Она пробежала в прихожую, повертела колечки замков и вырвалась на лестничную площадку. Там она вызвала лифт. Пока тот ехал, потрескивая боками, Эльза напряженно вслушивалась, как на ее этаже топтались те трое – Чуня и двое незнакомцев, громко переговаривались, не таясь, как полчаса назад. К ним присоединился голос соседки Анны Ивановны:
– Да дома она, дома, хулиганка чертова… Скандалят на весь этаж, а потом прячутся. А вы-то кто?
Тут подошел лифт, и Эльза не услышала, как представилась троица Анне Ивановне. Может быть, родственниками Генриха Сенекеримовича, может быть, детьми лейтенанта Шмидта. Или они пристукнули вездесущую общественницу, начали ломать дверь. Пусть. Ей все равно. Она освободилась. Ос-во-бо-ди-лась.
Мать хоронили десятого мая. Понаехала родня – человек тридцать, у всех – сверлящие любопытствующие глаза. Многих из приехавших Эльза никогда не видела. Тетя Валя заправляла в доме, шептала Эльзе, как и что надо делать, заставила надеть черные юбку и водолазку. Эльза не хотела натягивать водолазку: под мышкой зияла дыра и нужно было ходить скованно, прижав руку к бедру, постоянно помня о дырке.
Отец сидел тяжело, по-стариковски, у гроба. Он опустил голову и не поднимал ее, пока гроб не вынесли. К его стулу подходила родня, и каждый клал на отцово плечо руку: мол, мы с тобой, дорогой, разделяем твое горе, будь мужествен. К Эльзе тоже подходили, но она не знала, что ей делать: подставлять плечо, руку, голову, улыбаться соболезнующим, благодарить за проявление чувства, приседать в книксене?
Эльза ушла на кухню, куда то и дело влетала разгоряченная тетя Валя, бравшаяся тут же за сигарету.
Поминки готовили две старые женщины: они резали, парили, варили, разливали по стаканам компот, жарили дрожжевые, веселые, хохочущие блины, пробовали мед из трехлитровой банки – рыночный, гремели тарелками, то и дело их пересчитывая. Одна говорила другой:
– Когда покойницу вынесут, помой полы. По-настоящему помой, Люб, слышишь?
А в Эльзину сторону они шептали:
– Сирота… Сиротиночка… Бедная девочка… Трудно ей будет… без матери.
Эльза сидела на кухне, отупев от бессонницы, усталости. Две ночи подряд отец ухал у гроба, который стоял в родительской комнате, – как только не охрип?
– Иди к матери, ведь в последний раз, – участливо подталкивали женщины Эльзу в спину.
Она кивала и оставалась на месте.
Гроб вынесли, внизу у автобуса проныл разлаженно оркестр – кто догадался пригласить эти ленивые, равнодушные трубы, помятые пиджаки и засаленные кепки?
На кладбище тетя Валя сказала над гробом слово, отец заухал снова, потянулись прощаться. Эльзу снова кто-то толкал в спину.
Она склонилась над бело-желтым неприятным пятном – маминым незнакомым лицом. Сзади зашептали:
– Целуй, целуй, в последний раз.
Но она целовать не стала, не смогла. Заколотили крышку, опустили гроб в косо вырытую яму.
Сзади вновь подсказали:
– Бери землю, бросай.
Земля запрыгала по светло-голубой крышке весело, легко. Раз-раз-раз! – и нет ничего: ни крышки, ни бледно-желтого пятна, ни косой ямы. Мамы нет.
На поминках было жарко, потно. Эльза все время помнила о дырке под мышкой, съела, наверное, пять ароматных блинов с тягучим медом. Родственники дружно гудели:
– Хорошая была… Добрая… Заботливая… Земля ей пухом…
Эльза думала, что они не о матери вспоминают, а растекаются сладкими речами в благодарность хозяевам за дармовой обед, вкусные блюда на столе.
Эльза вылезла из-за стола, пробралась в душную прихожую к телефону, набрала номер:
– Я, Чёрт. Вы что там собрались делать? На Пушку затариться? Я с вами… Через пять минут спущусь.
Быстро переоделась: желтая рубашка, черный кожаный брючный костюм, успела провести по сухим глазам жирными синими тенями, подкрасила сочно губы – и хлопнула дверью.
Поминайте без меня, дорогие родственнички! Вы как хотите, а жизнь продолжается.
Команда так и не узнала о том, что Эльза осиротела. Она же была железной девочкой, не умеющей жаловаться и плакать. Она не нуждалась в чужом сострадании. Вот.
