Холмс: Да, для убитых они ведут себя довольно живо…
Пришибеев: Смиррна! На начальство-рравняйсь!
Швейк: Осмелюсь доложить, это другое дело. Начальство надо уважать. Если даже оно прикажет: "Швейк! Съешь таракана!" – мое дело не рассуждать, а выполнять приказание, потому что начальству виднее. Господин обер-лейтенант Лукаш однажды приказал мне…
А.А.: Погодите, Швейк! Вместо того чтобы рассказывать нам про вашего обер-лейтенанта, лучше расскажите, что у вас тут происходит. Насколько я понимаю, вы сейчас согласились с унтером Пришибеевым?
Швейк: Осмелюсь доложить, мне иначе нельзя. Я человек военный.
Манилов (восторженно): Вот! Вот! Я ждал этого мгновения! Мы будем жить душа в душу! Прочь все границы! Обнимемся же, братья!
А.А.: Не торопитесь, господин Манилов! Сейчас все выяснится. Мистер Холмс, я думаю, вы можете приступать к вашему расследованию.
Холмс: Это не займет много времени. Идея господина Манилова относительно объятий меня вдохновила. Я думаю, мы можем на несколько минут убрать этот шлагбаум, не так ли?
А.А.: О, на несколько минут-разумеется.
Холмс: Благодарю вас. Итак, проведем маленький эксперимент. Швейк!
Швейк: Слушаюсь!
Холмс: Обнимите Пришибеева и поцелуйте его.
Манилов: Да, да! Обнимите его!
Швейк: Осмелюсь доложить, это никак невозможно. Я рядовой, а господин Пришибеев унтер-офицер. Если каждый солдат будет обнимать унтер-офицера, армия потеряет свою боеспособность. Вот если бы вы приказали мне отмутузить его хорошенько, это другое дело. От этого я бы не отказался. Потому что, как вы знаете, я идиот и мне за это все равно ничего бы не было.
Холмс: Благодарю вас, Швейк. Унтер-офицер Пришибеев!
Пришибеев: Здесь!
Холмс: Обнимите и поцелуйте Швейка.
Пришибеев: Рад стараться, вашескородие!
Холмс :Постойте!.. Вы действительно рады обнять Швейка? Он вам нравится?
Пришибеев: Не могу знать!
Холмс: И тем не менее вы готовы поцеловать его, если я вам прикажу?
Пришибеев: Так точно!
Холмс: Ну что же, с вами все ясно… Господин Ноздрев!
Ноздрев (направляется к Холмсу с открытыми объятиями): Ба, ба, ба! Кого я вижу!
Холмс (сухо): Меня. Но я хочу обратить ваше внимание вон на того господина.
Ноздрев: На кого? На этого толстопузого труса?
Тартарен: Я – трус? Как он смеет повторять такую гнусную ложь о лучшем в мире охотнике на львов?
Холмс: Спокойно… Господин Ноздрев, обнимите Тартарена и поцелуйте его!
Ноздрев: Обнять? За милую душу! Тартареша! (Хватает Тартарена.) Друг! Дай я влеплю тебе один безе!
Тартарен (барахтаясь в объятиях Ноздрева): Позвольте! Ведь вы только что оскорбили меня!
Ноздрев: Ай-яй-яй, Тартарешка! Не ожидал! Право, не ожидал! Ведь тебе, право, стыдно! У тебя, ты же сам знаешь, нет лучшего друга, как я! Нет, уж дай мне запечатлеть безешку в белоснежную щеку твою!
Тартарен (растерянно): Ну… если вам так угодно…
Манилов: Майский день! Именины сердца!
Гена: Ха-ха-ха! Ну и дает этот Ноздрев!
Холмс: Благодарю вас, довольно! Довольно, говорят вам! Продолжаем следственный эксперимент. Господин Ноздрев! Следствию только что стало известно, что ваш лучший друг Тартарен – фальшивомонетчик. Известно ли вам это?
Ноздрев: Мне? Да кто же может это знать лучше, как я? Разумеется, фальшивый монетчик! Бывало, продуешься в банчик, говоришь ему: напечатай-ка, брат Тартареша, ассигнаций с полсотенки! Изволь, говорит – и глазом не успеешь мигнуть, как напечатает!..
Тартарен (задохнувшись от возмущения): Клевета! Как вы смеете?..
Холмс: Спокойно, повторяю я… Господин Ноздрев, но следствие также подозревает, что ваш друг Тартарен – шпион!
Ноздрев (уверенно): Шпио-он! Ясное дело – шпион! Да я это знал еще с тех пор, как мы с ним вместе учились в школе…
Тартарен: Мы? Вместе? Что за чушь?
