Чёрт, ошарашенный, маленький, жалкий, на минуту замолчал. Но потом захныкал еще громче.
Опарыш сходил не спеша в ванную комнату, взял моток новых бельевых веревок, чулок Лоры и, вернувшись в комнату, привязал Чёрта к спинке. Младший брат и сообразить не успел, что с ним произошло.
Когда он пошевелил руками и ногами, понял: не вырваться, не убежать, не спрятаться – и зарыдал.
Опарыш поморщился. Ловко натянул на голову Чёрта Лорин чулок. Компания довольно загоготала.
В чулке было душно, темно. Чёрт плохо теперь различал оскаленные лица, но рыдать не прекращал ни на секунду.
– Надоел, короед! – буркнул Опарыш и вынес Чёрта со стулом в комнату родителей, самую дальнюю. Там он поставил стул к стене, дав под сиденье пинка, и ушел, плотно закрыв дверь.
Чёрт надрывался подряд часа полтора. Потом его рыдания перешли в крик, а крик – в вой. Хриплый, тяжелый. Он уже под конец не хотел плакать или выть. Само собой как-то выходило.
С тех пор он часто вспоминал унылый рисунок обоев родительской комнаты, даже сейчас, в пятнадцать лет, обои не забывались. Ведь именно на них таращился маленький, взъерошенный, обессилевший от обиды и горя Чёрт, пока не пришли родители.
С того самого вечера он возненавидел брата. Став постарше, нашел ему подходящую кличку – Опарыш.
Однажды он сказал в лицо Опарышу:
– Ты – Опарыш. Слышишь, что я сказал?
Тот опешил, заморгал, оскалился, хотел щелкнуть Чёрта по затылку. Но Чёрт увернулся, поймал руку брата и укусил до крови.
С того времени Чёрт стал самим собой. Сильным, гордым, злым – именно так ощущал себя. Но то, что случилось с ним за последнюю неделю, оказалось катастрофой. Кто он сейчас? Мафия? Степан? Урюк? Чмоишик?
Хуже. Он – трус.
Что они задумали? Что?! Снова избить его? Стащить джинсы? Уже несмешно. Поставить на колени? Заставить есть землю? Привязать в заброшенном уголке городского парка к дереву и отхлестать прутьями?
Зачем? Зачем он задает себе эти вопросы? Зачем ищет ответный ход взбунтовавшейся команды?
Вот бы встретиться с обезумевшей командой спокойно, без напряга, как раньше! Он бы объяснил тогда и Панку, и Гиви, и закоренелым чмошникам Горохову, Козлову, в чем, собственно, дело.
После той дурацкой истории с выпускницей, после встречи с ее полоумным фазером Эльза затарилась к нему, Чёрту, домой. Довольно поздно. Она плюхнулась на софу, поджала под себя ноги-палочки и спросила:
– Знаешь, зачем я пришла? Я пришла тебе сказать: твоя тёлка не фонтан.
– Да-а? – Чёрт не шелохнулся в кресле. Сидел в любимой позе – вытянув ноги, посасывая сигарету. – Ну и?..
– Что ты в ней нашел?
– Она умеет то, чего не умеешь ты. И вообще я не просил тебя закатывать мне семейные сцены.
– Я тоже умею то, что умеет она.
– Неужели? – Чёрт искренне удивился.
Он знал о каждом из команды его прошлое, настоящее и, наверное, мог бы предсказать и будущее. Он не ожидал от Эльзы подобной прыти. Врет все.
– Давай попробуем, – тихо сказала Эльза и облизнула губы.
– Слушай, малышка, я спать хочу. Тащись домой, а? Надоело.
Эльза подпрыгнула, встала и прошипела:
– Ты у меня это запомнишь-ш-ш!.. Думаешь, мафия, все можно!.. Обижать можно?
Она хлопнула дверью.
…Вот что бы он рассказал этим ублюдкам. Он бы так и сказал: "Мужики, Эльза – продажная девочка. Спросите у нее, что она мне предлагала".
Нет, ни к чему им это рассказывать. Они и слушать не захотят. Так что они задумали? Что?! Его, Чёрта, бывшая команда?
Год назад, когда они все учились в восьмом классе, он, Чёрт, их всех собрал воедино, сжал и сплющил в нужную ему форму под названием "команда".
