Стряхнув оцепенение, навеянное воспоминаниями о празднике, она быстро оделась: сегодня её ждало немало дел.
В первую очередь надо повидать Федю Сушкова. Встреча назначена на девять часов утра у городской бани. Клава взглянула на будильник - уже пора идти - и пошарила на кухонном столе: что бы такое перекусить? Но ничего не нашла. С продуктами в доме было туго, и мать ещё позавчера уехала в деревню, чтобы хоть чем-нибудь разжиться.
"Это, пожалуй, и к лучшему, что её сегодня вечером не будет в городе", - подумала Клава.
Выпив холодного чая с хлебом, она взяла оцинкованный тазик, мочалку, бельё и отправилась в баню.
Квартала за два до бани Клаву нагнали Федя, Дима Петровский и Саша Бондарин. Дима и Саша, кивнув, быстро прошли вперёд, а Федя зашагал с ней рядом.
- Слушаю, - вполголоса сказала Клава.
- Всё в порядке, - сообщил Федя. - Киносеанс начнётся в восемь. Бесплатное приложение мы даём в девять.
- Кто откуда действует?
- Я из будки… Дима с Сашей из окна.
- Запалы проверили?
- Да, лично. Вчера уходили в лес…
План нападения на офицерский клуб, что помещался в Доме культуры, подпольщиками вынашивался давно. Предложил его Федя Сушков. Работая в офицерском клубе, он сумел довольно ловко втереться в доверие к старшему киномеханику, обрусевшему немцу Шрёдеру. Особенно это доверие укрепилось после того, когда в кинобудке из-за неисправной аппаратуры вспыхнул пожар. Федя, не щадя своего нового пальто, с таким трудом справленного тётей Лизой, бросился сбивать пламя с полыхающей плёнки. Домой он вернулся весь в ожогах, на спине пальто зияла внушительная дыра, рукава обгорели выше локтя, и от воротника осталось одно воспоминание.
При виде такого зрелища тётка затопала на племянника ногами и припомнила ему все случаи из детства, когда Федя не щадил костюмов и обуви.
- И зачем тебе было добрую справу губить, лопух ты без ума-разума? Да нехай оно дотла погорело б, это кино…
Зато киномеханика Шрёдера Федин поступок покорил совершенно.
- Гут, руссе, гут! - хлопал он юношу по плечу. - Будет доложено по начальству. Награду иметь можешь.
Награды Федя не получил, но зато Шрёдер, раздобыв где-то на складе потрёпанную немецкую шинель травянисто-лягушиного цвета, подарил её Феде, и тётя Лиза, располосовав шинель на куски, залатала племяннику прогоревшее пальто.
И хотя мальчишки в городе стали звать Федю "чужеспинником", он не очень-то унывал, так как Шрёдер до такой степени проникся доверием к своему помощнику, что нередко разрешал ему оставаться в кинобудке за хозяина.
Тогда Федя и заявил подпольщикам, что ему теперь ничего не стоит бросить в зрительный зал во время демонстрации кинофильма парочку гранат.
- Словом, проведу для господ офицеров киносеанс с бесплатным приложением.
Федина затея ребятам понравилась, но они высказались в том смысле, что на "приложение" скупиться не надо: гранаты можно швырнуть не только из будки, но через окна и запасные выходы. На этом все и сошлись. Гранатомётчиками были выделены, кроме Феди, ещё Петровский и Бондарин, и "киносеанс" решено было приурочить к Октябрьскому празднику.
- Ну, как говорится, ни пуха вам, ни пера! - пожелала сейчас Клава Сушкову. - И передай ребятам, пусть берегут себя.
- Мы уже всё обдумали, - объяснил Федя. - Дима с Сашкой, как только гранаты метнут, дают ходу - и к кладбищу. Залягут в склепе, суматоху переждут…
- А ты, Федя?
- Ну, и я с ними! Ничего, живы будем, не помрём! Мы сейчас с ребятами в баньку сходим. Попаримся с веничком! - Кивнув Клаве, он побежал догонять приятелей.
