- Щетка? - разочарованно спрашивает Адась.
- Конечно. Вот послушай.
В самом деле, каждый раз, когда Зося крепче прижимала ее к полу, щетка издавала легкий скрип. Адась огорчился:
- А я думал, мыша. И что она будет наша собственная, моя и твоя. И мы ей будем давать крошки. А можно ее приручить?
- Конечно, можно. Бывают ведь белые мыши, я видела у портного в стеклянной банке. Они ручные.
- А теперь что мы будем делать?
- Теперь ты пойдешь в садик, поиграешь с ребятами, а я сбегаю в лавку.
- Потом я помогу тебе чистить картошку, ладно?
- Ладно, а теперь пойдем. У тебя чистые руки?
- Вот…
Адась протянул ручки и широко растопырил пальчики, чтобы видно было, что они чистые.
- И ведь в саду они все равно выпачкаются, - серьезно сказал он.
Они вместе спустились по лестнице.
Сад - это был собственно большой двор с одним-единственным кривым кустом сирени. Тут собиралась играть детвора со всего дома. Из окошка комнаты в первом этаже, где жил сапожник, тоскливо смотрел на играющих бледный Хаимок, его сын.
- Только смотри не выпачкайся, Адась!
- Не выпачкаюсь. Ну, а если немножечко - так можно будет почистить щеткой, правда?
Зося не ответила. Она быстро пробежала темную арку ворот и вышла на улицу, а спустя несколько минут уже возвращалась с кошелкой, полной картошки и капусты. Увидев ее, Адась побежал навстречу.
- Что купила?
- Все самое вкусное. Только побудь еще немножко здесь, Адась, я вымою окно. Во что вы играете?
- В черное пугало. Ты не боишься черного пугала?
- А кто теперь черное пугало?..
- Юзек. А я совсем не боюсь, хоть он и рычит так страшно.
Зося засмеялась и вошла в сени. Смешной этот Адась! Такой малыш и такой серьезный…
Взойдя на лестницу, она сразу почувствовала запах гари.
Что это может быть?
Пахло очень неприятно, а на площадке второго этажа дым щипал глаза. Что же это? На один момент мелькнула мысль, не у них ли это горит. Но нет, огонь у них в печке давно погас. Чад, очевидно, доносился откуда-то еще.
Чем выше она поднималась, тем больше было дыму. Теперь она уже знала: это из квартиры Калиновской. Зося ужаснулась: в это время там никого не бывало дома, кроме старой, разбитой параличом бабушки, которая всегда лежала в кровати. У девочки задрожали руки. Она уронила сумку и подбежала к двери Калиновских. Да, через щель под дверью на лестницу ползли струйки дыма.
Что делать? Кричать, звать на помощь? Кто же в это время дома? Тобяк, наверно, ушла стирать; во всех квартирах одни только дети. Кричать не к чему.
Зося постучала кулаком в закрытую дверь. Оттуда послышался слабый стон.
Не раздумывая больше ни минуты, она нажала ручку двери и вбежала в комнату. Едкий дым ударил ей в лицо. В комнате было почти совсем темно. Клубился дым. Теперь густой тучей он двинулся на Зоею в открытую дверь.
- Пани Калиновская! Пани Калиновская! - закричала Зося.
Ничего не видя в дыму, она медленно продвигалась вперед, протянув руки, словно защищаясь ими.
- Пани Калиновская!
Ей ответил слабый стон. Девочка бросилась вперед, спотыкаясь о мебель, ушибая ноги. Наконец, она наткнулась на кого-то, лежащего на полу. Да, это не мог быть никто другой, как парализованная старушка. Очевидно, загорелся пол около печки, и больная сползла с постели, чтобы потушить огонь. Зося чувствовала запах паленых тряпок: на старушке, наверно, затлелась одежда. Зося ощупью добралась до окна, толкнула его. Оно широко распахнулось, и сильный сквозняк подхватил клубы дыма.
Стало, светлее. Зося остолбенела: яркий огонек змеился по кофте лежавшей на полу Калиновской.
На минуту Зося растерялась. Что делать? Где тут найти воду? Как помочь?