И он отчетливо вспомнил всё-всё, будто вернулся в те, теперь уже далекие, дни. "Я их, всех четверых, приглядывал. Я их вычленял, проклятых чмошников".
Да, конечно. Не стал же он сколачивать команду в школе, хотя и там мог бы попробовать, ведь тоже знал и чувствовал всех одноклассников до единого. Как облупленных. Но в школе его тоже знали как облупленного. И на что он способен, и по каким предметам силен, и где родители работают, и брата его, Опарыша, тоже знали. В школе Чёрт не был загадкой, тайной, он был открыт – эдакая пустая квартира для новоселов. Как, впрочем, открыты все вокруг… Мог попробовать вырваться в лидеры, но зачем, если не наверняка? Тем более в классе с первых же лет учебы заводилами были уже другие – чмошник Захаров и его дружок, дебил Затонский. Именно они подбивали класс прогуливать уроки, грубили учителям (причем весь класс должен был реагировать непринужденным дружным ржанием), сколачивали футбольную команду, а когда, год назад, родичи купили им теннисные ракетки, таскали на какие-то нелегальные корты целый шлейф почитателей и единомышленников.
Чёрт предпочитал в школе тень и роль наблюдателя. Самый лучший выход из дурацкого положения, когда не хочешь участвовать в коллективных дебилизмах.
Но как мечтал Чёрт о чьей-то преданности, собачьей, отрешенной, чтобы глаза в глаза и в глазах визави – покорность! Это было необъяснимое желание, идущее из Чёртова нутра, как жажда в жаркую погоду. Желание это жило в нем, шевелилось, напоминало остро о себе, когда он наблюдал, как самоутверждались Захаров с Затонским, как говорил по телефону Хэнк с какими-то невидимыми просителями и подчиненными, как раскованно, свободно, зло вел себя Опарыш, приезжая в редкие гости, его хлесткие речи о личной жизни.
И когда его желание воспалилось, до болезненности обострилось и стало причинять физические страдания – начало дергаться лицо в самые неприятные минуты, начали потеть и покрываться зудящей сыпью руки между пальцами, клокотать бешено сердце, – вот тогда-то ему и встретились Панок и Гиви. И спустя какое-то время Козлов, Горохов и Эльза.
Их всех связал двор, свел безымянный клочок московской земли.
Ничего особенного в их первых встречах не было. Просто они сначала случайно сталкивались в беседке, чтобы перекурить; беседка была новая, девственная, еще не заплеванная, дома вокруг были тоже новые, и они, мальчики-колокольчики, тоже здесь были новыми, недавно въехавшими в новые квартиры. Только в разные дома: Чёрт – в престижный, с консьержкой в подъезде, остальные – кто в пятиэтажки, кто в панельные или блочные.
Чёрт рассказывал анекдоты и приносил их в изобилии: дома считалось за правило, за негласный закон, рассказать за ужином пару свежих анекдотов. Как-то раз вынес на всеобщее обозрение и ощупывание отцовский портативный, очень классный магнитофон. Часа два они слушали, роняя слюни, модные записи. Как-то удалось увести незамеченной пачку "Мальборо", жвачка не переводилась: отец снабжал ею постоянно.
Ребята через месяц смотрели Чёрту в рот, у них не было всех этих модных вещей и штучек. А хотелось иметь! Или хотя бы вот так – подержать с благоговением в руках, попробовать.
Чёрт щедро давал и держать, и пробовать. Панку – особенно. Тот за вещь, которую ему Чёрт давал поносить на вечер, готов был преданно служить верой и правдой до гроба. Из Панка Чёрт задумал сделать особенно преданного.
Потом, когда они стали командой, а он – мафией, у них были выходы в центр, о которых он мечтал, – на Пушку, Трубку, по Челюсти. Это были самые ликующие моменты в его жизни. Он чувствовал себя необычайно сильным, независимым, недосягаемым. Он весь был как олицетворение власти. Сумрачно горящие глаза, шикарная грива вороной масти – чмошники -то по моде стригутся, оставляя физкультприветовский бобрик, – резкие, ловкие движения, плотно облегающие джинсы, ласковое дрожание цепочки на шее. А сзади они – шлейф из верных, преданных, ловящих каждое его слово, как благодатный дождь; сзади они – его подчиненные.
