* * *
Сейчас, выбравшись из вокзальной сутолоки, Федя и Капелюхин пересекли площадь и вышли на шоссе, ведущее на Остров и Пушкинские горы.
- Слушай, Федя! Не в службу, а в дружбу… - попросил Капелюхин. - Говори дома, что и я по здоровью в училище не попал. Ну, почки у меня там, печёнки-селезёнки… А то мне ребята проходу не дадут из-за этой математики.
Федя сделал вид, что не расслышал.
- Да нет… Куда тебе, правдолюбу… - махнул рукой Капелюхин. - Всё равно не смолчишь…
У автобусной остановки, обычно шумной и оживлённой, никого не было. Ребята подождали минут пятнадцать, потом спросили проходящего мимо пожилого мужчину, ходят ли автобусы на Остров?
- Да вы в себе? - удивился тот. - В Острове немцы третий день. Гляди, и здесь вот-вот будут. Чего вам в Остров-то приспичило?
- Родители у нас там.
- Наверное, уехали всё давно. Смотрите, сколько народу идёт! - Мужчина кивнул на дорогу, по которой тянулись беженцы.
Люди шли семьями и в одиночку, шли налегке и нагружённые вещами. Вещи везли в детских колясочках, на велосипедах, несли на носилках.
Федя и Борька растерянно переглянулись. В самом деле, зачем они пробираются домой, если в Острове уже фашисты? Может быть, им повернуть обратно и уйти вместе со всеми подальше в тыл?
Федя вспомнил наказ отца немедленно вернуться домой, если не поступит в училище.
- Всё же пойдём… Там видно будет, - вслух подумал он.
И ребята зашагали по шоссе.
Перед сумерками, поднявшись на увал, они заметили фашистских мотоциклистов. За ними двигалась колонна грузовиков с солдатами.
Федя потянул Капелюхина в придорожную канаву.
- Переждём лучше…
Борька отмахнулся и, помахивая чемоданчиком, продолжал шагать по дороге.
- Чего ты хорохоришься, Капелюха? - с досадой спросил Федя.
- А что нам, малярам… Идём себе и идём… Не по чьей-нибудь, по своей дороге шагаем.
- Они тебе покажут "свою дорогу".
- Объясним, на худой конец. Были, мол, в гостях, идём домой.
- Ты же ни в зуб ногой по-немецки.
- Ничего, как-нибудь объяснимся… в пределах школьной программы.
Федя зло посмотрел на приятеля. Кому не известно, что Борька был большой любитель пофорсить и пустить пыль в глаза! Поспорив с ребятами, он мог пройти по карнизу второго этажа, взбирался по водосточной трубе на крышу, прыгал "солдатиком" с цепного моста в Великую.
Чаще всего его ухарство кончалось плачевно. Борька срывался, падал, расшибался и неделями лежал в постели или ходил в повязках.
Мотоциклы приближались.
Федя схватил Капелюхина за руку и потащил в канаву.
- Балда! Фанфарон! Лежи здесь!
Прижавшись к прохладной земле, ребята долго лежали в канаве, пропуская мимо себя мотоциклы и машины с солдатами.
- Это да, это сила! - блестя глазами, шепнул Капелюхин. - Будто на пикник едут… Гогочут, веселятся, вон жуют что-то… - Он нашарил в траве округлый булыжник. - Так бы и запустил!
Федя ударил Капелюхина по руке.
- Не смей!
Пропустив мотоциклы и грузовики, Федя вылез из канавы и, подав знак Капелюхину, свернул с шоссе на просёлочную дорогу.
- По шоссе не пойдём. Будем пробираться окольным путём.
- Ещё чего! - заныл Капелюхин. - Ноги же не казённые. - Но, зная непреклонный характер Феди, скоро замолчал.
Ребята углубились в льняное поле, словно обрызганное голубыми каплями: лён зацветал. Вскоре они догнали скрипучую телегу, гружённую только что скошенным клевером. Рядом с телегой шагал высокий сутулый старик с жёлтыми прокуренными усами.
Остановив подводу, он подозрительно оглядел ребят, их новенькие, хотя и изрядно помятые костюмы, светлые кепки с начёсом, рюкзаки, чемодан с блестящим замочком в руках у Капелюхина.