К счастью, ей вспомнился рассказ из книги Игнася. Она сорвала с кровати какое-то одеяло и накинула на горящую кофту. Крепко прижимала руками, глуша огоньки. Совсем не замечала, что стоит коленями на трухлявых, гнилых досках, которые не горят, но тлеют горячим жаром, не чувствовала ожогов на руках. Затем схватила стоявшее в углу ведро и выплеснула воду на пол. Зашипело. Густые клубы дыма и пара взметнулись в воздух и вновь опали. В комнате стало почти светло. В эту минуту на лестнице послышались шаги.
- Ой-ой! Пожар! - закричала жена дворника.
За нею бежал еще кто-то. Услышав голоса, почувствовав, что она уже не одна, что опасность пожара миновала, Зося потеряла сознание. Она почти не чувствовала, как ее подняли с полу. Словно сквозь туман видела, как дворничиха и прислуга с первого этажа несут на кровать парализованную старушку, как они возятся в комнате, как льют еще воду на пол.
- Бедняжка ты моя, ведь у тебя руки обожжены. И как только, Иоася, она не побоялась броситься в огонь!
- Тут был дым, - тихонько сказала Зося.
- И дым, и огонь, и все! Сгорела бы совсем старушонка, если бы не ты! А так только и всего, что перепугалась… Ну как, пани Калиновская, болит у вас что-нибудь?
- Нет… Только дым так меня одурманил… Дверца не закрывается, давно говорю: починить надо. Да где там! Все ушли, угли высыпались…
- Надо было кричать!
- Ох, кричать, кричать… Неужто я не кричала? Да разве меня кто услышит? Слезла я с кровати, на руках доползла до печки… А там уж ни-ни… Сгорела бы, как пить дать…
Иоася осматривала руки Зоси.
- Здорово обожжены… Очень больно?
Но Зося почти не чувствовала боли. Не думала об этом.
- Ничего. Только как я теперь сготовлю обед?
Иоася погладила ее по голове.
- Да ты не беспокойся, я помогу тебе. А сейчас надо бежать в аптеку, аптекарь даст тебе что-нибудь для рук.
Старушка заворочалась на кровати.
- Панна Иоася!
Девушка нагнулась к ней. Старушка достала из-под подушки злотый.
- Скажите, панна Иоася, аптекарю, чтобы он дал хорошее лекарство, самое лучшее, какое только у него есть!
Зося, потупив глаза, слушала благословения и слова благодарности. Она очень обрадовалась, когда можно было, наконец, уйти. Руки теперь сильно болели, спереди на платье была выжжена большая дыра.
- Ничего, это можно будет заштопать, - утешала ее Иоася. - Молодец ты, девочка!
То же сказал и аптекарь, смазывая ожоги льняным маслом с известковой водой. А Иоася болтала без умолку. По дороге в аптеку и обратно она успела рассказать историю о пожаре хозяйке прачечной, пекарю, зеленщице, мальчишке из парикмахерской и, пожалуй, еще человекам десяти. Зося шла все быстрее. Ей было неловко, что все на нее смотрят и удивляются, как будто вновь знакомятся с нею, с Зоськой Сельской, которая ведь родилась в этом же доме, на этой же улице, и которую все знали тут с пеленок.
Когда она очутилась, наконец, у себя на дворе, навстречу ей выбежал Адась, взволнованный, с красными пятнами на щеках.
- Как это было, Зося? Ты не сгорела? А огонь был большой? Юзек говорит, доходил под самую крышу… А почему руки у тебя завязаны?
- Зося обожглась, - сказала Иоася. - Теперь, Адась ты должен хорошо себя вести и не надоедать ей.
- Я буду чистить картошку.
- Ну, вот и пойдем, - засмеялась Иоася, - вместе будем чистить.
Глава IV
К У С Т С И Р Е Н И
А ниже - лесная детва - шиповник в объятьях калины.
Черная ежевика прижалась устами к малине…
Зося положила книгу на колени.
