"! А женщинам я почему-то больше доверяю .
Дед Мыша , ужас , какой доверчивый мужчинка .
Глава четвёртая БЫЧКИ В ТОМАТЕ
– Хлопцы! Завтракать!
Монтажники подходят к раздаче и недовольно крутят носами.
– Опять бычки в томате?
– И чай, – добавляет Митрич. – Чаечку не попьешь – не поработаешь.
– Разве это пища для рабочего человека? – жалуется Колька Снегирев.
Снегирев вытащил из банки бычка и поднял его над головой. Схваченная за голову двумя пальцами рыбка, казалось, вот-вот запищит от боли и попросит пощады. Яркие капли томата, радужно поблескивая на солнце, скатывались в жухлую траву, создавая видимость слез. Монтажники, хмурясь, смотрели на рыбьи страдания и вполне разделяли слова Лохматого:
– …Что ж это получается? Одним, значит, погулять хочется (кивок в сторону палатки Скрипичкиной), а другим страдать приходится. Почему опять консервы на завтрак! Чтоб они провалились, чертовы бычки!
Митрич пытается отделаться шуткой и тут же экспромтом выдает поэтическую продукцию:
– Ах, вам нужны бифштексы и лангеты,
Иль, может быть, пожарские котлеты?
Ну нет, мой друг, любителю-поэту ,
сказать спасибо нужно и за это!
– Целуй руку, раб божий Николай, – и Митрич протягивает Снегиреву свою великанскую длань, покрытую колечками рыжеватых волос. Ручка у Волкова – есть на что посмотреть!
Снегирев, безнадежно махнув рукой ("что, дескать, с ним разговаривать"), отходит в сторону, а вместо него в разговор вступает Олег Синельников:
– А Жозефина где?! Дрыхнет?
По такому вступлению сразу становится яс¬но, что Синельников тоже не является поклонником бычков в томате.
– Фу ты, нельзя же так грубо, – морщится Митрич, – ты же, можно сказать, наш духовный отец , комсомольский бог… Ты. же золотой парень. Но Синельников не замечает тонкой лести, он настроен воинственно и собирается переходить в наступление. Мартьянов видит это и приходит на помощь другу.
– Ей что-то сегодня нездоровится, в бок стреляет и прочее…
Волков благодарно смотрит на Игоря, но тот отводит глаза, и в сердце Митрича сразу же поселяется беспокойство. "Что это Мартьянов засмущался? Что он делал так долго возле палатки? Уж не пытается ли он приударить за Скрипичкиной? Почему вдруг он взялся ее защищать?" Целый рой мыслей закружился в голове Волкова. И, не находя ответа на свои вопросы, Митрич помрачнел. Перемена в его настроении произошла так быстро, что это было замечено всеми, а Олег Синельников решил, что эта перемена является прямым результатом его гнев¬ной, полной убийственного сарказма речи. Олегу даже стало немного жаль Митрича, жаль, что тот принимает все так близко к сердцу, но что поделаешь, такая уж работа секретарская – резать правду-матку в глаза.
Митрич больше не пытается шутить, он молча берет черпак и разливает кипяток по чашкам. Разливает и думает: "Из-за кого приходится выслушивать нотации?! Из-за какой-то поварихи приходится терпеть. И что в ней хорошего? Ничего. Ишь ты, как за нее Игорь заступается – больна. Знаем мы ее болезни. Вот уж- придет сюда – я ей задам, на этот раз она меня не проведет".