Он не любил ни девчонок, ни женщин вообще. Ни выпускницу, ни Эльзу – брр, эту тощую метлу! – ни девчонок из класса – вечно лезут с записочками, хихикают: "Чертков! А Чертков! Ты на дискотеку придешь?" Он настороженно относился к Лоре, к матери, – все в ней фальшиво, наигранно. Они с Хэнком давно уже не терпят друг друга, семейное благополучие – сплошная показуха. Только Тортилу терпел и ждал, когда та погостить приедет, – никто лучше Тортилы не умел печь его любимые пирожки с рисом и варить клубничный кисель.
Женщины казались ему неискренними, пустыми, недостойными нормального разговора "за жизнь". Они вызывали в нем только краткое любопытство, обжигающее, будто последняя сигаретная затяжка, – не больше. Как это другие мужики, Панок например, могли влюбляться в них, скакать на свидания козлами, думать о них? Панок однажды рассказал Чёрту, как целовался с Сафоновой из 9 "Б" в подъезде до часу ночи, как здорово Сафонова целуется, он, Панок, ослабел от того свидания, словно пробежал три километра на лыжах на одном дыхании. "Панок, ты идиот! – сказал тогда Чёрт. – Чего ты нашел в Сафоновой? У нее же ноги кривые".
И вот теперь – тошнотворная догадка: Эльза его ревнует, Эльза в него, Чёрта, втюрилась. Это она мстит за то, что он не догадался вовремя о ее "чуйстве". И не захотел целоваться часами по-идиотски в подъезде, как Панок с Сафоновой.
Да, взбунтовавшаяся команда погнала его классически: от самой Пушки, где они иногда дефилировали, до тесного пыльного дворика за консерваторией.
Зачем он побежал от них? Нельзя показывать спину. Никому нельзя показывать спину. Срабатывает инстинкт нападения. Вот они и напали. В том дворике. Повалили и потоптали маленько. Панок суетился больше всех, орал:
– Ты теперь не мафия, Чёрт! Ты теперь – ниже Горохова! Чмоишик в квадрате!
– Панок, сволочь! – вопил Чёрт в ответ. – Я убью тебя, Панок!
– Па-апро-буй! Па-апро-буй! – приговаривал Панок. – Я все твоей преподобной Лоре расскажу! И фазерку – письмецо на работу! Фазерка снимут!
За что Панок его вдруг так возненавидел? Ведь всегда был преданным, выдержанным, хозяйская нормальная собака по кличке Панок. Клянчил у Чёрта кассеты, жвачку, металлические браслеты, когда собирался к своей Сафоновой или на дискотеку. Всегда первым ржал над шутками Чёрта. Можно сказать, был правой рукой в различных боевых действиях.
Когда у Чёрта заныла спина и пару раз булькнуло в животе, Эльза крикнула:
– Бросьте его!
Команда отошла, тяжело отдуваясь. Поработали. Чёрт поднялся враскорячку, уперся руками и ногами в асфальт, из последних сил распрямился, шатаясь, шагнул в их сторону:
– Всех убью, чмошники!
– A-а, Чёрт, – протянула Эльза, – ты у нас, оказывается, гордый, го-ордый. Ну-ка, мальчики, снимите с него джинсы!
…Чёрт скрипнул зубами, сжал в бессильной злобе кулаки, подтянул под себя одеревеневшие от долгого сидения ноги. Он вспомнил себя без джинсов, в белых трусах, прячущегося за углы домов и деревья, время от времени выбегающего к редким автомобилям на проезжую часть. Остановился восьмой:
– Ты пьяный?
– Нет. Довезите, пожалуйста, до Сокола.
– Червонец. Согласен?..
– Спасибо.
Вот когда он решил выйти на охоту. Там же, в машине частника. На благородную охоту мести.
Теперь они, оказывается, искали его повсюду, сторожили, устроили настоящую облаву. Они погнали его, Чёрта. И теперь были злее в тысячу раз, чем там, в консерваторском дворике.
Что они задумали?
За входной дверью мягко загудел лифт, потом в квартиру длинно позвонили. Чёрт замер на софе. "Хорош бы я был, если бы не увидел их".
Он всегда открывал дверь не глядя в глазок, не раздумывая, красивым, широким жестом. Он был уверен в себе, а сейчас… Чёрт боялся шелохнуться. На журнальном столике перед ним лежала пачка сигарет. Он хотел до нее дотянуться и не мог: руки свело. Он весь превратился в слух и ожидание.