Ноздрев: Мы его все называли фискалом! И однажды за это так его поизмяли, что ему потом приставили к одним только вискам сорок пиявок… то есть, что я говорю: сорок тысяч пиявок!
Гена (хохочет): Ну и врет! Сорок тысяч!
Холмс: Больше того: следствие предполагает, что Тартарен – не кто иной, как переодетый людоед и разбойник Бармалей!
Ноздрев: Он! Он самый и есть! Людоед! Я это сразу понял! Он еще в школе этим занимался. Самого классного наставника зажарил и слопал, прямо с вицмундиром! Эдакая, право, ракалия!
Тартарен (слабо): Мне дурно! Воды!
Холмс (дружески): Простите, господин Тартарен, что мы заставили вас поволноваться. Следственный эксперимент закончен… Как видите, господин Ноздрев и господин Тартарен не так уж похожи друг на друга. Оба они, – как бы это поделикатнее выразиться, – обладают большой фантазией, оба любят прихвастнуть, но господин Тартарен, я думаю, никогда не опустился бы до клеветы.
Тартарен (пылко): Клянусь – никогда!
Гена: Значит, Гоголь правильно убил Ноздрева своим смехом?
Холмс: Нет, господа, будь это дело таким простым, я бы за него не взялся. Все гораздо сложнее,
Гена: Как-сложнее?
А.А.: Признаться, я тоже не понимаю, куда вы клоните, мистер Холмс…
Холмс: Я отрицаю самый факт убийства!
А.А.: То есть как?
Холмс У меня совершенно иная концепция.
А.А.: Да какая же?
Холмс: Писатели, породившие на свет Ноздрева, Манилова, Тартюфа или Пришибеева, вовсе не убили смехом своих героев. Напротив! Они подарили им вечную жизнь! Они их обессмертили! (Гене.) Скажи, мой милый, разве это так уж смешно, когда один человек клевещет на другого?
Гена: Конечно, нет! Это не смешно, а противно!
Холмс: Вот именно! А между тем сейчас, когда Ноздрев клеветал на Тартарена, ты весело смеялся.
Гена: Да ведь он так потешно врал! Прямо даже неправдоподобно!
Холмс: То-то и оно! Смех вашего сатирика Гоголя преувеличил душевные изъяны Ноздрева – преувеличил до такой степени, что они стали смешными. Понимаешь?
Гена (неуверенно): Понимаю теперь… (Увереннее.) Архип Архипыч, а ведь и правда! Вы же сами мне говорили, что юмор очеловечивает!
А.А.: Верно, говорил… Но погоди немного. Мистер Холмс, так, по-вашему, граница между областями Юмора и Сатиры – это чистое недоразумение?
Холмс: Простите, но я не занимаюсь вопросами, в которых я некомпетентен. Судьбу государственных границ решают политики, военные, судьбу литературных границ – вы, литературоведы. Я ни то, ни другое. Я детектив. И как детектив заявляю: факта убийства не было!
Уотсон: Извините меня, Холмс, до сих пор я не вмешивался в следствие… Но сейчас у меня возникла надежда несколько прояснить дело.
Холмс: Вот как, Уотсон? Прояснить дело, уже решенное Шерлоком Холмсом?
Уотсон: Всего лишь предоставить в ваше распоряжение некоторый дополнительный материал.
Холмс: Ну что ж, извольте.
Уотсон: Дело в том, что я как-то на досуге несколько усовершенствовал аппарат доктора Рентгена.
Холмс: Разве он недостаточно совершенен?
Уотсон: Вполне достаточно, но лишь до тех пор, пока речь идет о просвечивании человеческого тела. С помощью моего аппарата мы с вами можем увидеть нечто иное.
Холмс: Вот как? Что же именно?
Уотсон: Душу.
Холмс: И как же он действует, ваш аппарат?
Уотсон: Сейчас увидите. Он достаточно портативен, и я ношу его в своем докторском саквояже. (Достает из саквояжа аппарат – действительно небольших размеров.) Итак, кого бы вы хотели подвергнуть освидетельствованию в первую очередь?
Холмс: Кого? Ну хотя бы Швейка.
Швейк: Осмелюсь доложить, это будет совершенно напрасная трата времени. Меня уже освидетельствовали военные врачи и совершенно официально признали идиотом…
Уотсон: Нет-нет, Швейк! Это освидетельствование будет не совсем похоже на то… Станьте вот сюда. Ближе!.. Вот так! Внимание, господа, сейчас вы услышите внутренний голос Швейка… (Включает аппарат. Слышно тихое гудение.)
