У дальних дверей, где был пожарный кран, послышались голоса, смех, хлюпнула положенная через воду доска. Парень отшвырнул кол и, пригнувшись, бросился к ближнему выходу, зажав ладонью разбитый лоб.
- Держите его! - закричал Гошка, оттолкнув лестницу. - Это вор! Держите! - Он соскочил с верстака, выдернул из вороха кольев на тележке коротыш и кинулся за незнакомцем.
Когда Антон выбежал из цеха, Салабон уже несся в лунном свете к камнедробильному заводу, чей громадный силуэт, отбрасывая не менее громадную тень, возвышался метрах в семидесяти от опалубочного. Поняв, что Гошка засек преступника и что одному ему с ним не справиться, Антон схватил с земли первую попавшуюся палку и помчался следом, спотыкаясь и распинывая щепки и гальку. Врезавшись в тень и ослепленный ею, он налетел на замершего Салабона, ойкнул и спросил испуганным шепотом:
- Что?
- Здесь он!
- Ты видел?
- Здесь, собака!.. Слышал - что-то звякнуло, железяка. Он туда шмыгнул… Вон дверь! Пошли!
- А он нас это… железякой-то не долбанет?
Рабочие, выскакивая из цеха, тыкались в разные стороны, возвращались, суетились возле ворот, спрашивая друг у друга, кого ловить, но поскольку никто ничего не знал, все остановились, ожидая, не раздастся ли откуда-нибудь шум или крик.
Ребята очутились в кромешной темноте. Сунувшись туда-сюда и стукнувшись обо что-то головой, Салабон напал на лестницу.
- Тамтам, сюда!.. Не треснись!.. Он здесь! Думает, что пронесло! Накося, выкуси!.. Из-за него меня два месяца мордовали!.. Всюду галдели, что я спер инструменты!
В адской темноте, ощупью, они взбирались все выше и выше. Лестница уже сделала несколько поворотов, а они все поднимались. Чернота дышала ржавым холодом. Сперва Гошка сыпал в темноту угрозы и проклятья, потом замолчал и слышалось только шорканье подошв по ступеням. Антон вдруг почувствовал опасную бесцельность этого восхождения и прошептал:
- Его, по-моему, тут нет.
- Тут он!.. Затырился, как крот. Мы могли и мимо пройти. Фонарь бы! - проворчал Салабон.
По инерции ребята одолели еще один марш.
- Ладно, - сказал Гошка, останавливаясь. - Как бы нам не загреметь без фонаря - завод еще не достроен… Эй ты, хлюст! Можешь не радоваться! Мы тебя из самой дробилки вытянем! - прокричал он во все горло, и мертвенный гул прокатился по неведомым отсекам.
Спустились быстро, но в дверях неожиданно столкнулись с человеком. Салабон, пихнув Антона, отпрыгнул и поднял дубинку.
- Свои! - раздался голос Леонида.
- A-а, это вы, - облегченно произнес Гошка.
- Кого ловите?.. Везде паника!
- Его! - ответил Салабон. - Этого шакала!.. Темно, но он здесь, собака, я чую.
- Ладно, успокойтесь и бросьте палицы… Может, он и был, да теперь нету - у завода десять дыр. - Леонид пропустил ребят вперед и повел их, подталкивая в спины, как арестованных, к цеху, возле которого толпился народ.
На ребят сразу же накинулись с вопросами, но Салабон важно прошел в цех, к верстаку, и только там рассказал, как все произошло, и показал даже березовый кол, на белой коре которого кроваво отпечаталась ладонь.
Рабочие зашумели.
- Серьезно, брат.
- Так из наших кто или нет?
- Не знаю, - ответил Гошка.
- Ну, если отметину на лбу оставили, то найти - плевое дело, - заверил кто-то. - За ночь-то не затянется.
- Надо только в табельной предупредить.
- Ну, слава богу, реабилитировали нашего Георгия, - сказал один арматурщик с очками на лбу, как у мотоциклиста. - А то вроде как всему цеху неудобно было. С тебя бутылка, Гошка.
- Что бутылка - ведро! - заявил сам Салабон радостно. Это ему было по душе, когда рабочий люд вокруг улыбался. - Жаль, что ушел… А плотников я сегодня нарочно дождусь, чтобы морды им начистить.