Но Клава уже раздумала идти в баню. С грустью посмотрев вслед Сушкову, она повернула обратно: надо было спешить в мастерскую. Сегодня утром туда под видом заказчицы должна была зайти Аня Костина. Клава с нетерпением ждала от неё вестей о Володе Аржанцеве, который до сих пор не вернулся домой. Может быть, это так и надо: Володю задержали в партизанском отряде или в воинской части? А может, с ним что-нибудь случилось?..
Стараясь не думать об этом, Клава прибавила шагу.
Проходя мимо базара, она неожиданно заметила Аню Костину. Девушка, закутав голову в полушалок, стояла за грубо сколоченной стойкой и продавала из мешка картошку. Торговала она вяло, безучастно, почти не споря с разбитной покупательницей, которая на чём свет ругала деревенских спекулянток и совала девушке в руку пачку денег.
Клава дождалась, пока покупательница пересыпала большую часть картофеля из мешка в свою кошёлку, и тронула Аню за плечо.
- Разве ж так торгуют… Надо бы на соль сменять или на мыло. А ты даже деньги не пересчитала.
- Ой, Клава! - испуганно шепнула Аня. - Я до тебя.
Девушки свернули в тихий переулок.
- Ну, какие новости?
- Беда, Клава… - Аня грустно покачала головой. Оказывается, к Аржанцевым в деревню дважды заходили жандармы, спрашивали, где сейчас находится их сын, и просили показать его фотографию.
Володиной карточки отец не нашёл, а про то, где находится его сын, он ответил, что ему это неизвестно: они с сыном в ссоре, и тот живёт как ему бог на душу положит. И жандармы ушли не солоно хлебавши.
- Схватили, видать, Володю, - губы у Ани задрожали. - А он, наверное, не признаётся. Вот им и нужно установить его личность.
У Клавы сжалось сердце. Ей захотелось взять девушку за руки, привлечь к себе. Но нельзя. Кругом ходят люди, посматривают на них.
- Ну что ты, Аня! - заговорила Клава. - Откуда такие мысли? Володя же не простачок. Его легко не возьмёшь.
А про себя подумала: "Если жандармы заинтересовались фотографией Володи, значит, действительно произошло что-то неладное".
- Ну же, Анюта! Возьми себя в руки.
- Я держусь… стараюсь. - Девушка вздохнула и протянула Клаве оставшуюся в мешке картошку. - Возьми, что осталось… не пойду я больше торговать.
- Да у меня денег нет.
- Потом как-нибудь.
- Ну, спасибо.
Девушки расстались.
Клава зашла домой, оставила картошку и с тяжёлым сердцем направилась в мастерскую.
Переступив порог, бросила виноватый взгляд на часы-ходики.
- Ой, тётя Маша, опоздала!.. Браните меня. В баню ходила, потом на базар…
Мария Степановна понимающе покачала головой.
- Ох, Клашка, нигде ты толком не была. Лицо зелёное, волосы сухие - какая уж там баня! И про базар всё байки придумываешь.
- Ей-ей, была! Картошки достала. Уж и наелась я…
- Ладно, ладно. Вижу, какая ты сытая. Вот что, девки, - обратилась она к Клаве и дочерям, - пойдёмте-ка завтракать. Я тут такой пир приготовила… Как-никак, а денёк сегодня праздничный… Вот и отметим.
- Тётя Маша, а когда же шить-кроить будем?
- Э-э, Клашка, живая ты душа! Ты лучше спроси, когда жить-дышать по-людски станем. Посидим, вспомним, чего раньше было. Эй, девки, закрывай ателье, пусть немец чует, какой день ныне!
Обрадованная Райка бросилась в сени, чтобы запереть дверь, и в ту же минуту, бледная и испуганная, вернулась обратно.
- Мама… Там они… На машине подъехали.
В сенях тяжело затопали, дверь распахнулась, и в мастерскую вошли трое: двое в жандармской форме, один в штатском.
Человек в штатском, низкорослый, в очках, с золотушным лицом, обвёл всех быстрым взглядом и, старательно выговаривая каждое слово, по-русски спросил:
- Кто будет здесь Клава Назарова?
Рая и Нюшка подались к матери.
