– Она на Ольку похожа, – сказала Надя.
Тофик нетерпеливо махнул рукой.
– При чем тут Олька, чаби-чараби! Это ты бежишь рядом с оленем. Слушай стихи. Внимательно слушай… Про тебя написано, жалко, не я написал. Но ничего, слушай.
Мне надоел круговорот,
И я хочу найти одну
Необычайную страну,
Где все идет наоборот.
Там стрелка на часах ползет
Не как у нас – наоборот.
И прошлое там впереди,
А будущее – позади.
Потомки предков порождают,
И горы, ставшие стеной,
Вдруг альпинистов поражают
Непостижимой глубиной.
И если слава велика -
Для благодарных поколений
Ржавеет памятник века,
И лишь потом родится гений.
Он закончил и азартно выкрикнул:
– Последние слова слышала? Исключительно про тебя. Слава у тебя велика? В журнале "Молодость" печатались твои рисунки?
Он протянул руку в сторону Нади.
– Памятник ржавел пока, – махнул рукой в сторону памятника. – И вот ты родилась. Забирай, он твой.
– Да ну тебя, – сказала она и побежала по ступенькам.
Тофик догнал ее, схватил за руку.
– Слушай, я же красиво придумал. Соглашайся, пожалуйста.
Он держал ее руку, а Надя смотрела на него очень серьезно, мудро. Тофика смутил ее недетский взгляд.
– Не уходи, давай еще погуляем, – попросил он.
Костровая площадь перестала разговаривать громкими голосами, и наступила сначала тишина, а потом прокатился гул вздохнувшей, потянувшейся, вскочившей и побежавшей к выходу детворы. Надя рывком высвободила руку.
– Кино кончилось, – сказала она. – Пора.
– Давай все-таки еще погуляем, – крикнул вслед Тофик.
Надя засмеялась и пропала за деревьями. А он остался один на поляне. Вздохнул и сказал не то растерянно, не то удивленно:
– Чаби-чараби.
На другой день Надя пришла одна к скульптуре. Она сидела на ступеньках лестницы, смотрела на девочку, бегущую наперегонки с оленем, словно бы примеряла ее судьбу. Артековка бежала босиком, платье, обжатое ветром, жарко прилипало к животу и коленкам, стремительно пузырилось сзади. И все же она никак не могла обогнать оленя. Достала до ветвистых рогов, дотянулась до них пальцами и навсегда застыла в неподвижности.
Надя положила блокнотик на колени и сделала быстрый набросок, на котором удлинила руку девочки в ситцевом платье на целую кисть. Теперь девочка должна была прибежать к финишу первой. Надя считала, что у человека достаточно для этого сил. Она чувствовала в себе эти силы…
Лебединая стая
Еще об одной экскурсии успела сообщить Надя в Москву: "Ездила в Гурзуф на катере. Проезжали грот Пушкина".
Николай Николаевич спросил:
"Надюша! А как увиденная тобой Пушкинская скала, не вдохновила тебя на рисунки в дополнение к твоим пушкинским папкам?"
Но отвечать на вопрос отца было уже некогда. Артековские карусели замедляли свой бег. Стадион опустел, столовая опустела, на площадях вспыхнули последний раз и погасли костры. И спальные корпуса по всему склону: от ворот, ведущих в Гурзуф, и до Медведь-горы – начали грустно проваливаться во тьму.
Не спали только девочки во второй палате. Вожатый пообещал прийти к ним после отбоя, поговорить по душам.
– Не спите? – спросил он, заглядывая в приоткрытую дверь.
– Мы вас ожидаем, – за всех ответила Люда.
– Если бы вы не пришли, мы бы такой тарарам напоследок устроили, – сказала Оля.
– А я надеялся, что вы заснули, – устало пошутил вожатый.
Девочки негромко засмеялись, показывая, что им понятна его хитрость.
– Ну что ж, я к вашим услугам.
Неторопливо и аккуратно, как умеют ходить люди маленького роста, он двинулся к проходу между кроватями, глядя подчеркнуто прямо перед собой.
Девчонки при его приближении торопливо натягивали одеяла до самых подбородков, а оказавшись за его спиной, быстро поворачивались, устраивались поудобнее.