- Чего это разгуливаете, молодые люди? - хмуро спросил старик. - Вроде не время сейчас.
- В гостях задержались. Домой идём, в Остров, - пояснил Федя и спросил, что происходит в деревне и можно ли через неё пройти.
- Не советовал бы… - Старик рассказал, что в деревне полно немецких солдат, над мужиками поставили старосту, появились полицаи. Колхоз распустили, землю разделили, как в старое время, по душам, артельных лошадей, что получше, немцы забрали себе, а всяких кляч и больных роздали мужику - на шесть домов лошадь.
- Вот здесь и моя шестая доля. - Старик кивнул на худую, тяжело дышащую лошадёнку и достал из кармана кисет и бумагу. - Чудно, право… Жили, жили, и всё вспять пошло: моя полоса, моя лошадь.
Борька покосился на кисет: папиросы у него давно кончились, и он не курил уже двое суток.
- Дедушка, разреши свернуть…
- Ох, и стрелков пошло! - Старик со вздохом отсыпал щепотку табаку.
Капелюхин, взяв из рук старика бумагу, развернул её, чтобы оторвать кусочек, как вдруг заметил слова: "Сим объявляется…" Он толкнул в бок Федю и вполголоса прочёл:
"- Сим объявляется, что г. Остров и Островский район подлежат особым заградительным мерам. Всякое самовольное переселение…"
Дальше текст обрывался. Видимо, дед искурил этот клин бумаги. Сохранился только самый конец объявления.
"…Кто, вопреки этому запрещению, перейдёт через границу района, будет задержан и помещён в лагерь для принудительных работ, если только данный случай не влечёт за собой более сурового наказания.
Командующий."
- Дедушка, что это вы раскуриваете такое? - спросил Федя, показывая на бумагу.
- Сами видите, - ухмыльнулся старик. - Объявление, вроде приказу от новых хозяев. Нельзя, значит, по своей воле ни входить, ни выходить с родного места. У нас в деревне таких приказов на каждой калитке наляпали. Ну, а мне курить что-нибудь надо… Вот я и пробавляюсь, тем более бумажка подходящая. - Старик отобрал у Капелюхина объявление и убрал вместе с кисетом в карман.
- Так мы же домой идём… У нас и прописка в паспорте, - вновь захорохорился Борька.
- Зелёные вы… - покачал старик головой. - Новые хозяева разбираться не станут. Раз без дела болтаетесь, вот и пожалуйста на торфоразработки или узкоколейку строить. Вчера троих молодых людей, вроде вас, зараз сцапали. Один заартачился, так ему все зубы пересчитали…
Федя и Капелюхин многозначительно переглянулись: нет, попадать на принудительные работы им совсем не улыбалось.
- Я вам плохого не желаю, - сказал старик. - В деревне лучше не показывайтесь. Вон там овражек есть, по нему пробирайтесь.
И ребята послушались старика. Деревни они обходили стороной, пробирались оврагами, зарослями кустарника. Ночевать устроились в поле, в омёте старой соломы.
Утром пошли дальше. Вскоре Капелюхин заныл, что он смертельно хочет есть. Когда же впереди показалась небольшая деревня, Борька принялся уговаривать Федю заглянуть в неё: деревенька тихая, неприметная, и никаких немцев там, конечно, нет.
- Хочешь, я один схожу? - предложил он, заметив недовольный взгляд приятеля. - Молока куплю, хлеба, закурить достану.
Что греха таить, у Феди тоже давно сосало под ложечкой. Отпускать же сумасбродного Борьку одного он не хотел.
- Ну, что с тобой делать?.. Пошли уж вместе, - согласился Федя, потом, спохватившись, достал из кармана брюк бумажник с комсомольским билетом и переложил его в рюкзак. - Билеты лучше оставить… на всякий случай. - Он сунул рюкзак под лозняковый куст и прикрыл травой.
- У меня билет не найдут, - отмахнулся Капелюхин. - Он в потайном кармане зашит.