Звонили минуты две: то отпуская кнопку, то снова вдавливая что есть силы. Сердце Чёрта бешено колотилось: "Почему они не заорут мне через дверь? Соседей не хотят пугать?" Наконец все стихло: прекратили давить на кнопку, вызвали лифт и без слов – может быть, только перешептывались, многозначительно косясь на его дверь? – пропали, съехали вниз.
Он вспотел и поймал себя на том, что глаза его остановились, как бы остекленели и тупо глядят в одну точку, на картину, где два веселых всадника едут на сильных, отдохнувших конях по опушке леса.
Чёрт не любил эту картину, потому что ее любили и оберегали родственники, сюсюкали, цокали, обсуждая достоинства живописного полотна. А Тортила всегда прибавляла: "Как будто вы с Юриком, с братиком, едете, похоже, да?" Это с Опарышем он будет ехать куда-то, весело переговариваясь?! Ни за что!
Впервые страх заполз к Чёрту в сердце и душу поздним вечером девятнадцатого августа. Прошло три дня. Он не мог выйти из квартиры. Команда все время его охраняла. "Видно, крепко их зацепило, чмошников! – думал Чёрт. – Нет, не сдамся, не выйду. Их не хватит, что они – идиоты, круглые сутки сидеть внизу?"
Но их пока хватало. А двадцать первого августа, в среду, он почувствовал неладное. Его охватил страх, сковал полностью, парализовал волю, он почувствовал, что звереет, – волк за красными флажками.
У него было безвыходное положение: еда почти кончилась, сигарет нет второй день, – а он привык выкуривать по полпачки "Космоса" ежедневно, – телефон отключен, команда внизу намертво заняла наблюдательный пункт, Хэнк и Лора должны приехать только через неделю.
Измученный Чёрт прислушивался к однообразным шлепкам мухи о кухонное стекло. "Что делать? Как выбраться отсюда?"
Он тихо прошел в кухню – смертельно захотелось чаю, тихо затворил за собой дверь. Набрал воды – половину чайника – и щелкнул одним из пяти выключателей плиты.
Плита была электрическая, и обычно железный дискконфорка начинал шипеть, как только на нем оказывались чайник, сковорода или кастрюля. Сейчас железный диск не издал ни звука. Чёрт постоял минуту, попробовал пальцем диск: тот оставался холодным. Чёрт сел на стул: "Сейчас нагреется".
Конфорка не нагревалась.
"Что это? Сломалась плита? Или отключили электричество?" – подумал он и дотронулся до электрического выключателя. Лампа в кухне не зажглась.
Чёрт побрел по медленно темнеющей квартире и включал все, что можно: люстры в комнатах, настольные лампы, бра над широкой родительской кроватью, вентилятор, телевизор. Все молчало, не зажигалось и не работало.
Наконец-то до Чёрта дошло – после того как он прислушался к работающему соседскому телевизору, – что кто-то вывернул электрические пробки на лестничной площадке. Кто-то, раньше его самого, решил отрезать его от мира.
Этими "кто-то" была конечно же она, взбунтовавшаяся команда. Господи, оставили бы его в покое! Ведь квиты! Сначала они его раздели, потом он с ними разделался. Квиты!
Чёрт захотел распахнуть балконную дверь и страшно закричать громовым голосом, вниз, во двор, чтобы долетело ясно до каждого из сидящих в беседке: "Квиты! Скоты, мы квиты!"
Но он так не сделал. Он лег на софу, закинул руки за голову, сжал пальцами затылок. "У-у, гады! Скоты!.. Все равно не возьмете! Я – мафия, забыли, кто я?!"
Чёрт задремал. Можно было бы сказать, что он уснул, но великое напряжение и ожидание непредсказуемого заставляли его слышать все шорохи в квартире, малейшие движения на лестничной площадке.
Квартиру осторожно открывали… Дрёма мгновенно слетела с Чёртовых ресниц. Он вжался в софу, одеяло, подушку: в замочной скважине тихонечко шуровали ключом.
"Кто?! – сам себя спросил Чёрт. – Вряд ли Хэнк и Лора. Вряд ли Тортила: у нее нет ключа… Кто?!"