Марат подошел к раздвижной стеклянной стене и некоторое время смотрел на море, ожидая, когда можно будет обернуться. Несильно, словно нехотя, он толкнул обе створки в боковые пазы и замер в пустоте прямоугольника на фоне моря.
– Ну, о чем мы будем сегодня разговаривать? – мягко спросил он.
– Об отъезде, – сказала Люда, и в голосе ее прозвучали неподдельно печальные нотки.
– Марат Антонович, вы остаетесь еще на один срок? – спросила Оля. – Что вы без нас будете делать?
– Скучать, – ответил он искренне и, оглядев палату, задержал взгляд на лице Нади. Ему были хорошо видны ее глубокие темные глаза. Она смотрела на него, подложив по-детски ладошку под щеку, и молчала.
– Марат Антонович, – продолжали расспрашивать девочки, – а вам с нами хорошо было?
– Хорошо, – сказал он.
Все обрадованно зашумели, а Надя и на этот раз промолчала. Она видела Марата немного сбоку, а за его спиной видела море и две черные скалы между берегом и горизонтом. Море светилось. Оно было вставлено в раму раздвижной стены вместо стекла, и его мерцание распространялось узкой полосой на полу и на потолке.
– А что вы будете делать с тем материалом, что мы собрали для седьмого номера нашей газеты? – спросила Оля.
– Да, – пожалел вожатый, – нам бы два дня, и мы выпустили бы еще одну простыню, – так они в шутку называли свою длинную газету. – Не знаю, что сделаю с вашими материалами. Скорее всего увезу в Москву и оставлю себе на память.
Девочки не возражали, а Марат подумал, что надо будет обязательно вырезать из выпущенных номеров "Артековца" рисунки Нади и забрать с собой.
– Марат Антонович, а вам нравится Милана Григорьевна? – неожиданно спросила Оля.
Все жадно прислушались, что он ответит.
Вожатый засмеялся:
– Это мне напоминает пресс-конференцию. Можно подумать, что я вернулся с Луны, а вы представляете разные газеты и задаете мне вопросы. Ну, что ж, я готов. Но давайте договоримся, на сколько вопросов я отвечу. Ну, скажем, на пять, и мы разойдемся. Уже поздно.
– Нет, на десять, – возразила Оля.
– Ну, хорошо, на десять.
– А про Милану Григорьевну не в счет. Мы его задали раньше, – напомнила Оля.
И опять все замерли.
– Милана Григорьевна мне нравится так же, как и вам, – ответил вожатый и серьезно добавил: – Я рад, что и второй поток мы будем с нею работать вместе.
Девчонкам не очень понравился его ответ. Наступила пауза, во время которой они придумывали свои десять вопросов.
– Марат Антонович, а вы когда-нибудь собирали марки? – сказала Ира Апрельмай.
– Нашла о чем спрашивать, – возмутилась Рита.
– Целый вопрос испортила.
– Она всегда вперед всех выскакивает.
– Тихо, тихо, дети мои. Я готов ответить еще на один лишний вопрос. Марки я собирал.
Он говорил с ними, как с детьми, а им хотелось задавать вожатому, с которым завтра, а некоторые послезавтра должны были расстаться, серьезные вопросы о жизни и слышать от него такие же серьезные ответы. А он стоял перед ними дружески-насмешливый, иронический. Обнимал себя за локти и слегка покачивался на каблуках.
Прошла минута, девочки молчали.
– Надя, задай ты, – сказала Оля.
Но Надя замотала головой.
– Ола! Надия, давай, давай! А? – заволновалась Гейла Пейдж.
– Марат Антонович, – решилась Оля. Вздохнула и сказала: – А значки вы собирали?
На какую-то секунду воцарилось недоумение, а потом девочки дружно рассмеялись. Не было у них серьезных вопросов.
Надя долго ворочалась. Другие девочки тоже не спали. Гейла Пейдж села на кровати, обняла подушку, прижала ее крепко к себе и сказала так, словно сделала важное открытие:
– Рита, пора! Надия, пора! Ола, пора!