Гошка, Антон, Леонид и еще несколько человек полезли на чердак. При свете спичек они увидели разгребенный шлак, выломанные куски сухой штукатурки и небольшую темную дыру, через которую жулик хотел забраться в каптерку, где хранились плотницкие инструменты.
Жутью пахнуло на Антона из этого черного отверстия. Он вдруг представил того парня, сидящего возле дыры. Вот он прислушивается, отламывает с хрустом кусок штукатурки и опять прислушивается. Он знает, что его могут обнаружить, поймать, может быть, он даже боится, но преступный дух понуждает: давай, давай! Он отламывает еще кусок, и тут в цехе раздается чей-то голос - это Салабон ругнулся, поскользнувшись. А дальше - разговор о повернутой вертушке. И вот уже люди догадываются, что на чердаке вор, и приближаются… Ужасное должно быть состояние! Антон страшился, удивлялся и не понимал воровскую натуру. "Ну надо же!" - думал он, осторожно спускаясь по искалеченной лестнице.
Рабочие уже разбрелись по цеху. У каждого был тут свой закуток, свое место, где он, наскоро перекусив, заваливался спать. Одни укладывались, как придется, не мудрствуя, другие для удобства подстраивали доски и чурочки, и не было ночи, когда бы в тишине этого обеденно-мертвого сна кто-нибудь не падал, бормоча ругательства, однако тут же засыпал вновь, не печась более о комфорте.
- Ну что, Гош, - негромко сказал Леонид, коснувшись плеча Салабона. - Прости и меня за всякое такое…
- A-а, ерунда. - Гошка махнул рукой. - Я бы на вашем месте тоже… - проговорил он и вдруг живо обернулся. - Леонид Николаевич, а как этот… Степан-строповщик: в больнице или…
- Степан? Дома. С палкой ходит. А что?
- Да чего… Я ведь думал, что это он каптерку обчистил тот раз. Вот так был уверен, - Салабон чиркнул пальцем по горлу. - Той ночью мне показалось, что это он… Ну, думаю, гад! Меня из-за тебя чихвостят вдоль и поперек, а ты ухмыляешься! И сам первый задираешься, собака!
- Так вон откуда ваша вражда, - сказал Леонид.
- У-у, я его терпеть не мог!.. Надо к нему сходить, потолковать, а то как-то плохо получилось. Ну ладно. - Гошка отвел Антона в сторону и прошептал: - Слушай, Тамтам, я чую, что и у вертика сегодня будет встреча. Жмем в темпе!
- Лёнь, дай ключ. Я Гошку отвезу.
- Куда?
- Домой, - ответил весело Салабон. - Мой любимый дядюшка помирает, тайменья кость в горле застряла - ждут меня с кусачками.
- А кто же будет плотникам морды чистить?
- Потом. Крема нету с собой.
- Ну ладно, братья-разбойники, держите ключ. За шестьдесят не залетай, а заглохнет - останавливай любую машину, проси помочь.
Гошка пролез за штабель разложенных у батареи для просушки досок, достал ранее припрятанный кусок многослойной фанеры, и ребята выбежали из цеха.
Глава семнадцатая, в которой Салабон голыми руками ловит тайменя
Встревоженный откинутым одеялом, рой пылинок выклубился в солнечном луче, который бил из маленького окошка и упирался в стопу шифера.
Антон распахнул дверь.
Небо было чистым. Солнце только что оторвалось от леса и пока не ослепляло. Холодно поблескивали травы и кусты. "Во будет рыбалка! Только надо успеть грузила для закидушек отлить", - подумал Антон, тут же припоминая Гошкины объяснения, как это делается.
За стеной еще спали.
Антон живо оделся, вытащил из-под раскладушки кусок кабеля в свинцовой изоляции, поварешку без ручки, моток медной проволоки, плоскогубцы и старую газету. В глаза бросился ключ от лисенковской дачи, висевший на косяке, и Антону очень захотелось поиграть на пианино, хоть минут десять.