А Эльза? Как она появилась в поле его зрения? Почему оказалась в команде? И вообще – кто она такая? Почему – Эльза?
Познакомился он с ней, потому что испугался.
Однажды во дворе на Чёрта бросилась огромная, как грозовая туча, собака. Или ему почудилось, что она громадная? Злющая, без шерсти, то есть шерсть присутствовала, но очень короткая, гладкая, будто смазанная тончайшим слоем жира. Глаза ее влажно блестели – угли, только что политые дождем, белки налились кровью, морда, жесткая, острая, – украденная лодка.
Собака бросилась ему на грудь, толкнула будто наэлектризованными лапами, отскочила и снова бросилась – уперлась дрожащими от злости лапами в живот и яростно залаяла.
Чёрт встал как вкопанный, не шевелился, не двигался. Кажется, и дышать перестал. Только лицо его похолодело, а ноги стали ватными, противно слабыми.
– Фу! Фу, Раймонда! – услышал через несколько секунд Чёрт и впервые в жизни увидел Эльзу.
Эльзой он назвал ее через день, когда получше разглядел и ее, и собаку – добермана-пинчера Раймонду. О доберманах Чёрт слышал, что фашисты очень любили именно этих собак – агрессивных, злых, быстроногих – держать в охране концентрационных лагерей. Эти сумасшедшие бестии ловко, четко справлялись с беглецами: у них была железная хватка и ненависть к убегающему человеку.
Так вот, доберман-пинчер – фашистская собака, Эльза – немецкое имя. Поэтому он и окрестил этим именем девчонку.
Девчонка вышла из-за кустов – худая, высокая, страшненькая – лицо в красноватых угрях, настороженные глаза, крупный мягкий рот, бледная. Волосы вот у нее были хорошие – черная копна, собранная в пушистый хвост красной ленточкой. Это был даже не хвост, а щедрый, лохматый веник.
– Фу! Раймонда, фу!
Собака мягко отпрыгнула от него, покрутилась вокруг девчонки и села у ее ног, косясь на Чёрта.
– Испугался? – мрачно спросила девчонка.
Конечно, он ответил:
– Нет.
Умирал бы – ответил: "Нет". Раймонда эта бы проклятая грызла – визжал бы от боли: "Нет!"
Девчонка молча разглядывала его.
Чёрт не знал, что ему делать: повернуться, уйти молча? Но вдруг стерва Раймонда снова бросится? Или начать разговаривать с девчонкой, задобрить ее вежливым вниманием?
Он выбрал второе.
– А ты разве здесь живешь? – спросил он. – Я тебя что-то не встречал.
– Зато я вашу команду часто встречаю! – хмыкнула она, обнажив крупные, округлого рисунка зубы.
– Где встречаешь? – Ну конечно, он со своими вопросами выглядел идиот идиотом.
– Везде. Я по округе гуляю, живу через две улицы.
Раймонда продолжала косить страшным глазом, короткая ее шерсть, похожая на миллион ресниц, поднялась на загривке. Чёрт метнул на этот дьявольский загривок испуганный взгляд. Девчонка его перехватила. Видит, видит эта тощая его страх!
– Фу, Раймонда, фу! Не бойся, не тронет… Слушай, у тебя есть сигареты?
Вот тут-то Чёрт почувствовал себя в своей тарелке! Вытащил мягким ленивым движением из куртки импортные сигареты.
Затем они снова встретились через день и сначала ходили по району: Эльза с Раймондой, Чёрт – сбоку от них, на расстоянии. Эльза отвела Раймонду домой. Чёрт впервые увидел, где она живет: добротная четырнадцатиэтажка с плоской крышей, с которой то и дело срываются стаи ворон… А потом они поехали на Арбат. И прошлялись там до вечера.
С Арбата свернули в тихие переулки. Редкие прохожие, почти домашний московский уют, спокойствие, лохматые газоны с вольными деревенскими цветами поразили Чёрта.
– Здо́рово здесь! – сказал он. – Я и не думал, что в Москве есть такие улицы…
– Самый тихий переулок не здесь… – Эльза шла опустив голову, глядя пристально под ноги.