- Подумай, Анка, как там было красиво… Хотелось бы мне когда-нибудь побывать в лесу…
Анка притворилась, что не слышит. Продолжала чинить свое единственное платье. Что собственно могла она ответить сестре? Да, конечно, где-то, может быть даже не так далеко, есть такие леса, о каких писал Мицкевич. Леса, где шумят высокие деревья, леса, полные веселого щебета птиц, зеленые, благоухающие, чудесные.
Но никто из них четверых никогда не видел такого леса; может быть, разве Игнасю случалось когда-нибудь заехать на велосипеде так далеко. Ей, Анке, лес был знаком только по книгам. И ей понятна была тоска, звучавшая в голосе Зоси. Впрочем, мать тоже часто рассказывала им о лесе. Ведь до того, как она приехала в город и вышла замуж, она жила в деревне. Она никогда не забывала деревню. Приходила с фабрики усталая, кашляя от хлопковой пыли, но по первой же просьбе Адася начинала рассказывать, как жила в своих родных Заенчниках, на высоком берегу Буга. Невесела была, вероятно, эта жизнь сиротки, служившей у чужих людей, а все же мать вспоминала это время с волнением. Адась и Зося прекрасно знали, как выглядит Буг, как летают над ним белые чайки, как ребята собирают чернику в больших лесах, как на тропинке в еловой чаще можно встретить рыжую лису.
- Если нам когда-нибудь будет житься лучше, непременно поедем в деревню, - всегда говорила мать.
Но никогда, даже при жизни отца, им не жилось так хорошо, чтобы можно было позволить себе куда-нибудь съездить.
- Анка, ты не слушаешь?
Голос сестры вывел Анку из задумчивости.
- Слушаю, слушаю, Зося… Я только так, задумалась…
- О чем?
- Да вот о лесе… и вообще…
- Знаешь, если б у нас был хоть садик - такой, как на Слизкой улице, куда пани Тобяк ходит стирать.
Зося подошла к окну и посмотрела во двор. Унылый, серый двор городского каменного дома. Единственной зеленью был тут куст сирени, жавшийся к стене своими тоненькими ветками. Нет, здесь не было красиво, нет!
Где изумрудная дичина с гречей белоснежной,
Где дятлина пылает румянцем, как у девушки, нежным…-
продекламировала Зося запомнившиеся стихи из "Пана Тадеуша". Не все слова были ей понятны - она не знала, что это за "дичина", что за "дятлина", но, наверно, это что-то необыкновенно прекрасное. Такие цветы, как в витрине цветочного магазина в центре города.
Игнась поднял голову от тетрадки. Обычно, когда он готовил уроки, он совсем не слышал, что делается вокруг, хоть из пушек пали. Но сейчас сквозь сложные расчеты мудреных задач до него дошел полный тоски голос Зоси.
- Ой, ой, как расчувствовалась! Можно ведь в будущем году похлопотать, чтобы тебя взяли в школьный лагерь, - вот и увидишь лес и все там… А дятлина, если хочешь знать, - это самый обыкновенный клевер.
- Да, легко тебе говорить: обыкновенный клевер! А много ли у нас на дворе этого обыкновенного клевера? А в лагерь Маня вот уже третий год пытается попасть, да ничего не выходит.
Зося готова была заплакать. Она и сама не знала отчего, но именно сегодня, читая "Пана Тадеуша", сильнее, чем когда-либо, почувствовала свою обиду, обиду городского ребенка, отгороженного серыми стенами каменных домов от чудес природы.
- Если бы хоть эта сирень цвела как следует!
- А тебе бы хотелось, чтоб она цвела сейчас, в октябре?
- Нет, но весной…
- А, весной… И так удивительно, что она еще не засохла, - заметила Анка.
В самом деле, нелегко жилось тут несчастному кусту сирени. Малыши вечно карабкались на его тонкий, слабый ствол; каждый проходивший щипал его; земля вокруг него была утоптана, тверда, как камень. Нередко брошенная кем-нибудь, тряпка повисала на кусте, ломая ветки и заслоняя от них даже то ничтожное количество солнечного света, которое доходило сюда.
- А я знаю! - вдруг торжествующе объявила Зося.
- Что ты знаешь?
- Я сделаю так, чтоб весною наш куст сирени зацвел, как все другие.