Он играл теперь почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день. Слушателей собиралось много: рабочие, отделывавшие дом, Тома с Гераклом, Салабон, Света. Девочка приводила с собой Мурку и Тигру. Мурка с удовольствием сидела у нее на руках, а Тигра норовила улизнуть, но Света угрозами заставляла ее сидеть и слушать. Иногда рабочие сами звали его поиграть. Они не делали никаких заявок и даже отмахивались, когда Антон просил об этом, - играй, мол, что хочешь. И он играл, а они, рассевшись вокруг кто на чем, задумчиво жевали свои бутерброды, потягивая из бутылок молоко или чай.
Братск окружил Антона хором новых для него звуков и образов, к которым он еще не привык настолько, чтобы не замечать их, и теперь в игре то и дело натыкался на эти знакомые звуки или на звуки, выражавшие знакомое настроение: то вдруг бадья громыхнет, то ударит дождь в железный лист на мотоцикле, то замелькают вдруг деревья, столбы и дома у дороги, когда они с Леонидом мчатся на работу, то явится Тома в своем полураспахнутом халате, расчесывая волосы и глядя куда-то в тайгу…
Нет, сегодня некогда… Утренний росистый мир требовал действий. Антон спрыгнул на землю, вздрогнул в мгновенном ознобе и кинулся к грядке - делать грузила.
По разъяснениям Гошки это выглядело так: развести меж двух кирпичей костерок, расплавить в чем-либо свинец и вылить его в бумажную воронку, вставленную в земляное гнездо. Это походило на бетонирование и казалось простым.
"Не торопись, не торопись, - твердил Антон, принимаясь за дело. - Работа, она, голубчик, мстит. Степану вон отдавило пальцы… Не спеши…"
Когда из-под свинцового комка блеснуло серебро и комок этот то одним боком, то другим стал оседать и затем совсем растворился, оставив от себя серую морщинистую пленку окиси, Антон осторожно захватил плоскогубцами край поварешки, повернулся всем торсом, словно экскаватор, и вылил свинец в воронку. Бумага задымилась, металл булькнул и затих.
- Вылитый Каспар из "Волшебного стрелка", который отливает волшебные пули в Волчьей долине, - проговорил неслышно вышедший на крыльцо Леонид. - Помнишь эту сцену?.. Первая пуля - к огню слетаются ночные птицы! Вторая… А Гошки еще нет?
- К семи будет. - Антон сорвал с кабеля новую полоску свинца, смял ее плоскогубцами и кинул в поварешку. - Точно будет к семи.
- А он не в мезонине спит?.. У меня такое чувство, что он всегда где-то рядом. Я даже боюсь с Томой ночью шептаться - вдруг Гошка под кроватью.
- А ты не шепчись! - неожиданно зло проговорил Антон, повернувшись к брату. - Или молчи об этом! Я не хочу ни видеть, ни слышать, ни знать этого. И не целуй и не обнимай свою жену при мне!
Леонид поднял брови и сложил губы для свиста, но не свистнул, а приоткрыл рот и лизнул верхнюю губу.
- Что это с тобой, мальчик? - спросил он. - Тебя это трогает?
- Меня ничто не трогает, но только, пожалуйста, не делай этого. Это гадко! Понимаешь?.. Или я сегодня же узду домой. - Антон швырнул плоскогубцы и вскочил на ноги, чувствуя, что сейчас расплачется.
Он не ожидал от себя этого почти истерического выпада, хотя чувствовал, что накапливается у него против брата что-то темное и тяжелое, давно накапливается, с того дня у роддомовского забора, когда Леонид намекнул на второго ребенка. И сколько затем было всяких намеков, небрежных слов, шутливо-простецких жестов, которые шли вроде бы от избытка любви и которые вроде бы означали саму любовь, но для Антона это было чем-то совершенно другим, чему он не мог дать название, но что крайне невзлюбил. Обычно он хмурился и уходил, когда Леонид перед ним вдруг играючи обнимал Тому, словно шофер, вернувшийся из рейса, обнимал операторшу Беллу, и Тома, словно оператор Белла, отводила его руку, только без крика и резкости.
- Может быть, ты вообще запретишь мне обнимать мою жену? - спросил Леонид и улыбнулся, как бы говоря: мол, видишь, я шучу, так пошути же и ты.
Но это еще больше разозлило Антона.
- Нет. Вообще ты можешь разрубить ее на куски кухонным ножом!
Леонид испуганно спрыгнул с крыльца и, успокаивающе шевеля ладонью выставленной вперед руки, заговорил, подходя к брату:
- Хорошо, мы после с тобой об этом поговорим.