А теперь прошел целый год – длинная полоса времени, за которую она пережила тысячу скандалов с отцом; ненависть к любимому Чёрту; потерю пушистых облачных волос: их Чёрт облил голубой автомобильной краской; мерзкие отношения с легким Чуней; потерю чести и девственности – так бы сказали старухи, восседающие у дома на скамейке. За это время ее чуть было не исключили из школы за прогулы, и теперь она еле-еле дотягивает одиннадцатый класс – сплошные тройки, перемежающиеся двойками. Полуголодное существование в конце каждого месяца, потому что отцовского заработка никак не хватало для нормальной человеческой жизни: он ушел из театра, устроился сторожем на стройке. Вечная грязь в доме; сотни прослушанных металлических записей; двухнедельный измотавший грипп и постоянные боли внизу живота; аборт, истерзавший ее, измучивший, превративший в видавшую виды женщину; десятки хамских компаний, в которых ей по роли полагалось предводительствовать, потому что Чёрт навсегда исчез из жизни команды и она стала главной, мафией, железной девочкой с короткой стрижкой, а по определению соседки Анны Ивановны – мутанткой. "Ваше поколение – мутанты! Ты – проклятая Богом мутантка!" – орала, заняв длительную оборону в собственной квартире, Анна Ивановна – дэзовская сивилла. Она проколола уши и стала носить тяжелые материны золотые серьги; она врезала замок в дверь своей неуютной комнаты и курила сколько душе угодно, но отец все равно из-за двери орал на нее и обзывал "дрянью", "проституткой" и "выродком". Она стала самостоятельной, независимой, взрослой. Ей никто теперь не мешал жить, даже отец, который тяготился дочерью, страдал от их хронической несовместимости и часто приводил домой на ночь подругу Татьяну Семеновну. Влюбленные голубки сидели на родительской тахте, на которой умерла мама, и отец, хорошо сохранившийся семидесятилетний дурак, дедушка по сути дела, играл по три часа этой глупой, страшной, как атомная война, Татьяне Семеновне Баха, Генделя, Паганини.
…Эльза шла по пустому городу легкая, свободная. Мимо пустых домов, троллейбусов, автобусов, пустых, безразличных, как заведенные куклы, прохожих. Город был пуст для нее, как и мир, впрочем.
Ей впервые за этот год казалось, что тело ее ничего не весит – пушинка, золотая весенняя капля; ноги летели над пустым, как стекло, асфальтом, руки болтались, будто веревочные.
Эльза шла в Токмаков переулок.
Она знала туда дорогу, знала наизусть, сотни раз во сне летала этой дорогой – мимо, мимо, мимо пустого мира и бесцветного бытия. Туда, где росла огромная царственная лиственница с шатром крючковатых ветвей. Эти ветви осеняли тесное пространство переулка, они были полны миллионов пушистых салатовых нежных иголок, пузырились клейкими розовыми шишками. От этой лиственницы над Токмаковым переулком плыл розовый довоенный свет, свет мира и добра. Он достигал каждого двора, каждого этажа, окошка. И того полуподвала, где жила когда-то розовощекая девушка с толстой вороной, через плечо, косой. Где все соседи дружили, как сестры и братья, мылись на кухне в тазах и корытах – сначала дети, потом женщины, последними – мужчины. Где в низкие окна заглядывала мудрая седая крыса и шлепал с утра до ночи во дворе резиновый поношенный мяч. Где в День Победы пили горькое вино, плакали и смеялись, где шла простая, обычная жизнь. Простая и обычная. Куда она делась? Куда? В этом пустом мире?
– Мама, – говорила Эльза легкими губами, – я иду к тебе. Ты меня еще не забыла? Это я – твоя Оля. Прости меня, мама. Мне так плохо без тебя… Ты ждешь меня, мамочка? Ждешь, да? А мы опять поругались с папкой. Ты права: он бедный, замученный человек и меня не хочет понимать… Твой Токмаков переулок совсем-совсем близко. Мы встретимся сейчас. Мне так плохо на свете. Я иду, мамочка, родненькая моя…
Прохожие с удивлением оглядывались на худую, бледную, в джинсах и легкой куртке девушку, которая тяжело шагала по улице, посасывая сигарету и плача.
"Я очень рад, что имею возможность вам все это написать…"
Три повести, которые вошли в эту книгу, в далекие 1990-е наделали много шума. Когда я написала первую повесть "Мой сумасшедший папа" и отправила в журнал "Парус", ее сразу же напечатали. Читатели, прочитав "…Папу", забросали журнал сотнями писем с одним и тем же вопросом: где продолжение?!
Тогда я снова села за стол и сочинила еще две повести – "Адо…" и "Токмаков переулок. 8 мая". Их "Парус" тоже опубликовал. Снова редакция журнала получила огромное количество отзывов, но… Дальше случилась перестройка: распался Советский Союз, журнал "Парус" закрылся (как и многие другие), началась новая жизнь.
Я никогда не думала, что мысль поэта Федора Тютчева: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…" – будет применима к моему литературному творчеству. Пару лет назад совершенно случайно увидела в Интернете просьбу некой читательницы подсказать, где можно найти три повести Ирины Андриановой, опубликованные почти двадцать лет назад в журнале "Парус". Я была просто поражена: "Как? Меня помнят?!" И оставила свой электронный адрес на бескрайних просторах Интернета.