- Ты так сделаешь? - удивился Адась, широко раскрывая голубые глаза.
- Сделаю. А ты мне поможешь. Правда, Адась?
- Помогу, - ответил серьезно малыш, не понимая собственно, чем он может помочь. Может быть, Зося придумала какое-нибудь волшебство?
Но волшебного тут не было ничего. На следующий же день, убрав комнату, Зося взяла братишку за руку и отправилась с ним на квартиру к дворнику.
- Здравствуйте! - сказала она, вежливо поклонившись.
Дворник был не особенно любезный, постоянно кричал на детей.
- Ну, что там?
Зося объяснила ему. Сказала, что хочет заняться кустом сирени, окопать его, сделать все как надо. И очень просит одолжить лопату и грабли.
Дворник недовольно заворчал, однако пошел в сарайчик и дал Зосе инструменты.
- Только смотри верни в порядке, а то плохо будет!
Ну конечно, она вернет, вернет, ничего не испортит! Закинув на плечо лопату и железные грабли, Зося отправилась в угол, двора.
Куст сирени вблизи имел еще более жалкий вид, чем издали. Печально свисали изломанные сухие ветки. Рыжий пучок семян, оставшийся после единственной кисти цветов, которой удалось распуститься весною, торчал кверху. Тонкий ствол был кривой, на нем виднелись следы чьего-то перочинного ножика.
- Ну, что же мы будем делать? - допытывался Адась.
- Прежде всего надо вскопать землю. Видишь, твердая, как камень!
- А я буду сгребать мусор!
- Ладно, только смотри не поколись граблями.
Адась взглянул на сестру.
- Я ведь вовсе не такой уже маленький, я только так выгляжу, - сказал он, выпячивая губы, и с важным видом принялся сгребать сор.
Чего только там не было: черепки от разбитого горшка, и ржавая проволока, и обломки кирпича, и тряпки, и бумага! Заброшенная сирень росла словно посреди настоящей мусорной ямы.
Зося принялась копать. Изо всех сил нажимала она ногой на лопату. С неприятным скрежетом, с трудом входило острие в плотно утоптанную глинистую почву. Зося изрядно вспотела, пока вокруг куста образовалось, наконец, небольшое кольцо вскопанной земли. Адась граблями еще больше разрыхлял ее.
Моросил мелкий дождик, и на дворе, когда они пришли, было совсем пусто. Вскоре, однако, вокруг них собралась целая куча ребят со всего дома.
Мальчики сначала подтрунивали над Зосей: вот, мол, какая садовница нашлась! Но потом все очень живо заинтересовались вопросом, как спасти сирень.
- Надо полить ее навозной жижей, будет лучше расти, - с видом знатока заявил сын слесаря Владек.
- Хотел бы я знать, где мы возьмем этого навозу, - с гримасой заметил худощавый Манек.
Но Владек уже схватил ржавую дырявую кастрюлю, торчавшую из мусорной ямы, и выбежал за ворота.
- Знаю! К Мошеку-молочиику пошел!
- Много он принесет в дырявой кастрюле!..
Однако Владек сумел устроиться. Он заткнул дыру тряпкой и скоро вернулся, с торжествующим видом неся навоз.
- Достал! Если надо будет еще, он даст мне еще! У него ведь четыре коровы!
- Фу, как воняет! - скривилась с отвращением портнихина Стефця, которую все называли Стефуня-лялюня.
- Ничего! Зато как будет пахнуть сирень!
Владек тщательно полил навозом куст и недавно отточенным перочинным ножиком подрезал поломанные ветки. Дворников Генек вбил в землю кол и привязал к нему веревочкой кривой ствол. В общем всё, даже те, кто до сих пор больше всего портил куст, начали вдруг о нем горячо заботиться.
- На зиму хорошо бы укутать соломой!
- Глупый! Это розы укутывают, а не сирень.
- А сирень разве не замерзнет?
- Видишь, до сих пор не замерзла. Значит, и не замерзнет.
- Может быть… - Манек не совсем еще был убежден.
- Вот и готово! - радовалась Зося. Ей казалось, что сирень сразу приняла другой вид.