- А… а зачем вам, господин хороший? - чуть заикаясь, спросила Мария Степановна. - Здесь швейная мастерская… Частное, так сказать, предприятие… Я - его хозяйка… вполне законная… А это мои ученицы. Имею на то разрешение городской управы. По всей форме. Могу показать.
Мария Степановна говорила как заведённая, беспокойно поглядывая на Клаву, и, чтобы выиграть время, даже принялась шарить в шкафу.
- Отвечать по существу, - недовольно перебил её переводчик. - Я спрашиваю, кто здесь Клава…
- Я Назарова! Что надо? - Клава сделала шаг вперёд и в упор посмотрела на переводчика.
- Та-ак! - По лицу переводчика пробежало некое подобие улыбки, и он кинул довольный взгляд на жандармов, словно хотел сказать: "Видите, это оказалось совсем не так уж сложно". Затем, обернувшись к Клаве, приказал: - Следуйте за нами!
У Клавы перехватило дыхание, голос её стал хриплым.
- Что вам надо? - с вызовом повторила она.
- Желаем осмотреть квартиру, - осклабился переводчик. - Очень интересуемся вашим житьём-бытьём.
- Это же моя ученица! Я за неё налоги плачу… - Мария Степановна метнулась к Клаве и ухватила её за руку. - У меня частное предприятие… Мы на господ офицеров работаем.
Переводчик кивнул жандармам. Те оттеснили хозяйку мастерской в сторону и, подтолкнув Клаву к двери, вывели её в сени.
Здесь по требованию переводчика Клава поднялась на второй этаж, открыла свою комнату, и жандармы приступили к обыску.
Первым делом они перетрясли все книги на этажерке, покидав на стол томики Пушкина, Некрасова, Маяковского. Потом принялись рыться в буфете, в бельевом шкафу. Стащили с кровати матрацы, заглянули во все чемоданы.
Клава сидела на лавке и чувствовала, как у неё пылают щёки и дрожат ноги. Что ж это? Почему обыск? Неужели жандармы напали на след подпольщиков? Неужели её тревога за Володю Аржанцева не напрасна и он действительно попал в руки гестаповцев?
А может, жандармы выследили Федю, Диму и Сашу и сейчас у каждого из них в доме вот так же роются в вещах?
А обыск между тем шёл своим чередом. Жандармы даже выворотили половицу и долго шарили под полом железной кочергой, выгребая оттуда паутину и мусор. Один из жандармов, высокий, густоусый и, как видно, старший по чину, что-то сердито принялся выговаривать переводчику.
Тот обернулся к Клаве.
- Слушайте, Назарова, - миролюбиво заговорил он. - Господин унтер говорит, что ему ясно, что вы за персона. Но зачем же создавать всем нам лишнюю работу? Укажите сами, где у вас всё это спрятано, и ваше положение будет значительно облегчено.
- Что именно?
- Ну, как вы не понимаете? Листовки, газеты, литература. Возможно, есть и взрывчатка, оружие…
- Переведите господину унтеру, - с серьёзным видом сказала Клава, - что он очень бездарно проводит обыск. Надо развалить печку, пробить стены… Могу ему даже порекомендовать разобрать чердачные перекрытия…
Переводчик вспыхнул:
- Острить вы будете несколько позже… и в другом месте.
В это время жандарм помоложе, роясь в бельевом шкафу, издал торжествующий звук и подозвал густоусого. Вдвоём они вытащили из-под белья видавший виды краснобокий пионерский барабан с пробитой кожей, пару захватанных барабанных палочек, помятый, потускневший горн и с полдюжины алых шёлковых пионерских галстуков-косынок.
- Гут, зер гут! - с довольным видом похвалил густоусый, подзывая к себе переводчика.
Переводчик скорчил кислую гримасу и заговорил по-немецки, видимо объясняя жандармам, что всё это - барабан, горн и галстуки - самые заурядные атрибуты пионерской организации и ещё ничего не доказывают.
Густоусый что-то буркнул под нос, потом швырнул в угол горн и барабан, хотел было бросить туда же и галстуки, но, раздумав, сунул их в карман шинели.
- Вот видите, - усмехнулась Клава, - вы и нашли вещественные доказательства. Но об этом же весь город знает, что я до войны работала пионервожатой.