Дверь распахнулась, кто-то – кажется, два человека – вошел в квартиру.
– Здесь вешалка… Снимай плащ, я помогу, – услышал он шепот.
– Ты уверен, что никого нет? – ответил второй шепоток.
– Да, уверен. Предки – в загранке. Ребенок – на даче.
"Опарыш! – пронзила догадка. – Зачем он явился?!"
Двое разделись, потом Чёрт услышал, как второй шепоток начал горячо сопротивляться:
– Ты с ума сошел!.. Нет… Нет… Потом… Отстань…
На пороге гостиной выросла фигура низкорослого Опарыша.
– О-о! Кого я вижу! – удивленно, громко сказал он. – Ты чего здесь? Бабка с тобой?
– Не-а, – протянул Чёрт и сел.
Опарыш пощелкал выключателем.
– Пробки вывернуты, – буркнул Чёрт.
– Ты вывернул? – зло спросил Опарыш. Ох как ему не понравился нежданный свидетель!
– Всегда задаешь идиотские вопросы, – пробормотал Чёрт.
Опарыш рванулся из квартиры – он всегда все делал с шумом, треском, сметая с пути преграды. Через пару секунд квартира ожила: загорелся экран телевизора, свет зажегся повсюду, заурчал холодильник.
– Идиот! Зачем эта иллюминация? – Опарыш захлопнул входную дверь, бросился по квартире, гася всё и вся. Осталось гореть бра в гостиной да еле-еле журчал магнитофон. – Так… – Опарыш плюхнулся в кресло перед Чёртом. – Лена, входите. Это моя аспирантка.
В комнате появилась девушка с пепельными волосами, модно одетая, красиво накрашенная.
Девушка села в кресло, рядом с Опарышем, и тут же закурила.
– Та-ак… – повторил Опарыш. – Мы зашли после длительного научного заседания – выпить кофе, а ты что здесь делаешь? Ты же должен быть на даче?
– Дела у меня… – нехотя ответил Чёрт. А сам подумал: "Вот бы и тащил аспирантку к себе домой на чашку кофе и на бутерброд с икрой".
Опарыш был ужасно зол, усы его агрессивно топорщились, серые, стального цвета глаза хищно блестели. Он отвечал младшему брату взаимностью – вечно Ребенок, как кость в горле.
Аспирантка Лена выжидающе наблюдала за Опарышем.
– Значит, так… – Опарыш взглянул на часы. – Сейчас без пятнадцати минут одиннадцать. Через пять минут ты отсюда слиняешь. К бабке. Понял?
– Не понял. – Чёрт подтянул ноги к животу, уперся локтями в подушку. – Пошевели извилиной: ночь, бабка перепугается, если я ввалюсь…
– Ничего, бабка у нас железная. Еще и не то видела. Давно ты уехал с дачи?
– Не важно.
– Ладно. Давай вставай. У тебя пять минут, – решительно отрезал Опарыш и для верности опять посмотрел на часы.
Чёрт был вконец измучен своим неослабевающим страхом, нерешенными вопросами. Он обессилел. Ему ничего-ничегошеньки не хотелось, но он по привычке продолжал ругаться с Опарышем. Так установилось годами, так они привыкли общаться – зло, непримиримо, подкалывая друг друга.
– Это у тебя пять минут, – пробурчал Чёрт. – Я в своей квартире, а ты… с Леной… Веди ее к себе домой.
Скулы Опарыша закаменели. Он сжал подлокотники кресла побелевшими от напряжения пальцами.
– Тебе где родители велели быть? У бабки. Езжай к бабке.
– К бабке я поеду, когда захочу. Кстати, кофе в квартире нет. Ничего нет, кроме плавленого сырка.
В продолжение их разговора волоокая аспирантка то и дело закатывала глаза, шумно вздыхала, наконец резко вскочила:
– Пойду!
– Ленка, стой! – рванулся Опарыш.
Но она уже была в прихожей, натягивала плащ, крутила колесико замка.
– Нет, нет, не проси, – тихо, сердито говорила она Опарышу.
Чёрт слышал, как они в прихожей еще повозились немного: видно, Опарыш удерживал аспирантку за руки, пытался снять плащ, но она оставалась непреклонной. Дверь щелкнула, они выскочили на лестничную площадку. В квартире снова воцарилась тишина. Чёрт устало откинулся на подушки софы: он знал, что Опарыш вернется.