Головы девочек взметнулись над кроватями.
– Что пора, Гейла?
– Все пора! Сари пора! – радостно ответила австралийка. Она соскользнула на пол и достала из тумбочки сверток с платьем.
– Ты что, влюбилась? – обрадовалась Оля.
– Влюбилась, – охотно подтвердила Гейла. – Я влюбилась, Ола влюбилась, Надия влюбилась! Все! Годится! – вспомнила она слово.
Девушка взмахнула руками и засмеялась, радуясь тому, что так хорошо выразила свою мысль по-русски. Оля спрыгнула на пол и подошла к австралийке, чтобы помочь развернуть сари.
– Что ты собираешься делать?
– Bombey, – ответила возбужденно Гейла и приложила один конец к плечам девочки из Павлодара. – Хочешь?
– Лучше ты сама, – сказала Оля.
Надя села на кровати и закуталась одеялом, словно ей вдруг сделалось холодно. Австралийка повернулась к ней.
– Надия, хочешь?
– Нет, что ты! – испуганно ответила Надя.
– Я хочу, – подбежала Ира Апрельмай.
– Девчонки, слышите, она хочет, – засмеялась Оля и, повернувшись к Гейле, сказала: – Лучше ты сама. Давай я тебе помогу. Это твое платье, лучше ты сама.
– Сама, я сама… Годится.
Вслед за тоненькой девушкой в белом платье из палаты высыпали на галерею все остальные и потянулись к лестнице, ведущей на крышу солярия. Девочки, подражая Гейле, завернулись в простыни, как в сари. Надя вышла, кутаясь в одеяло. "Я как черная ворона среди белых птиц", – подумала она.
Над крышами гулял ветерок, невдалеке внизу шумело море.
– Давайте не спать всю ночь, – предложила Люда.
– Вот отколем номер, – захохотала Ира Апрельмай.
– Тише ты, Марата разбудишь.
Но Марат не спал. Он стоял перед раздвинутой стеной своей комнаты и тоже смотрел на море. Он и не предполагал, что можно так за месяц привязаться к ребятам.
"Что такое?" – удивился он. Между деревьями мелькали привидения в белых простынях. Они наискосок удалялись от корпуса, негромко смеясь и обгоняя друг друга. Простыни на плечах привидений развевались, открывая синие маечки и трусы.
На берегу девочки сбились тревожной стайкой и притихли. Было слышно, как море разбивается о берег и словно лопатой отгребает к себе гальку, а потом высыпает с глухим стуком и скрежетом назад. Надя любовалась Гейлой. С благодарностью смотрела на подружек. На минуту закрыла глаза и представила, как они летят, размахивая белыми крыльями под звездным небом. Себя среди них она не увидела. Ее любовь была земная, и она надеялась встретиться с Маратом Антоновичем в Москве.
Вожатый спустился вниз кратчайшим путем, без дороги. Он был впервые по-настоящему сердит и собирался как следует отчитать девчонок. Марат опустил ветку каштана, обнял ствол соседнего дерева и уже занес ногу, чтобы перескочить с одного камня на другой, но не перескочил…
Он увидел берег и сбившихся тесным кружком девчонок неподалеку от воды. Он увидел Гейлу Пейдж в ее знаменитом сари. Он все понял, постоял, прячась за деревьями, и вернулся к себе в комнату с ощущением необычайной чистоты, будто пролетевшая мимо стая лебедей зацепила его своими белыми крылами.
Волны набегали и откатывались, в небе стояла высокая луна, мимо которой проплывали неторопливые прозрачные облака. Было за полночь. Разбросанные по всей горе артековские корпуса плыли навстречу утру раздвинутыми стеклянными стенами. И в одном из корпусов девчонок ждали теплые смятые постели.
Утром по дороге в столовую Надя увидела, что валуны, асфальтовые и плиточные дорожки изрисованы мелом. Везде было написано крупными буквами: "П р о щ а й, А р т е к!"
На ступеньках лестницы "П р о щ а й, А р т е к!", на стене столовой "П р о щ а й, А р т е к!", на бетонном столбе, поддерживающем крышу беседки, "П р о щ а й, А р т е к!".