- Никогда больше мы об этом не будем говорить!
- Ну ладно, ладно… Я понял. Не буду… Успокойся. Ничего не буду, только успокойся. - Он положил руку на плечо Антона, и тот сразу обмяк и опустил голову, промаргиваясь, слезы только сейчас выступили. - Смотри, свинец вон растопился…
Антон нагнулся, поднял плоскогубцы и присел у костерка, не различая, однако, ни огня, ни кирпичей, ни поварешки со свинцом - сквозь слезы все виделось искаженно и перепутанно.
К приходу Салабона полдюжины грузил все же было готово.
Гошка выглядел устало. Он ночевал в лесу. Хоть незнакомец, прозванный ребятами Монгольфье, ничем более не напоминал о себе, Салабон продолжал охранять "Птерикс", и тем рьянее, чем ближе становился день испытания. Он был уверен, что этот Монгольфье только и ждет момента, когда вертик будет готов, чтобы упорхнуть на нем, и советы дает ради своей же безопасности. Что гость нагрянет именно ночью, в этом Гошка тоже не сомневался, потому что днем можно напороться на засаду, а ночью - меньше риска.
Гошка поставил в тень мотоцикла банку с червями, выпростал из карманов рогульки с лесками и осмотрел грузила.
- Нормально, - сказал он. - А что это у тебя глаза красные?
- Да так.
- Спал плохо?.. Я тоже. С этим Монгольфье, чтоб он!..
- Доведет он тебя до туберкулеза.
- Кишка тонка. Но хитрый гусь. - Гошка говорил громко, не таясь, понимая, что Леониду их разговор - китайская грамота. - Леонид Николаевич, а вы знаете, кто летал на шаре Монгольфье? - важно спросил вдруг Салабон.
- Думаю, что не Гагарин… Даю вам пятнадцать минут, Монгольфье. - Леонид поднялся и отставил собранные в один пучок удочки.
Антон оделся быстро, и, пока Леонид мешкал в избе, мальчишки привязали снасти к мотоциклу и выкатили его за ворота.
Салабон все болтал о вертолете, о том, что завтра или послезавтра все будет закончено и можно будет лететь, если Моргольфье не помешает, но Антон слушал вполуха, невпопад улыбаясь и поддакивая, - на сердце лежала тяжесть давешнего разговора с братом, и он не знал, как дальше быть, как вернуться ко всему прежнему, хотя чувствовал, что ко всему прежнему уже не вернешься - все будет по-другому.
Антон вставил в гнездо для ключа палочку и завел мотоцикл. Тут же появился Леонид с рюкзаком за плечами. Он положил на сиденье краги и очки и подбросил в воздух ключ. Антон поймал его и так живо заменил палочку, что двигатель не заглох.
- Ну, жмите. Я найду вас на острове. - Гошка щелкнул по фаре, и Антон отпустил сцепление.
Остров, куда направлялись Зорины, был километрах в трех от плотины ниже по течению, там, где Ангара, ускользая из рук мысов Пурсей и Журавлиная Грудь, вырывалась на свободу. На острове добывали гравий. Перемычка, соединявшая его с берегом, гудела и дрожала от рева и натиска МАЗов, которые почти беспрерывно носились туда и сюда, выбрасывая такие густые и черные клубы дыма, словно в цилиндрах у них сгорала не солярка, а мотки кинопленки. Вылетая на берег, МАЗы радостно рявкали и, как черные кабаны, исчезали за поворотом, точно срывались в реку.
Антон едва урвал момент, чтобы вклиниться в этот поток, и затем, уже на острове, едва выскользнул из него.
Рыбаков была уйма. Везде, куда ни совались братья, они натыкались на велосипеды, мотоциклы, машины, везде торчали головы и удилища. Наконец на дальнем конце острова, за тальником, нашли они пустой песчаный пляжик.
- Червей-то не боишься? - спросил Леонид.
- Да нет вроде.
- Тогда смотри. - И стал насаживать червей. Вертлявые и скользкие, они в пальцах Леонида, как заколдоранные, смирели и сами лезли на крючки, легко и быстро, как носки на сухую ногу. - Усек?