Посадит аспирантку в такси и вернется, чтобы набить ему, Чёрту, морду.
Чёрт отыскал свою сумку – она валялась в прихожей на куче старых газет, – а в сумке нашарил любимый нож. Снова вернулся на софу – насиженное гнездо (или логово?), – сунул нож в складки пледа. Он будет защищаться до последнего! Хватит с него унижений! Кому-кому, а Опарышу он не уступит. Он пригрозит Опарышу, что пожалуется родителям, что напишет письмо на Опарышеву престижную работу. И почему это Хэнк, Лора и Тортила считали Опарыша добрым? Потому что он им уступал в разные моменты жизни? Дураки, он уступал им в мелочах или когда надо было что-то выклянчить, поиметь. Опарыш непреклонен в тех случаях, когда ему позарез что-то приспичило. Вот его женитьба на испуганной идиотке. Ведь ничто не могло поколебать решения Опарыша: женюсь – и всё. А где теперь эта великая любовь? Аспирантка в одиннадцать вечера, кофе они пришли попить… Рассказывайте кому-нибудь поглупее этот скороспелый бред…
Так он размышлял, сидя на софе.
Дверь снова открыли. Чёрт услышал, как множество ног входит в квартиру, ироничный голос Опарыша приглашает:
– Входите, входите, он жив-здоров. Входите, ребятки.
Ловушка захлопнулась: Опарыш привел с собой команду.
Они уселись в кресла и прямо на ковер: Опарыш, Эльза, Панок, Гиви. Козлова и Горохова, видно, оставили внизу, на стрёме, или попросту отпустили ночевать по домам.
Эльза была в своем черном кожаном костюме и кепке с длинным козырьком. Чёрт еще не видел Эльзу в кепке, плотно обтягивающей небольшую тыквообразную голову. Пышные волосы улетучились. Без своего роскошного облака Эльза походила на трущобную девочку, только что перенесшую тиф.
Все молчали. Чёрт держал похолодевшую ладонь на гладкой ручке ножа, скрытого в складках пледа. Если бы они сейчас включили люстру, то увидели бы, что лоб его покрыт крупными каплями пота.
– Итак, – сказал, улыбаясь безмятежно, Опарыш, – вечер встречи объявляется открытым.
– Чего надо? – хрипло, незнакомо сказал Чёрт.
– На тебя посмотреть, – ответил Панок.
Чёрт молчал. Голова у него кружилась, перед глазами плыли круги.
– Неужели ты нас испугался? – Эльза нервно засмеялась. – Мы же добра тебе хотим, Чёртик. А ты спрятался. На улицу не выходишь, свежим воздухом не дышишь, старых друзей забыл.
Чёрт уже не чувствовал свою ладонь – будто она и рукоятка слились воедино.
– У тебя кушать-то есть, Чёртик? Небось голодный сидишь третий день. Нельзя так к себе относиться. Заскучал, наверное, да? Скучно без телевизора, магнитофона, – ласково журчала Эльза, все время поправляя кепку. Рука у нее была костлявая, некрасивая. Она все время делала будто не то, что хотела.
Если бы непосвященный услышал этот журчащий монолог, он бы решил, что ребята пришли навестить товарища. Душа у них, верных друзей, болит за судьбу друга.
– Можно здесь закурить? – обернулась Эльза к Опарышу. – Как вы относитесь к подростковому курению?
– Кури на здоровье! – хмыкнул Опарыш. – Я сам в ваши годы садил как сапожник.
– А ты, Чёртик, не хочешь покурить? Поди, и сигареты кончились. Тяжело тебе пришлось, бедолажка!
Эльза вытащила из кармана пачку и протянула ее Чёрту. Она угощала его! Она распоряжалась его желаниями! Она живописала этой чмошной компании его трудное положение и серую убогую жизнь в засаде! Она правила бал!
Чёрт проглотил тяжелый, вязкий ком и отвернулся. Как бы он ударил эту шлюху по морде, ах, с каким бы удовольствием! За то, что комедию ломала, за то, что все-таки проползла, змея, в его дом, чмошников безмозглых привела…
– Не хочешь… Бедненький! А мы стоим внизу, обсуждаем, как наш Чёртик там один, без своих друзей, видим, твой брат идет. Решили спросить о твоем драгоценном здоровье. То да сё, он нас и пригласил, чтобы мы тебя повидали.