Швейк (он говорит сейчас не своим обычным шутовским, а неожиданно серьезным, усталым, даже грустным голосом): Осмелюсь доложить, никакой я не идиот. Я только прикидываюсь идиотом. С ними иначе нельзя. Это я говорю про подпоручика Дуба, капитана Сагнера, полковника Шредера. По их мнению, говорить все, что думаешь, может только идиот. Вот я и решил притвориться. Кажется, это выходит у меня неплохо. Только вот устаешь иногда…
Уотсон: Стоп! (Выключает аппарат.) Спасибо, Швейк, вы свободны!
Гена: Здорово! Вот так аппарат!
Швейк (обычным своим голосом, как ни в чем не бывало): Осмелюсь доложить, я ведь предупреждал, что у вас со мной ничего не выйдет…
Уотсон: Господин Тартарен! Теперь вы! Прошу вас…
Тартарен: Уверяю вас, я совершенно здоров. Совсем недавно меня просвечивали такой же штукой и нашли всего-навсего небольшое ожирение сердца.
Уотсон: Это была совсем другая штука… Станьте сюда. Ближе… Так. Внимание, господа, слушайте внутренний голос Тартарена! (Включает аппарат.)
Снова тихое гудение, и на этом звуковом фоне мы слышим два голоса. Оба они не принадлежат Тартарену. Это голоса Дон Кихота и Санчо Пансы.
Голос Дон Кихота (пылко): Я уезжаю! Я не могу больше прозябать в этом презренном Тарасконе!
Голос Санчо (лениво): А я так остаюсь. За каким это дьяволом я покину мой милый Тараскончик?
Голос Дон Кихота: Не слушай этого глупого Санчо, Тартарен! Покрой себя славой!
Голос Санчо: Лучше покрой себя теплой фланелью, Тартарен! Уж поверь мне, ежели послушаешься моего сеньора Дон Кихота, не избежать тебе неприятностей…
Гена: Архип Архипыч! Да тут целых два внутренних голоса!
А.А.: Конечно, Геночка! И ты их, вероятно, узнал?
Гена: Еще бы не узнать! Это же Дон Кихот и Санчо Панса! А при чем тут Тартарен?
А.А.: Да при том, что в душе Тартарена живут два человека – Дон Кихот и Санчо Панса. Альфонс Доде так и говорил о своем герое: рыцарские порывы, идеал героизма, любовь к необычайному и великому – это все в Тартарене от Дон Кихота. И все это – в пузатом и ленивом теле Санчо Пансы…
Уотсон (строго): Господа, прошу вас говорить потише!
А.А.: Ах, извините, мистер Уотсон. Мы молчим!
Голос Дон Кихота (в экстазе): О славные двустволки! О кинжалы! О лассо! О мокасины!
Голос Санчо (умиленно): О милые вязаные жилеты! О теплые – претеплые наколенники! О славные фуражки с наушниками!
Голос Дон Кихота: Топор! Дайте мне топор!
Голос Санчо: Жаннета! Принеси шоколаду! С пеночкой! Да не забудь анисовые сухарики!
Уотсон: Стоп! (Щелканье.) Благодарю вас, господин Тартарен!.. Теперь попрошу вас, господин Манилов!
Манилов: О, с величайшим наслаждением!
Уотсон: Включаю!.. (Щелкает, после чего наступает пауза. Слышно только гудение аппарата.)
Холмс (насмешливо): Что такое? Почему молчит его внутренний голос?
Уотсон (озадаченно): Понятия не имею, что стряслось… Господин Ноздрев, прошу вас занять место Манилова.
Ноздрев повинуется. Снова гудит аппарат. И снова пауза.
Холмс: Опять молчание, Уотсон! Боюсь, что ваш аппарат слишком хрупок!
Собакевич: Мошенники! Знаем мы эти немецкие да французские выдумки! Что у них французская жидкостная натура, так они и воображают, что с нашим братом сладят! Нет! Шалишь!
Уотсон: Господин Собакевич, прошу теперь вас…
Собакевич нехотя занимает место Ноздрева, но и на этот раз ничего не выходит. Уотсон растерян.
Уотсон: Странно… Теперь вы, господин Пришибеев!
Пришибеев: Слушаюсь, вашескородие!
Гудит аппарат.
Уотсон (смущенно): Решительно ничего не понимаю…
А.А.: Зато, кажется, я начинаю понимать.
Гена: Что, аппарат сломался? Да, Архип Архипыч?
А.А.: Нет, Геночка, аппарат исправен. Души всех этих героев просто не могут подать голоса.
Гена: Почему?