Как ни странно, но этот эпизод с галстуками, горном и барабаном неожиданно успокоил её. Обыск ничего не принёс жандармам.
Надо полагать, что и у других подпольщиков жандармы найдут не больше. Так зачем же отчаиваться и впадать в панику? В тюрьме ведь тоже можно будет продолжать борьбу…
- Теперь я могу заняться швейным делом? - поднимаясь, спросила Клава, когда обыск подошёл к концу.
- Боюсь, что нет, - насмешливо сказал переводчик. - Придётся вас кое-куда доставить.
Жандармы вывели Клаву на улицу, втолкнули в грязно-зелёный "виллис" и сели рядом.
На крыльцо выбежали Мария Степановна с дочками, соседки.
- Клашенька, куда это тебя? - закричала Самарина. Клава была бледна и спокойна.
- Скажите маме, что я скоро вернусь! - сказала она.
Машина, рыгнув синим вонючим дымом, рванулась со двора.
В одиночке
В тюрьме Клаву посадили в одиночную камеру. Узкое зарешечённое окно со скошенным каменным подоконником, жёсткая койка, крохотный столик, намертво привинченный к стене, глазок-отверстие в тяжёлой железной двери, вонючая параша в углу - всё именно так, как Клава представляла себе по книжкам. Не хватало, пожалуй, только бородатого тюремщика со свирепым лицом.
Но вскоре появился и тюремщик, вернее, тюремная надзирательница.
Открылась тяжёлая дверь, и в камеру вошла кривоглазая, одутловатая женщина с крупным дятлиным носом. Она поставила на столик оловянную миску с какой-то тёмной бурдой и буркнула:
- Ешь, девка!
Клава вскочила с койки: голос ей показался знакомым.
- Марфуша!
- Ну и Марфуша, - неприязненно ответила надзирательница. - Чего вылупилась? Ешь знай. Голодовку, что ли, объявила? Ни к чему это.
Клава не сводила с надзирательницы глаз. Да, это была Марфуша Пахоркина, вдова с крайней улицы, в прошлом спекулянтка, гуляка и запивоха.
Когда Клава была пионервожатой в школе, она не раз заходила к Пахоркиным, чтобы выяснить, как живёт её дочка Даша. Марфуша била дочь, заставляла её торговать на базаре, и Даша не раз со слезами жаловалась Клаве, что лучше она сбежит на край света, чем будет терпеть такую мать. Стараниями райкома комсомола Дашу удалось устроить в детский дом.
- Тётя Марфуша, как же это вы? - в смятении заговорила Клава. - На такой работе?
- Ладно, ты меня не резонь! - помрачнела Пахоркина. - Попала, значит, попала. Ты лучше скажи, как сама сюда угодила?
- Откуда мне знать… пришли и забрали.
- Эх, Клаха, Клаха! - покачала головой Пахоркина. - Значит, опростоволосилась где-то… на след навела.
- Сижу вот, и на допрос не вызывают.
- А ты не спеши. Всего тебе перепадёт, всего достанется. Не в доброе ты место попала, девка.
Пахоркина сказала это без всякой злости, а скорее сочувственно и жалостливо.
Клава украдкой глянула на надзирательницу: перед ней стояла усталая, чем-то сломленная женщина, никак не похожая на прежнюю разгульную "бешеную Марфушку" с базара.
Сердце у Клавы сжалось.
- Тётя Марфа, а где сейчас ваша дочка?
Пахоркина вздрогнула, словно коснулись её незажившей раны, и, помолчав, с трудом выдавила:
- Перед войной она мне письмо прислала. В лётное училище определилась, на штурмана. Так мы с ней и не замирились тогда… Не успели. - Она вдруг шмыгнула носом и сердито прикрикнула: - Да чего ты как пластырь липнешь, где да как! Не положено мне с тобой разговаривать, и всё тут.
С силой рванув дверь, Пахоркина поспешно вышла из камеры.
Оставшись одна, Клава подняла голову к окну. Был уже вечер, в узком проёме окна проглядывало тёмное небо, и на нём мерцала одинокая холодная звезда.
Клава подошла ближе к окну, приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до оконной решётки, - нет, высоко.