- Готово! - насмешливо поддакнул Рудек из подвала. - Можно начинать ломать!
Владек вышел на середину круга, образовавшегося около куста.
- Ребята и вообще все! - начал он торжественно. - Как хотите, но я заявляю вам: если кто из вас тут потопчет землю или хотя бы одну веточку отломает - ну, тогда он будет иметь дело со мной!
- Ишь ты какой нашелся! - вызывающе буркнул Рудек, но Владек не обратил на него никакого внимания.
- Почему бы нам не иметь сирени? Весной она будет цвести, и будет красиво во дворе. Разве неправда?
- Конечно, конечно! - горячо поддержала Зося, а за нею и другие девочки.
- Владек! Пойдешь ты домой? Дождь льет!
Это слесарева жена, высунувшись из окна, сердито звала сына. В самом деле, дождь разошелся вовсю. А они, занятые сиренью, этого даже не заметили! Кучка ребят быстро разбрелась и рассосалась по подъездам.
- А завтра утром, когда я встану, сирень уже будет цвести? - лепетал Адась, торопливо семеня за Зосей.
- Нет, глупенький! Цвести она будет только весной! Будет еще ноябрь, потом зима, а потом только весна, много, много еще пройдет воскресений!
- А тогда уже наверно зацветет?
- Наверно! - подтвердила Зося, крепко обнимая братишку, счастливая тем, что весною на их унылом дворе зацветет лиловая сирень.
Глава V
Н Е С Ч А С Т Н Ы Й
С Л У Ч А Й
В то время, когда Игнась сидит в школе, Зося убирает и готовит, а Анка работает на фабрике, Адась играет во дворе. Каждый день он осматривает куст сирени: а вдруг, вопреки уверениям Зоси, сирень надумает и начнет цвести уже сейчас? Хотя, правда, утренние заморозки становятся все сильнее и, как говорит пани Тобяк, "того и гляди пойдет снег".
Все идет благополучно, как вдруг однажды происходит несчастный случай.
Давным-давно Адася манит улиц. Не то чтобы пойти куда-нибудь с Зосей или с Анкой. Это не фокус! Так он ведь часто ходит. А вот одному. Совсем одному. Как старшие мальчики, и даже не старшие - например, хотя бы Эдек, он совсем не старше его, а уже, говорят, цепляется за трамваи. Только он, Адась, всегда был, как смеялись мальчики, "маменькиным сынком". В семье он самый младший, болезненный, и мама всегда страшно за него боялась. А теперь сестры. Потому-то он и не такой, как его ровесники, как будто меньше их.
А интересно на улице! Едут телеги, иногда промчится автомобиль, а там, за углом, ползет трамвай, словно большой жужжащий жук.
Манит темная арка ворот. Адась знает, что поступает дурно, что Зося сто раз просила его: "Смотри, Адась, не выходи на улицу!" Но он не может удержаться.
"Только на одну малюсенькую минуточку!" - думает он и с опаской поглядывает на окно, на то самое высокое, там, на чердаке. А вдруг Зося как раз в это время смотрит, что он делает!
Но в окне не видно светлой головки сестры. Адась стряхивает с ладоней песок и выходит.
На улице шумно: как раз базарный день, и с городской площади едет много крестьянских телег.
Адась стоит и смотрит по сторонам. Лошади у телег разные - гнедые, серые, каштановые. Сам того не замечая, мальчик сходит на мостовую.
- Эй, малыш, берегись! - раздается вдруг окрик над самой его головой.
Адась быстро отскакивает. И прямо под велосипед, ехавший позади него. Никто не виноват - ни велосипедист, который так крепко нажал на тормоз, что колеса заскрипели по камням мостовой, ни возница, который сразу резко свернул в сторону. Но дело от этого не меняется. Адась лежит на мостовой и совершенно не сознает, что с ним творится. Словно в тумане, он чувствует, будто его как-то странно укачивает, чувствует сильную боль. Кто-то кричит около него, кто-то громко говорит что-то, но слова не доходят до его сознания.
Из полуобморока его выводит еще более мучительная боль. Над ним склонился какой-то высокий господин и ощупывает ногу.