А.А.: Потому что они мертвые… Вспомни, как Гоголь назвал свою книгу про Собакевича, Манилова, Ноздрева…
Гена: "Мертвые души". (Догадавшись.) А! Так вот, значит, что он имел в виду! А я-то думал…
А.А.: Понимаю. Ты думал, что поэма Гоголя называется так всего-навсего потому, что Чичиков скупает мертвые души. Нет! "Мертвые души" – это ведь сказано и про них: про Ноздрева, Собакевича, Манилова, Плюшкина… А Тартюф? А унтер Пришибеев? Разве их души не мертвы так же, как души гоголевских героев?
Холмс: Простите, дорогой профессор! Значит, вы все-таки настаиваете на своей версии? Вы не согласны с моим утверждением, что создатели этих героев подарили им вечную жизнь?
А.А.: О нет! С этим – то я согласен! Скажу больше: именно смех и делает их вечно живыми!
Гена: Архип Архипыч! Теперь вы меня совсем запутали! Как же так? То смех убивает! То смех делает их живыми!
А.А.: Это, Геночка, не так уж сложно понять! Я тебе сейчас все объясню. Но сперва скажи: ты понял теперь, чем отличается юмористический персонаж от сатирического?
Гена: Это-то я давно понял, еще когда Швейк не захотел с унтером Пришибеевым обниматься. Юмор – он добрый. Он не злой…
А.А.: Верно. А можно сказать и так: юмор, как бы он ни насмешничал над той или иной чертой, все-таки утверждает человека или явление. А сатира отрицает, перечеркивает, то есть убивает. Разумеется, убивает не физически, а, так сказать, морально. Прекрасно сказал об этом писатель Юрий Олеша: сатира превращает человека не в труп, а в ноль… Так что, как видите, господа, литературоведы не зря установили границу, отделяющую область Юмора от области Сатиры… Швейк! Поправьте, пожалуйста, пограничный столб, а то он у вас, я гляжу, вот-вот рухнет!
Швейк: Слушаюсь!
Пришибеев (радостно): А я что говорю? Нешто можно порядки нарушать? Раз начальство так распорядилось, стало быть, ему виднее! (Вылупив глаза, орет.) Рразойдись!!!
Путешествие шестнадцатое. Перевыборы короля
Архип Архипович и Гена снова там, откуда обычно и начинаются все их путешествия: в кабинете профессора, возле его машины.
Гена: Ну, Архип Архипыч, а сегодня куда?
А.А.: А вот давай подумаем… Ты знаешь, я на досуге прикинул, в каких краях Страны Литературных Героев мы еще не бывали. И оказалось, что в очень многих.
Гена: А какие они, эти области?
А.А.: Ну, во-первых, наша с тобой нога еще не ступала по огромной и вполне самостоятельной державе, которую я предлагаю назвать – Республика Поэзия…
Гена: Верно! Мы там еще ни разу не бывали!
А.А.: А надо бы побывать. И не мимоходом… Кроме того, недурно бы посетить ту область, где живут герои книг о любви. Как, по-твоему, следовало бы окрестить эту область?
Гена: Ну… я не знаю… (Его вдруг осенило.) А может, вот как: Королевство Любландия?
А.А. (смеясь): Любландия, говоришь? Что ж, принято. Потом, я думаю, надо бы исследовать ту область, где живут герои книг со счастливым концом: там ведь тоже свои, и довольно интересные, законы. Я, кстати, заготовил для нашей географической карты два варианта названия для этой области: Счастливый Берег или Мыс Доброй Развязки. Которое лучше, как думаешь?
Гена (сознавая всю ответственность своего приговора): Я думаю… Мыс Доброй Развязки.
А.А.: И я так думаю. Ну и наконец, ты, вероятно, не посетуешь на меня, если мы с тобой пересечем вдоль и поперек Океан Бурь…
Гена (название ему явно по сердцу, но он еще не понимает, о чем речь): А что это за океан такой?
А.А.: Ну как же! Ведь мы с тобой там уже бывали. Правда, только раз – на Необитаемом Острове. Но мы еще ни разу не высаживались на Архипелаге Приключений…
Гена (поняв, что красивое название его не обмануло): Правильно! Не высаживались!
А.А.: А на этом Архипелаге можно разыскать Остров Сокровищ или взобраться на Пик Острых Сюжетов…
Гена (он в восторге): Правда! Давайте взберемся!
А.А.: Разумеется! И высадимся и взберемся – это я тебе твердо обещаю.
Гена (деловито): А с чего начнем?
А.А.: По правде говоря, есть у меня одна идея. Только вот я не знаю, справишься ли ты…