"Одна-то мне звёздочка всего и осталась", - с грустью подумала Клава и тут же спохватилась. Опять она распускается и теряет власть над собой. А ей ещё надо жить, сражаться, воевать, хотя она и в тюрьме.
Клава легла на койку и попыталась представить себе, как её завтра вызовут на допрос, какие зададут вопросы, что она будет отвечать.
"А если начнут истязать, бить?" - вздрогнула Клава. Она вспомнила, как они с Варей Филатовой, ещё будучи пионерками, собрались бежать в Испанию, в Интернациональную бригаду, и втайне от всех вырабатывали в себе силу воли: кололи себя иголками, подносили к ладони горящую свечу - и всё это на тот случай, если их захватят франкисты и начнут пытать в застенке. Тогда это было очень больно…
Забывшись, Клава не заметила, сколько прошло времени, как вдруг приглушённый звук взрыва заставил её вскочить с койки.
И как только она могла забыть! Ведь сейчас, наверное, девять часов, и её друзья выдают гитлеровским офицерам "бесплатное приложение"!
За окном вновь загремело, небо осветилось багровыми сполохами.
"Нет, это не ребячья работа, - подумала Клава. - Гранаты с такой силой рваться не могут".
Прошло несколько минут, и тяжёлый грохот потряс тюрьму: теперь уж бомба разорвалась совсем близко. В камере потух свет. В городе завыла сирена, судорожно затявкали зенитки. Взрывы доносились всё чаще и чаще.
- Да это же наши бомбят, наши! - услышала Клава ликующий, истошный вопль: видимо, это выражали свою радость заключённые из камер третьего этажа.
А другой голос вторил ему в короткие минуты затишья между взрывами, как будто лётчики могли его услышать:
- Шпарь, соколы, дроби свастику! На тюрьму цельте, на тюрьму!..
Затем послышался тяжёлый топот сапог, брань, вопли, чей-то торжествующий выкрик: "Да здравствует советская…", гулкие выстрелы, и всё стихло.
Сердце Клавы учащённо колотилось. Она долго прислушивалась к затихающему гудению моторов и от души пожалела, что всё так быстро кончилось. Но всё же ей было легко и радостно.
"Молодцы лётчики! - подумала она. - Поздравили-таки немцев с праздником. Куда нашим гранатам перед бомбами! Каково вот только ребятам во время бомбёжки? Мне-то в тюрьме хорошо, стены метровые, не пробьёшь. А где они укрылись?"
Так с мыслями о своих юных друзьях Клава и забылась тревожным, беспокойным сном.
За дочерью
Евдокия Фёдоровна вернулась из деревни через два дня. В комнате было уже прибрано - постарались соседи, - но она сразу почувствовала, что произошло что-то неладное. Подкосились ноги, и она тяжело опустилась у порога на лавку, не в силах развязать мешок с провизией, принесённой из деревни.
В дверь заглянули соседки. Не решаясь войти в комнату, они молча смотрели на старую грузную женщину, на её отёкшее лицо, на руки в синих узловатых венах, упавшие на колени.
Наконец Евдокия Фёдоровна заметила соседок.
- Что с Клашей? - спросила она сдавленным голосом.
Соседки в замешательстве переглянулись: кто же первая скажет матери правду? Переступив порог комнаты, к Евдокии Фёдоровне подошла Самарина.
- Ты… ты, Фёдоровна, крепись, - глухо заговорила она. - Сама знаешь, время такое…
- А чего - время такое? - подала голос стоявшая позади всех Бородулиха. - Времечко строгое, всё по закону. Ты прямо скажи Назарихе. Забрали её дочку… Допрыгалась… За чем пошла, то и нашла. Бойчиться не надо было.
Женщины зашикали на Бородулиху, хотя и не очень решительно.
- Забрали? - переспросила Евдокия Фёдоровна. - Эти самые? Из комендатуры?
- Они. - Мария Степановна удручённо кивнула головой. - На машине приезжали, обыск делали.
И тут, желая хоть как-нибудь утешить её, наперебой заговорили соседки:
- Ты, Фёдоровна, не думай чего. Клаша, она спокойная уехала, без всякого страха.
- Да ещё крикнула на прощание: "Скажите маме, что я скоро вернусь!"