Вот уже два года мне пишут мои читатели. Со многими я поддерживаю дружеские виртуальные отношения. Они начинаются вот с таких писем.
"Ирина, добрый день!
Я сегодня совершенно случайно, разыскивая одну повесть, которую давно читал в "Парусе", увидел Ваше сообщение с адресом электронки.
Хочу поблагодарить Вас за Ваши произведения. Я был подростком, когда читал их, и помню, какое большое впечатление они на меня произвели.
Еще помню, что, думая о Чёрте, представлял образ, чем-то похожий на Цоя (уж и не знаю, по какой такой причине).
Образы детства и юности на всю жизнь в памяти, и Ваши рассказы врезались в память.
Желаю Вам счастья и творческих успехов.
Я очень рад, что имею возможность Вам все это написать.
С уважением, Андрей,
г. Железногорск"
"Здравствуйте, Ирина Анатольевна!
Сегодня, разыскивая в Интернете старые номера "Паруса", увидела Ваш комментарий и адрес. Замечательно, что выходят Ваши книги, буду заказывать их, искать, ждать, покупать, давать читать 17-летней дочери.
Мне было 14 лет, когда я в "Парусе" читала Вашу трилогию. Это было здорово, это и сейчас так же здорово. Какое это тогда было волшебное чтение – свое, родное, честное, удивительное, понятное! Правдивое.
Пишу Вам, пользуясь возможностью напрямую выразить свою признательность, благодарность, восхищение.
Хотелось бы узнать о Вас побольше, но в Интернете не нахожу ничего. Неужели нигде ничего нет?
Здорово, что Вы пишете снова, что книги издаются. Это просто новость дня для меня, радость дня. Где Вы сейчас живете, чем занимаетесь? Где и как можно узнать о Вас?
Удивительно, как герои рассказа, прочитанного четверть века назад, живут где-то в памяти, где-то рядом, вспоминаешь их, как родных, они становятся частью тебя, твоей жизни. Придуманные кем-то далеким, персонажи становятся живее, чем некоторые твои знакомые. Это волшебство.
С уважением, Алла Дружинович,
г. Симферополь"
Сейчас у меня есть возможность сказать несколько слов о том, как сложилась моя жизнь.
Живу в Москве, родилась здесь же, в семье медицинских работников. Писать начала с семи лет.
Я – обладатель счастливого детства: мир с первых же лет восхищал меня, люди радовали, на всех детских и отроческих фотографиях я смеюсь или улыбаюсь. Всегда обожала читать, дружить с одноклассниками и ребятами из летнего пионерского лагеря "Литвинове"". Юннатский кружок в этом чудесном лагере был моей землей обетованной.
В старших классах школы начала играть в шахматы, в шахматном кружке Ленинградского района Москвы получила второй шахматный разряд.
В семнадцать лет поступила на факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и окончила его. Много лет работала детским журналистом в журнале "Пионер", параллельно писала рассказы, повести, сказки, пьесы.
Два раза выходила замуж, второй раз очень удачно. У меня есть дочка со сказочным именем Василиса, она выбрала профессию математика-аналитика, учится в одном из московских университетов. Муж Михаил, несмотря на давно пенсионный возраст, до сих пор работает. За пятьдесят с лишним лет он изъездил Россию вдоль и поперек, его специальность – гидрогеолог. О подземных и наземных водах мой муж знает всё! Поэтому иногда в шутку говорю дочке, что я – нереида Амфитрита, на которой женился повелитель воды Нептун.
Несколько лет назад я окончила курсы сценаристов, и сейчас много времени отдаю сценарной работе.
У меня много друзей. Это такое счастье! Мы обожаем собираться вместе, дружно ездим на экскурсии по разным историческим местам.
Как журналист и писатель побывала во многих уголках России, а также в Словакии, Швеции, Италии и Испании в качестве туриста. Надеюсь, мое движение по миру продолжится.
Мне бесконечно интересны люди. Чужие судьбы – загадки, которые я не устаю распутывать.
Поэтому, наверное, до сих пор пишу свои истории.
Я дружила с замечательным писателем Ириной Полянской (к сожалению, ее уже нет с нами). Однажды мы говорили о литературном творчестве, и она сказала, что для того, чтобы произведение вышло из-под пера бьющим в сердце читателя, его надо писать безоглядно. Тебя, автора, не должны интересовать чужие пересуды, злая критика, обвинения, что ты "все списал с меня! Как ты мог?!". Сиди и пиши, как для самой себя!.. Я полностью согласна с Ириной Полянской, она словно озвучила мои мысли.
Писать безоглядно – тяжело, но, чтобы тебя поняли и услышали, необходимо быть искренней. Именно так – искренно и безоглядно – я создавала свою трилогию, которая обрела второе рождение в этой книге.
Ирина Андрианова
Примечания
1
Адо́ – благородный (др. – герм.).