- Усек, - ответил Антон глуховато. Он глядел только на эти пальцы, порхавшие с такой же игривостью, с какой Салабон вязал арматурные каркасы, но все время ощущал на себе взгляды брата, полные незаданных вопросов. И Антон не поднимал глаз, боясь, что эти немые вопросы прозвучат.
- Ну вот, - закончил Леонид. - Закидывай в стремнинку… А клев почувствуешь.
Леску сразу так натянуло, что Антон растерялся - никакого клева тут не почувствуешь! Но вдруг в ладонь два раза тупо ударило - тук-тук, и снова - тук-тук. Антону кровь бросилась в голову: он понял, что это и есть клев, и махнул удилищем. В воздухе мелькнуло серебро и улетело в тальник.
- Поймал! Поймал! - крикнул Антон, бросаясь в кусты. - Лёнь, смотри, какая здоровая! - Он подскочил к брату, забыв все неловкости.
С этого и началась лихорадка - мелькало удилище, мелькали ельцы с пескарями. Антон уже не разглядывал рыбешек, а спешно совал их в бидончик, в запальчивости не замечая, как меняет червей. Он и мошку не замечал и лишь непроизвольно сдувал ее с глаз. Его даже не отвлекло появление Гошки. И только когда оборвалось грузило, Антон опомнился.
Леонид стоял по колено в воде. Гошка, сняв рубаху и закатав штанины, сидел на песке, пристально глядя через протоку.
- Ну, где твои крупные? - спросил Антон, подходя к другу. - У меня уже полбидончика.
- Тамтам, глянь-ка вон туда на островок… Что там за штука у берега болтается?
- Вроде палка.
И тут эта черноватая толстая палка вдруг изогнулась, распрямилась, перевалилась с помощью волны на другой бок и опять замерла. Антон только рот раскрыл, а Гошка, не спуская с предмета взгляда, торопливо сдернул штаны вместе с трусами и пошел в воду.
- Куда ты? Тебя же унесет! - прокричал Антон.
- Не унесет, - ответил Салабон, прерывисто дыша, - ангарская вода даже в разгаре лета была ледяной. Зайдя по пояс, Гошка кинулся вперед и быстро поплыл, шумно и судорожно отфыркиваясь.
- Что за фокус? - спросил Леонид.
- Рыбина вон! Видишь?.. Как палка. Гошку, боюсь, мимо острова пронесет.
Гошку снесло к середине острова. Зацепившись за корни, торчавшие из обрывистого берега, Салабон вскарабкался и исчез в тальниковых зарослях.
Островок был набит тальником, как парник рассадой. Казалось, что когда-то кустарник был реже, но по мере уменьшения острова заросли, тесня друг друга, как живые, все отступали, отступали от кромки и, наконец, так уплотнились, что уплотняться более стало невозможно, и вот крайние начали уже срываться в воду.
Салабон выбрался из зарослей, спрыгнул на песчаную косу и подскочил к рыбине. Схватив за жабры, он с трудом приподнял ее и завопил:
- Таймень!
- Не дохлый? - крикнул Леонид.
Таймень неожиданно ударил хвостом, сшиб Салабона с ног, и оба шлепнулись в воду. Гошка разжал руки, но таймень не ушел, и Салабон опять сцапал рыбину.
- Не дохлый! - проорал он. - Но сдыхает, похоже. - Мошка, видно, заедала Гошку - он все вертел головой, дергал плечами и чесал ногой ногу. - Что делать, Леонид Николаевич?.. Мне с ним не доплыть - тяжелый.
Леонид торопливо вытянул одну из закидушек, раскрутил грузило и швырнул через протоку. Салабон поймал леску, сделал удавку, подвел под жабры тайменя и столкнул его в воду.
- Пошел! - скомандовал он и тут же бухнулся в стремнину.
Антон перехватил у Леонида леску и стал выбирать ее, тугую и дрожащую. Тайменя прибило к берегу где-то ниже, к тальникам, и леска за что-то зацепилась. Леонид нырнул в кусты. Антон привстал на цыпочки, тревожно ища в протоке Салабона. Но тот уже выскочил на камни, отряхнулся по-собачьи и помчался по дорожке.
Леонид выбрался из кустов, держа тайменя под жабры.
- Вот это поросенок!.. Килограммов на десять! - воскликнул он, шлепнув рыбину на песок.