Ребята подобрались к деревне со стороны оврага, осторожно подошли к крайней усадьбе, перелезли через изгородь огород и очутились около ветхого, обомшелого погреба. И обомлели. У открытой двери погреба сидел на корточках немецкий солдат, и, запрокинув голову, сопя и причмокивая, тянул из горшка густую сметану. Сметана переливалась через край, лениво сползала по бритому подбородку, тяжело капала на мундир, на приклад автомата, висящего на груди, но солдат ничего не замечал.
Другой солдат сидел напротив и, сглатывая слюну, терпеливо ждал своей очереди. Наконец он не выдержал и потянул горшок к себе.
Федя отступил назад и дёрнул Капелюхина за рукав. Тот фыркнул.
- Вот лопают! Аж скулы трещат!..
Застигнутые врасплох, солдаты вскочили и схватились за автоматы. Горшок выпал у них из рук и покатился по земле, оставляя густой белый след.
Ребята бросились было бежать к изгороди, но немцы быстро преградили им дорогу.
- Хальт! Хенде хох! - закричал один из солдат, свирепо топорща белёсые усы и переводя автомат с одного на другого. - Кто есть такой? Документы?
Второй солдат, которому не удалось полакомиться сметаной, тучный, с сизым, пупырчатым, как кожа у ощипанного гуся, подбородком, внимательно оглядел ребят, потрогал их пиджаки и с довольным видом прищёлкнул языком. Потом, подмигнув товарищу, зычно скомандовал:
- Снимать пиджаки! Быстро!
Капелюхин захлопал глазами, а Федя, хотя и знал неплохо немецкий язык, сделал вид, что ничего не понял.
Тогда солдат с сизым подбородком расстегнул пуговицы и бесцеремонно стащил с Капелюхина пиджак. Второй солдат таким же образом раздел Федю.
Потом они стянули с ребят верхние рубашки, отобрали у Борьки чемодан.
Солдаты похохатывали, фыркали, переговаривались друг с другом и чувствовали себя так, словно занимались не грабежом среди белого дня, а выбирали вещи в магазине.
Ребята дрожали от бешенства, пытались сопротивляться, но, получив по внушительной зуботычине, только цедили сквозь зубы:
- Ворьё! Бандюги!
Дошла очередь до брюк.
Солдат с сизым подбородком окинул взглядом Борькины брюки и дёрнул за кончик ремня, жестом показывая, чтобы тот разоблачался.
Побелев от ярости, Капелюхин шарахнулся было в сторону, но потом рывком стянул с себя майку, сорвал с головы кепку и швырнул их под ноги солдатам:
- Всё берите, сволочи… Хапайте!
Он с силой рванул брючный ремень и, когда брюки приспустились, высвободил правую ногу из штанины. Солдат с хохотом уцепился за брюки. Федя обомлел. Этот впавший в ярость Капелюхин совсем потерял голову - ведь в кармане брюк у него находится бумажник и, главное, комсомольский билет.
- Борька! С ума сошёл! - шепнул Федя. - Там же билет. - И он, вцепившись в брюки, дёрнул их из рук солдата.
Спохватившись, Капелюхин тоже потянул брюки к себе. На помощь первому солдату подоспел второй. Теперь за брюки ухватились четыре человека и каждый тянул в свою сторону. Капелюхин, потеряв равновесие, упал на землю, но у лёжа, согнув ногу в коленке, продолжал удерживать штанину. Брюки, наконец, не выдержали и с треском разорвались.
Рассвирепевшие солдаты принялись пинать ребят сапогами, пустили в ход кулаки. Затем, повалив Федю на землю, они бесцеремонно расстегнули ремень, стащили с него брюки и, наконец, угрожающе поводя автоматами, кивнули в сторону поля.
Ребята, не сводя глаз с автоматов, попятились к изгороди, перелезли через неё и, пригнувшись, бросились бежать. Когда они оглянулись, солдат в огороде уже не было. Переводя дыхание, Капелюхин выругался.
- А ты что говорил? - напомнил Федя. - "Домой идём, мы прописанные! Нас не тронут!" Вот тебе и не тронули.
Приятели посмотрели друг на друга и не могли сдержать невесёлых улыбок: растерзанные, без одной штанины брюки еле держались на Борьке, всё тело у него было в ссадинах, под глазом набухал багровый кровоподтёк.