На всех языках. Никто не писал "до свидания", потому что Артек бывает один раз в жизни. Какой-то мальчишка ползал под корпусом "Ромашка", изрисовывал буквами опорные столбы фундамента: "П р о щ а й, А р т е к!" Две девочки, черненькая и беленькая, ходили по дну бассейна, из которого выпустили воду, и писали по-монгольски и по-русски: "П р о щ а й, А р т е к!"
После завтрака Надя раздобыла кусочек мела и пошла по территории Прибрежного Верхнего лагеря. Она спустилась к морю. Там совсем недавно выгрузили на берег бетонные кубы для строительства набережной. До них еще никто не добрался. На одном из кубов она написала поперек: "П р о щ а й, А р т е к!" Потом, поднимаясь по дорожке к своему корпусу, среди кустарников нашла чистый валун и на нем тоже написала: "П р о щ а й, А р т е к!"
– Надька! – увидела ее Оля. – Иди сюда, в платочек будем играть.
Эта нехитрая игра по неписаному закону возникала всегда в последний день. Кто-нибудь выходил в круг, ему завязывали глаза, а все остальные, взявшись за руки, образовывали хоровод. Не выпуская рук, девчонки и мальчишки убегали от того, кто стоял в центре с завязанными глазами. А тот должен был кого-нибудь поймать. Наградой за это или наказанием был поцелуй. Пионервожатые участвовали в игре на равных, потому что это было в последний день и пятнадцатилетние школьники, навсегда уезжавшие из Артека, чувствовали себя взрослыми.
Играли по отрядам. Марат не успевал следить за хитростями хоровода, чаще других попадался и выходил в середину круга. Девчонок он нарочито громко чмокал в щеку, как маленьких детей, а с мальчишками здоровался за руку. Все было так, пока перед ним не оказалась Надя. В полном смятении девочка опустилась на колени на разостланный специально платок и некоторое время ничего не видела, кроме белого квадратика этого платка. Напротив нее на колени опустился вожатый. Тронутый недетской серьезностью и недетским, почти трагическим выражением лица, Марат торопливо и неловко поцеловал Надю и ощутил одновременно и необычайную чистоту дыхания девочки и растерянность. Никто ничего не заметил и не понял. Игра продолжалась, но Надя и Марат в ней больше не участвовали.
После обеда девочки во второй палате собрались, чтобы уложить вещи. Надя взяла Олин блокнот делегата III Всесоюзного слета и написала на память: "За тридцать дней, проведенных в Артеке, ты стала моей лучшей подругой. Мы обязательно встретимся. Мы должны встретиться".
Едва она успела поставить точку, раздался стук в дверь. Держа блокнот в руках, Оля крикнула:
– Хотите – входите, а не хотите – не входите.
Это была цитата из популярной детской книжки про Пеппи. Все заулыбались. Дверь открылась, и вошел Марат. За плечи он держал какую-то девчонку, худенькую, с большими любопытными глазами. Волосы у нее были коротко, по-мальчишески, острижены, но одета она была не в артековскую форму, а в короткую кофту и джинсы. На шее болтался кусок янтаря на цепочке.
Все очень удивились, что вожатый так вольно обнимает за плечи девчонку. А он сказал спокойно и ровно:
– Девочки, познакомьтесь, это моя жена Таня.
Если бы Марат стал на голову и закукарекал, это удивило бы меньше, чем появление в Артеке его жены. Да и не похожа она была на жену.
Надя ошалело смотрела на Марта и на его спутницу в джинсах и не могла поверить.
– Надя, – попросил вожатый, – покажи Тане свои рисунки.
По глазам девочки было видно, что, оглушенная неожиданным сообщением, она не расслышала просьбы.
– Да, пожалуйста, если можно, – улыбнулась обворожительно Таня. – Мне муж много писал о вас в Вологду.
Надю удивило слово "муж" так же, как слово "жена". Она подумала: "Почему в Вологду? Он же из Москвы". Девочка не знала, что жена Марата – актриса, что она два месяца пробыла в Вологде со съемочной группой и приехала в Крым провести остаток лета.