Чёрт заметил, как нежно розовеют ее обычно бледные щеки. "Волнуется", – не без тщеславия подумал он.
– А где?
– Около метро Бауманская… Токмаков переулок… Мне мама говорила.
Господи… Чёрту было совершенно безразлично, что говорила ее мама, и про самый тихий переулок – вздор и чушь. Да плевать он хотел на любые сантименты!
– Ты что? Маму до сих пор слушаешь? – презрительно спросил Чёрт.
Она метнула на него неопределенный взгляд – быстрый, как молния в небе.
Переулки вынесли их к Гоголевскому бульвару. Чёрт облегченно вздохнул: рядом – метро, через полчаса он будет в родимом районе.
Солнце косо падало через замученные городской затхлой атмосферой листья лип, блуждало по лицам прохожих. Эльза все время поглядывала на Чёрта. Наконец спросила:
– Я к вам приду завтра? В беседку?
"Этого еще не хватало! – чертыхнулся он про себя, уставившись на наглую Эльзу. – А что? – анализировал он, разглядывая ее пухлые губы и отвратительные прыщи на лбу. – Не помешает же… Ишь как преданно смотрит. И собачка нам весу придаст".
– Приходи, конечно, – почти радостно разрешил Чёрт.
И она пришла. Она стала в команде его молчаливой тенью, и Чёрт никогда не думал, не мог предположить, что именно она будет лидером в команде после него.
Идиот, осел! Она. Конечно, она. Эльза помнила его страх перед Раймондой, а значит, и перед ней, хозяйкой собаки. И этот страх был ее затаенной властью над ним, Чёртом.
Итак, он разобрался во всех тонкостях этой дешевой истории. Добрался до гнилых истоков. Зря же он считал себя непогрешимым, удачливым, сильным. Именно тот, кто впереди и других за собой тянет, оказывается всегда самым обычным, уязвимым и слабым человеком, как все смертные.
Вот уже вторую ночь Чёрт ночевал на железнодорожном вокзале. Темное, сумрачное утро третьего дня встретило его, когда он открыл уставшие глаза.
Глядя на серую жизнь и на скучных граждан вокруг, Чёрт внезапно понял: что-то в нем сдвинулось. Подробно объяснить свое состояние он, пожалуй, не смог бы никому. Он такой же, как и все, он – одинаковый, отштампованный, обычный парень с обычным будущим и дурацким прошлым. Серое будущее гарантировано.
Чёрт вытттел на улицу и побрел по лужам. Чвак-чвак! – чвакали кроссовки, чвак-чвак!..
Куда идти? К кому? Зачем? Все равно.
Он добрался до площади Дзержинского и тут увидел – навстречу идет команда. Ать-два, три-четыре. Все до единого: Гиви, Панок, Эльза, Горохов, Козлов. И все остро, непримиримо, ожесточенно смотрят на него, серенького, как мышь, Чёрта.
Он дернулся – скорее по инерции, толкнул стеклянную дверь в метро, потрусил по вестибюлю, эскалатору – вниз, вниз.
Они побежали следом.
Чёрту повезло – он не хотел, чтобы везло, – подкатил поезд. Он прыгнул в вагон.
Они тоже успели, с треском раздирая закрывающиеся двери. Смотрели злобно, неотрывно из соседнего вагона.
На станции "Комсомольская" он выскочил, бросился вверх по лестнице, на улицу, к спасительным вокзалам.
Команда не отставала. Им ничего не стоило догнать его, сбить с ног, но, вероятно, мешали люди. На людях они не нападали. Таковым было святое правило: дела делаются шито-крыто.
Но внезапно команда, бегущая по пятам, начала прибавлять скорость. Все-таки они решили схватить его здесь, в многолюдном месте. Жглось им. Не терпелось им.
Чёрт несся, задевая неторопливых, сосредоточенных пассажиров, стукаясь ногами о тюки и чемоданы. Он не хотел бежать. "Ребята, оставьте меня в покое! Я – серый, серенький! Я устал, ребята!" – так ему хотелось крикнуть. Но ноги несли его вперед, вот он уже выскочил на перрон, где стояла пригородная электричка.