Не лучше выглядел и Федя. Худенький, щуплый, ещё не успевший загореть в этом году, с тонкими, в рыжеватых волосах ногами, он в своих голубых трусиках выглядел совсем не спортсменом. Из вспухшей рассечённой губы сочилась кровь.
- Здорово они тебя отделали? - осведомился Капелюхин.
- Не здоровее, чем тебя, - усмехнулся Федя. - Вместе ведь за брюки держались.
Капелюхин сорвал ещё влажный от росы лист подорожника и протянул приятелю.
- Приложи к губе… помогает.
Потом достал из кармана комсомольский билет и долго смотрел на обложку с профилем Ленина.
- Это ты правильно сказал, - вполголоса признался он. - Балда я… Обозлился на этих бандитов и голову потерял… Если бы ты про билет не напомнил…
- Ладно, чего там. Ты лучше на будущее попомни.
Федя разыскал под кустом свой рюкзак, и приятели, уже не думая о посещении деревни, вновь стали пробираться городу.
Пепелище
Километрах в четырёх от Острова они наткнулись на изрытую окопами и ходами сообщения небольшую возвышенность. Земля кругом была обезображена воронками от фугасных бомб, проутюжена гусеницами танков, усыпана осколками снарядов. По всем признакам здесь не так давно шёл бой. Вокруг не было ни души. Ребята с волнением спустились в извилистый ход сообщения. Он был довольно свежий, ещё не успел осыпаться, на дне заметны следы тяжёлых солдатских ботинок. Ход сообщения привёл к окопу. Бруствер окопа выложен дёрном, утыкан увядшими стеблями пшеницы, кругом валялись стреляные винтовочные патроны.
- Наши оборону держали, - тихо сказал Федя, осматривая гильзу со следами пороховой гари. Он заметил глубокие рубчатые следы гусениц, подходившие к самым окопам, и постарался представить себе картину боя.
Фашисты с танками наступали… Жарко здесь было…
Неожиданно Федя увидел красноармейскую пилотку: белёсая, выгоревшая от солнца, со щербатой алой звёздочкой, она была вдавлена чьей-то ногой во влажную землю.
Как она очутилась здесь? То ли взрывной волной сорвало её с головы бойца, то ли потерял её раненый, когда его выносили из окопа? И где он теперь, что стало с ним?
Федя бережно поднял пилотку и сунул её в рюкзак.
- Здесь кто-то есть! - шепнул Капелюхин. - Может, опять немцы…
Ребята присели и прислушались. Из соседнего окопа доносилась приглушённая русская речь.
- Наши, наши! - облегчённо вздохнул Капелюхин. - Пошли к ним.
Ребята пробрались ходом сообщения в соседний окоп. Там, орудуя сапёрными лопатками, копались в земле юноша и девушка. Девушка, заслышав позади шорох, оглянулась и, схватив юношу за плечи, испуганно вскрикнула.
- Кто? Что надо? - хрипло спросил юноша.
- Володька? Аржанцев! - обрадованно завопил Федя.
- Погоди, погоди, - опешил Аржанцев. - Никак, Сушков и Капелюхин? Откуда, какими судьбами? Вы же в Ленинград уехали. Ну и видик! Вас что, ограбили по дороге?
- Угадал, - признался Капелюхин. - А вы что здесь делаете?
Аржанцев рассказал о последних событиях в Острове: об истребительном батальоне, о схватке с воздушным десантом, о неудачной попытке пробиться к Красной Армии.
- Короче говоря, разбрелись все кто куда, - хмуро закончил Володя. - Мы вот с Аней в деревню вернулись. Живём и не знаем, что завтра будет…
- А зачем в окопе копаетесь? - поинтересовался Федя. - Нашли что-нибудь?
- Здесь найти не трудно. Видишь, что землёй присыпано? - показал Аржанцев на дно окопа и, взяв сапёрную лопату, принялся разгребать землю. Вскоре он извлёк оттуда видавшую виды винтовку.
- Немецкая? - спросил Капелюхин.
- Нет, наша. Семизарядная… У меня дома и ещё кое-что есть. Тут походить да покопаться, немало чего наберёшь.