Пауза затягивалась и становилась неловкой. Улыбка погасла на губах Тани. Она вопросительно повернулась к мужу.
– Надюш, что же ты? – сказал он.
Девочка поспешно наклонилась над папкой, развязала тесемки и отошла в сторону.
Почти все ребята уехали в тот же день. Осталась Рита, несколько девчонок из третьей палаты, несколько мальчишек из первой и среди них Тофик Алиев. После ужина он нашел Надю на берегу моря у больших камней. Он весь день наблюдал за ней издалека, но не решался подойти, потому что она была пугающе печальна. И сейчас, выглянув из-за камней, он настороженно спросил:
– Мне уйти?
– Тофик? Как ты меня нашел?
Она обрадовалась ему, но не перестала быть печальной.
– Ты почему такая, чаби-чараби?
– Какая?
– Чуть не плачешь.
– Астронавтов жалко, – тихо ответила она.
– Каких астронавтов?
– А вон видишь? – Она показала на бледную, быстро исчезающую полоску, прочерченную в небе упавшей звездой.
– Вижу, пролетела…
– Понимаешь, два астронавта… Они летели к далекой планете. Неважно, как их звали. Девушка и парень. Им не повезло. Корабль взорвался. Так получилось, что они не погибли. Скафандры выдержали, и их выбросило в космос. Да, выжили, – добавила она, словно предупреждая возражение. – Девушка полетела к земле, а астронавт-парень – в открытый космос. Она была обречена сгореть в атмосфере земли, а он – замерзнуть в космосе. Пока расстояние между ними было небольшое, они переговаривались по радио. Потом перестали слышать друг друга и летели в разные стороны в полном безмолвии. И девушка сгорела. Вошла в атмосферу и… А в это время на земле шел мальчик с мамой. Мальчик сказал: "Мамочка, смотри, звезда упала". А мать ему ответила: "Дурачок, загадай скорее желание, оно обязательно исполнится".
И Тофик не осмелился спросить: сама она сочинила эту историю или же прочитала где-нибудь. "Скорее всего сама", – подумал он, потому что почувствовал вдруг себя на месте астронавта-парня, который навсегда расстается с девушкой. Да, это они, артековцы, разъезжаются и разлетаются в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться…
– Надь, а как звали ту девушку? И того астронавта-парня?
– Это неважно.
– На какую букву? – пристал Тофик. – Ну, скажи?
И вдруг увидел, что Надя заплакала. Он растерялся. Ему захотелось крепко прижать ее к себе и приласкать, как это делают взрослые люди. Но они все еще были детьми, и Тофик осмелился только легонько погладить девочку по плечу.
– Не надо, – тихо попросил он, – не плачь.
"Она плачет из-за меня, конечно, из-за меня, чаби-чараби, – решил он, и сердце замерло от сострадания и счастья. – Наверное, астронавта зовут Т. А. – Тофик Алиев".
Но мальчишка ошибался. Астронавта звали иначе.
КЮДИ
"Милая моя Олечка, – написала она в Павлодар. – Многое изменилось за эти месяцы. Произошел какой-то перелом. Во многих вещах разочаровалась, а некоторые воспринимаются сейчас с новым радостным интересом. Даже послушаешь, о чем говорят малыши на улице по дороге в школу, и улыбнешься. Так любопытно и интересно".
Это было какое-то особенное чувство растворимости в мире, прозрачности, словно она перешла из одной субстанции в другую и не шагает по улице, а растекается световым потоком.
Декабрьский ветер подметал середину улицы, троллейбусы и автобусы шуршали шинами по голому асфальту. Снег лежал только на крышах домов и во дворе музея. Да по переулку мимо гравюрного кабинета летело, закручиваясь, колючее облако поземки. На переходе оно ударилось о толпу людей, в которой была Надя, и рассыпалось, заставив всех поежиться.
Надя перебежала двор музея, поднялась по ступенькам, двумя руками потянула на себя тяжелую дверь. Она первый раз открывала ее сама. В какую-то долю секунды подумала, что не справится и придется кого-нибудь просить, но дверь открылась, и она проскользнула внутрь, в теплый сумрак вестибюля.