Вот уже, вот, чуть-чуть…
Электричка дрогнула и тронулась. В эту же секунду Чёрт увидел, как где-то посередине электрички в один из вагонов впрыгнул его старший брат.
– Юра-а! Юр-ка-а! – закричал Чёрт жалобно, как подстреленный заяц. – Юр-ка-а, подожди-и меня!
Чёрт нагнал электричку, бежал рядом, положив ладонь на железный пыльный бок вагона.
Чьи-то белые толстые руки протянулись к нему из открытой двери последнего вагона, схватили за запястье, Чёрт оступился, чуть не упал – и прыгнул на подножку.
Команда не успела на жалкий сантиметр. Эльза вот-вот должна была коснуться спины Чёрта, а он – р-раз! – и упорхнул.
Последнее, что они увидели, – серьезное, потное, бледное лицо Чёрта за стеклом пыльной вагонной двери.
– Господи, господи, господи… – повторяли его побелевшие губы.
А им казалось:
– Погодите, погодите, погодите, погодите у меня!..
Электричка приволокла его в какой-то безликий задохнувшийся городок. Мало было на его улицах прохожих, собак, детских колясок.
Люди, вышедшие вместе с ним из душных вагонов, почти все тащили пузатые рюкзаки, нагруженные сетки, сумки на колесиках.
Раньше бы Чёрт метнул на "мешочников" злобный, твердый, высокомерный взгляд и отвернулся. Сейчас он плелся в этой тяжелонагруженной толпе, тупо смотрел под ноги, на колеса впереди скрипящей тележки. К ним налипли шелуха от семечек, мятые конфетные обертки. Левое колесо моталось, расшатанное и кривое, вот-вот отвалится, расхлябанно покатится под натруженные ноги толпы. Тележку катила пожилая толстая женщина в затертом, старомодном плаще. Чёрт никак не мог оторвать взгляд от ног этой женщины и тяжело оседающих, вихляющихся колес навьюченной тележки.
Толпа с электрички растянулась в длинную змею, переползающую бесформенную привокзальную площадь. Кто-то тащил свои сумки в близлежащие дома, кто-то брел дальше, как понял Чёрт, к автобусной остановке на другом конце серого городка.
Чёрт свернул наконец от тележек, унылых плащей и сумок в узкий рукав тесного переулка. В окнах невысоких домов пышнели яркие герани и бегонии с толстыми листьями, рыжая ленивая кошка свешивалась из открытой форточки. Переулок словно вымер. Чёрт не встретил ни одного человека. Разбитый грузовик пропылил мимо.
Чёрт бесцельно помотался по окрестным улицам и выбрался на автобусную остановку. Там уже было пусто, стоял один автобус с открытыми дверьми.
Чёрт влез в эти гостеприимные двери, уселся сзади. Минут через десять автобус тронулся по неровной дороге, минуя сумрачные пятиэтажки, окраину города, где тянулись сады и деревянные домишки, пропрыгал мимо заболоченной реки, покосившегося клуба с накрепко прибитым к его дверям плакатом "Дискотека", пропылил по деревне и остановился на асфальтированном пятачке у ворот старинной усадьбы.
Водитель объявил: "Конечная остановка", немногочисленные пассажиры высыпали из автобуса, Чёрт – с ними.
Он конечно же направился в усадьбу: больше идти некуда – разве что по картофельному полю к далекой березовой роще.
В усадьбе тоже было скучно, грустно, заброшенность и запустелость царили вокруг. Чёрт, шаркая по тусклым песчаным дорожкам, разглядывал плохо оштукатуренный дворец с двумя флигелями. Барельефы над окнами были отбиты, через давно не мытые стекла виднелись чьи-то гигантские гипсовые затылки. Над центральным входом дворца обвисло вылинявшее слово: "Агитпункт". Чёрт хмыкнул и свернул к размытым контурам парка.
Парк уже давно можно было бы звать лесом, если бы не аллеями посаженные липы и березы. Правда, березы покривились, липы росли вольно, мощно, но все же линии посадок угадывались с первого взгляда.
Там в горьковатом воздухе танцевали, будто подвешенные на ниточках, березовые легкие листья. Липовые листья были тяжелее, поэтому быстро шлепались в поредевшую сухую траву.