- А зачем оружие собираешь? - вполголоса спросил Федя. - Задание, что ли, такое? От кого?
Аржанцев пожал плечами.
- Задания, скажем, никакого нет. Сами по себе собираем… Война всё-таки. Может, и пригодится.
Федя в душе согласился с Аржанцевым и спросил, как им лучше пробраться в город.
- Днём лучше туда не ходите, - посоветовал Аржанцев, - да ещё в таком виде.
Ребята расстались с Аржанцевым и Аней, прошли ещё несколько километров, залегли в посевах хлебов и, дождавшись темноты, осторожно вошли в город.
- Теперь разойдёмся, - предложил Федя. - Так лучше будет.
Договорившись встретиться на другой день, ребята начали пробираться к своим домам.
Тихими, безлюдными переулками Федя вышел на Горную улицу. Вот сейчас он бесшумно нажмёт щеколду, откроется калитка, войдёт в родной дом, встретит отца и тётю Лизу. Вымоется, наденет чистое бельё, с удовольствием напьётся чаю, потом они с отцом поговорят обо всём, как взрослые, а утром вся семья начнёт готовиться к отъезду.
К отъезду? А разве теперь выберешься из города, если на каждой дороге дозорят заградительные отряды и полицаи?
Федя по привычке отсчитал пятую раскидистую иву, что стояла напротив дома Сушковых, и обмер. Не было ни дома, ни высокого забора с калиткой, ни палисадника. В темноте смутно чернела груда обугленных брёвен, одиноко торчала печная труба и остро пахло гарью и дымом.
Спотыкаясь, Федя сделал несколько шагов, чтобы увидеть сад. И здесь стоял невыветрившийся запах гари. Грядки были вытоптаны, яблони и груши спалены и не шумели, как обычно.
Пожар уничтожил всё.
Растерянно топчась на месте, Федя не знал, что делать дальше. Что же стало с его родными, где они? Может быть временно живут у соседей?
Но соседних домов тоже не было - огонь истребил почти всю улицу.
Федя побежал в верхнюю часть города, где находился маленький, ветхий дом бабушки. В окнах было темно.
Федя постучал, но, видимо, слишком резко и властно, потому что долго никто не отвечал, хотя он и услышал за окном испуганный шёпот.
- Бабушка, не бойся, открой… Это я, Федя.
Наконец дверь приоткрылась, и простоволосая тётя Лиза впустила в дом племянника.
- Господи, Феденька! - испуганно ахнула она. - Откуда ты? И почти голый..
- Немцы поживились. Костюмы им наши приглянулись. - Федя объяснил, что с ним произошло. - А где папа?
- Выехал со своим учреждением. Через три дня после тебя. На Волхов его повезли. Отец собирался к тебе заглянуть в Ленинград. А мы вот с бабкой остались.
- Выехал? - Поражённый Федя опустился на лавку.
- И дома нашего нет… сгорел, - продолжала тётя Лиза. - Только отец уехал, немец начал город обстреливать. Сгорела почти вся Горная улица. Всё наше добро в огне погибло. Никакой одёжки, обувки не осталось.
Она с сожалением поглядела на полуголого племянника.
- И зачем ты, Федя, к врагам пришёл? Ты же комсомолец. Чего ты к ним в пасть лезешь? - Тётка привлекла Федю к себе и заплакала.
- Так уж вышло! - Федя растерянно пожал плечами и, помолчав, спросил тётку, остался ли в городе кто-нибудь из ребят.
- Да какие тебе ребята! - Тётя Лиза недовольно махнула рукой. - Кто не уехал, в щели законурился, молчит. Как в тюрьме все живём - того нельзя, этого не смей. Вечером после восьми на улицу не покажись… В Клашу Назарову на днях немец из пистолета палил…
- Клаша здесь? - обрадовался Федя.
- Задержалась себе на беду. Только ты не думай бегать к ней: за вами, комсомольцами, во все глаза следят. Сиди пока тихо, за порог носа не показывай.
Федя не стал спорить с тёткой, но весть о том, что Клава Назарова в Острове, наполнила его радостью, - значит, он не напрасно пробирался в родные места.