– Чего ты хочешь? – все тем же незнакомым, хриплым голосом спросил Чёрт.
– А мы ничего не хотим. Только скажи, что так больше делать не будешь. И всё. Скажи друзьям-соратникам.
Чёрт вздрогнул. Вот оно что! Он должен пролепетать: "Я больше не буду так делать, ребята" – и еще руки сложить, как в детском саду, на интересном месте, пай-мальчик, повинную головку опустить…
– Ну, Чёртик, обещай нам при старшем брате, что ты так больше делать не будешь. А то мы волнуемся, вдруг ты снова… А, Чёртик?
Они все на него выжидательно уставились. Опарыш, кажется, не мог сообразить, что происходит. Или не хотел. Он привел молодых паучат к молодому паучку и теперь с наслаждением наблюдал за их поединком. Вот потеха-то! Он видел, видел, не мог не видеть, что Чёрту плохо, тяжело, и, довольный, ухмылялся в жесткие усы.
Черная волна ненависти поднялась из недр Чёртовой души. В глазах потемнело, слезы брызнули из его измученных бессонницей глаз.
Чёрт вскочил. И сразу они увидели в его руке нож.
– Брось… – тихо, испуганно проговорил Опарыш.
– Если кто ко мне подойдет… Если кто из вас встанет…
Чёрт, пятясь, начал выходить из комнаты.
Слезы жгли его щеки и сухие губы. Видели ли они его слезы?
В прихожей сорвал с вешалки куртку, но натягивать не стал – волочил по полу. Подхватил со старых газет сумку.
Открыл замок. Хотел крикнуть им на прощание что-нибудь такое, о чем бы они долго вспоминали. Но горло перехватил спазм. Чёрт с трудом дышал, а сердце билось в сумасшедшем ритме. Хлопнул дверью, вызвал лифт.
Нож он не убирал пока. Хотя был уверен: не кинутся они сейчас вслед, боятся, все до единого боятся маленького кусочка заточенной стали. Решили, что он рехнулся, сдвинулся. Пусть.
Чёрт спустился на лифте вниз, бросил нож в тощую сумку, натянул куртку и вышел на улицу.
Свободен. Впереди – ночь, неизвестность. Над городом собиралась гроза.
Задыхаясь, Чёрт бродил по городу. Куда он мог податься? Друзей у него не было. К Тортиле, на дачу? Нет. Там его могли вычислить и найти в любую минуту…
Чёрт поймал себя на мысли, что избегает тех переулков и улиц, по которым когда-то гарцевал с командой. Жмется к домам, боится солнечных площадей, прячется в тень. Присаживается отдохнуть и съесть жесткий, пережаренный пирожок только на лавки под сенью ветвистых кустов.
У него будто выросли сто ушей и тысяча глаз. Он не пропускал ни одного прохожего: его выросшее до слоновьих размеров внимание было направлено одновременно на всех и вся. Он страшно уставал от ежесекундного изматывающего наблюдения. Будто воду таскал целыми днями – так гудели его плечи и ныла спина.
Самой отвратительно-душной мыслью было то, что он, Чёрт, мафия, умный, красивый, гордый, спасает свою шкуру. Именно – спасает. Именно – свою. Именно – шкуру. Он уткнулся в сквере в ствол пыльной липы и завыл. Слезы не брызнули, даже крика не получилось, только хриплый, изнутри идущий вой.
Так он выл, пожалуй, еще один раз в жизни. Когда ему было четыре года.
Хэнк и Лора ушли в гости, велев Опарышу уложить брата спать ровно в девять. Как только за ними закрылась дверь, Опарыш позвонил своим дружкам, те явились незамедлительно, начали орать, крутить кассеты с оглушительными записями, курить, один даже задрал ноги на журнальный столик – у них, шестнадцатилетних лоботрясов, началась красивая жизнь.
Чёрт стоял в дверях гостиной и хныкал. Ему не нравилось то, что происходило в квартире. Его пугали музыка и кислый дым.
– Эй, заткнись! – приказал Опарыш. – Кому сказал?!
Чёрт не затыкался. Он хныкал все громче и занудливее.
– Не хочешь заткнуться? Я тебя сейчас заткну.
Опарыш встал с тахты, схватил Чёрта за руку и кинул на стул.
– Садись!